ЭО, 2010 г., № 6 © С.С. Савоскул
АЛЯСКА - ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ БЕЛОВОДЬЯ?*
Ключевые слова: русская фольклористика, утопическая легенда о Беловодье, старообрядцы, К.В. Чистов, Лыковы
Статья основана на сравнительном анализе данных о Беловодской легенде, обобщенных Кириллом Васильевичем Чистовым, и новых полевых ее записей. Выявлены некоторые закономерности функционирования легенды в XX в.: 1) в этот период она продолжала бытовать, по крайней мере, в тех локальных старообрядческих группах, в которых она активно жила и в течение всего XIX в.; 2) среди факторов надолго продливших функционирование легенды важную роль играли социально-политические обстоятельства советского времени - революция, гражданская война, и особенно коллективизация, и в целом преимущественно репрессивный характер советской политики по отношению к религии, а к радикальным течениям старообрядчества в особенности. Все это очередной раз поставило под угрозу устоявшиеся формы социально-экономической и религиозной организации старообрядцев. В поисках выхода из кризиса многие из них обратились к привычным для них религиозным видам протеста, вылившимся и в форму эсхатологических и утопических настроений, актуализировавших и традиционную для старообрядцев-беспоповцев Беловодскую легенду. Об этом, в частности свидетельствует и появление совершенно нового представления об аляскинской локализации Беловодья, вероятно, связанного со слухами о переселении части старообрядцев в этот американский штат.
Беловодская легенда: историографический экскурс
В научном наследии выдающегося отечественного этнографа и фольклориста Кирилла Васильевича Чистова важнейшее место занимают его работы о русских народных утопических легендах, которым ученый посвятил серию статей и две монографии (Чистов 1967, 2003). Кирилл Васильевич выделил два основных вида названных легенд - о "возвращающемся избавителе" и о "далеких землях", посвятив каждому из них отдельную главу в книге 1967 г. Среди легенд о "далеких землях" особую роль в народном сознании играла Беловодская, о чем свидетельствуют и обилие сохранившихся о ней материалов, и длительность ее бытования и широта распространения.
Для изучения легенды К.В. Чистов привлек широкий круг источников. Это и анализ "Путешественников Марка Топозерского"1 - своего рода листовок, рассказывающих о чудесной стране и ее местонахождении и одновременно побуждающих людей к ее поиску. "Путешественник" был и указателем дороги в Беловодье. По большинству известных на сегодняшний день списков этой рукописи, относящихся в основном к севернорусской редакции, обетованный край расположен на островах близ "Опонь-ского государства", добираться к которым нужно через Китай. Важным источником
Сергей Сергеевич Савоскул - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН; e-mail: salotop@yandex.ru
* В основу статьи положен доклад автора "Легенда о Беловодье в XX столетии" на конференции "Фольклор и этнография" К 90-летию со дня рождения Кирилла Васильевича Чистова (Санкт-Петербург, 26-29 ноября 2009 г.). Работа выполнена при финансовой поддержке программы фундаментальных исследований Президиума РАН "Историко-культурное наследие и духовные ценности России": проект "Героическое и повседневное в массовом сознании русских (XIX - начало XXI в.)".
для изучения легенды явилась для ученого история крестьянских поисков Беловодья, сведения о которых зафиксированы в официальных документах, судебных делах, воспоминаниях и записках современников и участников поисков, сообщениях периодической печати, исследованиях краеведов и ученых.
Рассмотрение всех этих разнообразных материалов (в подавляющем большинстве опубликованных, но к началу 1960-х годов почти забытых) позволило Кириллу Васильевичу воссоздать основные черты постоянно развивавшихся представлений крестьян-старообрядцев о счастливой, вольной земле, находящейся вне контроля порожденных антихристом государства и официальной церкви, стране, в которой нет рекрутчины, войн, налогов, где можно беспрепятственно соблюдать все православные (старообрядческие) обряды, где все могут свободно трудиться на плодородной и сказочно щедрой земле. По мнению ученого, Беловодская легенда была своеобразным религиозно-поэтическим отражением в сознании части русских крестьян переселенческого движения, которое на протяжении многих веков являлось для народных масс России одним из способов избавления от социального гнета. Кирилл Васильевич Чистов убедительно показал во многом реальные корни возникновения и развития этой легенды. Так, основой складывая представлений о вольной мужицкой стране стала история заселения Бухтарминской и Уймонской долин Южного Алтая, находившихся в то время (во второй половине XVIII в.) за пределами Российской империи. Слухи о тамошних беглых вольных поселениях долго будоражили алтайских приписных крестьян и горных рабочих Колывано-Воскресенских шахт и заводов, вызывая у многих из них страстное желание "убратца в камень и жить на воле" (Мамсик 1975: 47).
