А.В. Орешников. ДНЕВНИК. 1915-1933. В 2 кн. / Сост. П.Г. Гайдуков, Н.Л. Зубова, М.В. Катагощина, Н.Б. Стрижова, А.Г. Юшко. Отв. ред. П.Г. Гайдуков. Кн. 1. 1915-1924. 659 с., ил. Кн. 2. 1925-1933. 717 с., ил. М.: Наука, 2010-2011 (Научное наследство; Т. 34)
За 1990-2000-е годы российский книжный рынок обогатился множеством произведений мемуарного и дневникового жанра. И не вспомнить, когда прежде случалось такое изобилие. Причин тут несколько: общий подъем книгоиздания в стране (снизились тиражи отдельных книг, но выросло количество названий и жанров); отмена цензуры; понятная в эпоху перемен ностальгия. Гуманитарии не остались в стороне. Увидели свет чудом сохранившиеся в семьях и архивах рукописи дневников и воспоминаний ветеранов исторической науки (Кареев, 1990; Дружинин, 1995; 1996; Кондаков, 2002; Готье, 2007; Веселов-ский, 2000; 2001; 2010 и др.). В ретроспективном историографическом жанре отметились современные представители отечественной (Эйдельман, 2003; Ганелин, 2006; Ермолаев, 2009) и всеобщей (Гутнова, 2001; Гуревич, 2004 и др.) истории, археологии (Пиотровский, 1995; Клейн, 2010; Формозов, 2011; Мерперт, 2011), этнографии (Кабо, 1995; Рогинский, 1999; Рабинович, 2005; Тишков, 2009) и других дисциплин.
Систематический дневник отличается от написанных задним числом воспоминаний, но между ними есть и несомненное родство: дневник - своевременная заготовка для мемуаров, по сути, их черновик, а мемуары - части незаписанного, но все-таки запомненного и переосмысленного дневника. Не случайно воспоминания нередко называются "Записки" (Формозов, 2011), "Дневник" (Иванов, 2006), хотя написаны они десятилетия спустя (перечень самых знаменитых дневников в западноевропейской и русской традициях и философию жанра см. Пигров, 2007; 2011).
Теперь перед нами "Дневник" Алексея Васильевича Ореш-никова (1855-1933) - человека, родившегося еще при крепостном праве и дожившего в здравом уме и твердой памяти до последствий "великого перелома" в СССР начала 1930-х годов. Выходца из средних слоев, не самого богатого купечества, ставшего ведущим сотрудником главного национального исторического музея и членом-корреспондентом Академии наук. Коренного москвича, основательно пожившего и в Петербурге, и в Италии. Общавшегося по профессиональным и бытовым делам со множеством современников: столичных жителей, провинциалов, эмигрантов, иностранцев. Интеллигент (в русском понимании этого слова) в первом поколении, он сумел сохранить жизненные связи с простым народом, установить их с представителями разного рода аристократии, царской и потом советской. Всегда оставаясь самим собой: зорким и к повседневности, и к решающим моментам жизни, неравнодушным, но стойким, чуждым истерики свидетелем и участником важных событий. Все это делает его почти ежедневные записи за 1915-1933 гг. уникальным историческим источником.
По мемуарным и даже дневниковым меркам неполные два десятилетия поденных записок - далеко не рекорд. К.И. Чуковский вел сходного стиля дневник почти без пропусков с 1901 по 1969 г. (1991; 1994; 2007; 2009; 2011), и подобных примеров немало. Но не все авторы столь искренни и наблюдательны в личных исповедях, как этот, на первый взгляд, скромный музейный сотрудник. В 1910 - начало 1930-х годов укладываются Мировая и Гражданская войны; революции; политические метания победивших большевиков от НЭПа к военному коммунизму, от гонений на религию и церковь к частичной реабили-
тации национальных традиций; коллективизация в деревне и ломка бытового уклада в городе. Все это отразилось в записях А.В. Орешникова. Он работал в двух шагах от Кремля, где ему приходилось бывать по музейным делам, так что не только время, но и место для наблюдения за новейшей историей России у него было подходящее.
Переходя к историографической оценке этого научно-литературного памятника, отмечу, что инициатором масштабного и ответственного издательского проекта стала Н.Л. Зубова (1956-2005), старший научный сотрудник отдела письменных источников ГИМ. К сожалению, ей не довелось дожить до выхода в свет своего детища. Ее светлой памяти посвящен проникновенный некролог, помещенный в конце второй книги (с. 673, 674). Почин Н.Л. Зубовой подхватили ее коллеги по отделу - М.В. Катагощина, Н.Б. Стрижова, А.Г. Юшко. Возглавил работу член-корреспондент РАН П.Г. Гайдуков, опытнейший археолог и историк, ведущий нумизмат-русист, он координировал и направлял многолетнюю кропотливую деятельность коллектива по обработке и комментированию рукописи.
Плод труда - огромный документальный массив. Более тысячи страниц самого дневника (с аппаратом - почти 120 п.л.), сотни упоминаемых лиц, тысячи событий, масса бытовых реалий ушедшей жизни. Большая их часть пояснена подробными комментариями, многократно превышающими справочный и энциклопедический минимум - это развернутые очерки, синопсисы полноценных статей. Многие содержат результаты архивных разысканий составителей, интервью со знатоками и современниками затронутых в дневнике событий. Среди множества изданий дневникового жанра это явный рекорд по объему текста, сложности содержания рукописи и пояснений к ней.
В предисловии к изданию ("А.В. Орешников и его дневник" П.Г. Гайдуков, Н.Л. Зубова, А.Г. Юшко) объяснен подход автора к ведению журнала и приводится цитата из записей за май 1925 г.: "Веду ли я дневник? Если придется кому-нибудь прочесть его, то читающий не найдет того, что обыкновенно отражается в дневнике грамотного человека: личность автора, его отношение к окружающим его лицам, его внутренняя жизнь, и умственная, и сердечная, его взгляды на окружающую действительность и т.д. Ничего похожего на это здесь нет или почти нет... Могу ли я обмолвиться о своей личной жизни? Решусь ли, по чувству самосохранения, хоть слово сказать об ужасной действительности, которая нас окружает? Могу ли я поверить бумаге мои чувства, мои симпатии, антипатии, наконец, те причины, от которых на меня нападает тоска? Нет, нет, нет. Итак, пусть остается эта тетрадь просто записной тетрадью для памяти, а не тем дневником, который хотелось бы писать" (I. С. 10).
"По счастью, - уточняют составители издания, - личность автора проступает буквально в каждой дневниковой записи" (I. С. 10). Может и так, но нужно уточнить: не везде и не всегда проступает она в одинаковой степени. Сильно - в общественно-политических вопросах (что удивительно и показательно для несравненного мужества и жизненной прозорливости этого купеческого сына и скромного служащего). Еще сильнее - в профессионально-служебных ситуациях. Гораз-
до меньше - в семейных, личных делах. Таковы и основные информационные пласты дневника: во-первых, повседневные хлопоты и впечатления (покупки, общение с родственниками и знакомыми, домашний обиход, болячки и их врачевание, походы на церковные службы и в театры, зоопарк; экскурсии по Подмосковью, командировки в Ленинград и т.п.); во-вторых, научные и музейные занятия, беседы, переписка с коллегами-нумизматами, искусствоведами, историками и археологами; в-третьих, оценки текущих военных, политических событий, затрагивающих жизнь музея, культуры, науки и самих ученых. Это ценный материал для истории национального музея и науки о древностях, большой социально-политической истории и мира повседневности.
Сознательная сдержанность А.В. Орешникова в отборе фактов и особенно в оценке "дел и дней" имела не только и не столько внешние цензурные причины (А.А. Ахматова как-то обронила про одного знакомого: "Сдержанный... Значит, было, что сдерживать"). Его оценки царского и особенно большевистского режимов в массе своей вполне откровенны и достаточно резки. Попади они в руки чекистов, тем не потребовалось бы никаких дополнительных доказательств безусловной виновности автора в махровой контрреволюционности. Чего стоит такой выхваченный наудачу пассаж. Свойственник Алексея Васильевича "Коля Бруни" пишет портрет М.И. Калинина "для Петербурга". ".Портрет мне очень понравился, - отмечает искусствовед Орешников, а гражданин Орешников добавляет: "Мы беседовали, должен ли русский художник писать портрет лица, которого он считает врагом родины" (II. С. 53).
А.В. Орешников многократно отмечает и порицает антицерковные и антирелигиозные акции: Алексеевское "кладбище большевики хотят обратить в место для гулянья, футбола и т.п., ради чего разоряют памятники" (II. С. 205); "со времен Нерона не было такого гонения на христиан, как при большевиках" (II. С. 384) и др. Спасая попавшие в музей мощи преп. Саввы Звенигородского, он замечает: "Как все это тяжело! Какое глумление над религиею!" (II. С. 28).
Нет в записях и ни одной сочувственной оценки советской политики. То по поводу вселенных в дом соседей-хулиганов, то в связи с продажей музейных ценностей за границу и переплавки (десятками пудов!) экспонатов из драгоценных металлов рефреном звучат фразы: "Вот в какие невозможные условия поставила нас советская власть!" (II. С. 61); "Что наделали большевики!" (II. С. 313); "Когда кончатся эти невозможные условия, в которые мы поставлены большевиками!?" (II. С. 209); "Когда же кончится тирания большевиков?" (II. С. 181); "Тяжело жилось мне благодаря тяжелой обстановке, созданной большевиками, надежды на улучшение никакой не вижу" (II. С. 218); "Бедная родина, как тебя разорили большевики!" (II. С. 220); "До чего озверели большевики!" (II. С. 396) и т.п. Обвинения М.И. Ростовцева в адрес большевиков старый археолог оценивает восторженно: "Смело и сильно!" (II. С. 193). Большевистский режим он уравнивает с опричниной Ивана Грозного (II. С. 284). О проталкивании в академию ученых-коммунистов отзывается: "Какое насилие над свободой выборов!" (II. С. 333). А ведь старый ученый вполне сознавал: "Если будешь говорить искренним языком -очутишься в ГПУ" (II. С. 53).
Политическая, идеологическая самоцензура А.В. Ореш-никову чужды. А ведь за куда менее резкие высказывания и даже без всякого повода можно было поплатиться свободой, если не жизнью (см., например, факсимильную публикацию "Дело краеведов ЦЧО" из архива ФСБ: Щавелев, 2007). Чтобы оценить эту принципиальность, загля
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.