После "прощения" в 1791 г. Екатериной II беглецов-"каменщиков" (от слова "камень", - т.е. горы. - С.С.) и присоединения к России освоенных ими земель, Беловодье из Алтайских гор, уже подвластных государству, неизбежно должно было переместиться в сознании его потенциальных искателей в другое место, еще не подконтрольное российским властям. И со временем, по мере поисков чудесной страны с их неизбежными неудачами, оно передвигалось все дальше и дальше от границ Российской империи.
Сама легенда возникла очень быстро - в хронологическом отрезке от 1791 г. до 1807 г. В 1807 г. приехавший из Томской губ. и явившийся в министерство внутренних дел "поселянин" Бобылев донес "о живущих на море в Беловодьи старообрядцах, российских подданных", бежавших туда "во время Соловецкого возмущения по причине раздоров... за веру... при царе Алексее Михайловиче". По словам Бобылева, "жили они по дороге от Бухтарминской волости через китайскую границу в трех местах: в первом число их простиралось до 1000 с лишком, во втором - до 700, а в Беловодье - до 500 000 или более; дани никому не платили" (Чистов 1967: 239). Исходя из дальнейшей истории бухтарминцев, по тем или иным причинам не раз скрывавшихся в соседних районах Китая, первые две цифры представляются правдоподобными. К тому же о вполне реальных источниках сведений Бобылева свидетельствуют, кажется, и последующие архивные изыскания историков (Клибанов 1977: 220-221; Покровский 1980: 122).
Анализ содержания "Путешественников" (и сведений об их распространенности), в которых, по мнению Кирилла Васильевича, отражено основное ядро Беловодской легенды, позволил ему высказать мысль, что в ее создании, как и в целом в беловод-ском движении, активнейшую роль играли "бегуны" ("странники") - представители одного из наиболее радикальных согласий старообрядцев-беспоповцев. В основе их идеологии - доведенное до возможного предела общее старообрядческое представление о "веке антихриста", наступившем со временем реформ патриарха Никона. При этом они исключали всякие компромиссы, допускаемые другими ответвлениями старообрядчества. Бегуны объявляли воплощением антихриста не только царя и никонианскую церковь, но и все государственные законы, налоги, рекрутчину, армию, деньги, паспорта и другие официальные бумаги, ревизию (т.е. перепись податного населения) и даже семью. Для своих последователей они предлагали лишь один выход - порвать
все связи с государством и обществом и "бежать", постоянно меняя пристанища и не даваясь в руки начальству (о "странниках" также см.: Мальцев 1996)2.
В истории Беловодской легенды ученый выделил несколько этапов (Чистов 1967: 288-290). Начальный ее период, приходящийся на конец XVIII - первую половину XIX в., характеризуется, по мысли К.В. Чистова, рождением легенды и первыми известиями о поисках счастливой земли. При этом, как он полагал, "апоньский" (островной, тихоокеанский) вариант легенды тогда мог еще и не сложиться. Это предположение, кажется, подтверждается и Т.Г. Мамсик, проанализировавшей следственные дела о побеге "беловодцев" в 1827-1828 гг., где также нет упоминаний об островном положении обетованной земли (Мамсик 1982б: 162-163). 1850-1880-е годы явились периодом наибольшей активности беловодской утопии в сознании части русского крестьянства. В это время велись особенно напряженные поиски обетованной страны. К этим же (а также и более поздним) годам относится и значительная часть тех "Путешественников", в которых отразился "апоньский" вариант (и этап) легенды. Можно полагать, писал Кирилл Васильевич, что этот вариант "постепенно формировался в процессе накопления слухов и впечатлений от освоения Курил, Сахалина и поисков Японии, тянувшихся с начала XVIII до середины XIX в." (Чистов 1967: 289).
Исследователь считал, что основой для втягивания "Апонского государства" в Беловодскую легенду явились относительная неизвестность Японии и слухи об ее необыкновенном богатстве, широко распространенные как в России, так и в Западной Европе (Там же: 282). На мой взгляд, одним из главных условий этого втягивания было и осмысление слухов о японской политике строгого изоляционизма, проводимой вплоть до насильственного "открытия" Японии в начале 1850-х годов. На этой основе у приверженцев беловодской идеи родилась четкая формула, отраженная в одном из списков "Путешественника": "А оные опонцы в землю свою никого не пущают, и войны ни с кем не имеют: отдаленная их страна" (Чистов 2003: 429).
Интересно, что в старообрядчестве существовало и противоположное на сей счет мнение: один из старообрядческих идеологов конца XIX в., отвергая саму возможность найти "истинное" православное священство в послениконовской России или за ее пределами, в том числе и в Японии, в качестве аргумента указывает на ее изоляционизм. По его мнению, поскольку "японцы никого к себе не допускали", то в этой стране до недавнего времени никакого христианства и не было (Покровский, Зольникова 2002: 216).
К началу XX столетия активная жизнь Беловодской легенды, по мнению Кирилла Васильевича, завершил
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.