ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ И СОВРЕМЕННОСТЬ
2015 • № 1
М.А. ФЕЛЬДМАН
Большевизм: нелегкий путь к разгадке феномена
В статье обсуждается неоинституциональный подход А.Медушевского к феномену большевизма, раскрыты его преимущества и дана его критика со стороны системного исторического подхода. Показана двойственная природа большевизма, по-разному проявлявшаяся в различные исторические периоды.
Ключевые слова: неоинституциональный подход, когнитивная история, большевизм, русская революция 1917 г.
In article A. Medushevsky's neoinstitutional approach to a Bolshevism phenomenon is discussed, its advantages are shown and his critic from the position of system historical approach is given. The dual nature of the Bolshevism during various historical periods is shown.
Keywords: neoinstitutional approach, cognitive history, Bolshevism, Russian revolution of 1917.
Приближение столетия Октябрьской революции 1917 г. вызывает вполне закономерный поток публикаций, авторы которых пытаются с новых методологических позиций, приращенного исторического знания и опыта дать оценку этого события в российской и мировой истории. Особое внимание приковано к оценке большевизма -демиурга революции в октябре 1917 г. Поскольку большевизм как идейное и политическое течение тесно слит с государственной машиной Советского государства, научная оценка этого феномена позволяет глубже понять как достижения советского общества по шкале приоритетов мировой истории, так и его непохожесть и своеобразие, меру его социальной и духовной аномальности.
Подобно двум враждующим армиям в информационном пространстве России столкнулись два потока книг по истории Октября. Один поток рассматривает большевизм как прогрессивное явление, а советскую историю - как демократический вариант развития общества, другой характеризует большинство событий в СССР 1917-1991 гг. в русле теории тоталитаризма. Собственно говоря, речь идет не только об оценках российского большевизма, Октябрьской революции 1917 г., спор касается роли социалистической теории и практики в мировом контексте. В целом отношение к последним скорее негативное. Мысль американского социолога Дж. Александера о том, что появление социалистической доктрины было закономерной реакцией на буржуазные революции в Европе, следствием секулярной трансформации религиозной веры; что она социологически корреспондирует с духом капитализма, исторически являясь его контрагентом и наследником [Александер, 2013, с. 10-11], встречает весьма резкое негативное отношение.
Фельдман Михаил Аркадьевич - доктор исторических наук, профессор Уральского института -филиала Российской академии народного хозяйства и государственного строительства (Екатеринбург).
Позиция А. Медушевского: плюсы и минусы
В этой связи значительный интерес представляют статьи А.Медушевского [Ме-душевский, 2013, № 5, с. 114-126; № 6, с. 111-120], последовательно рассмотревшего причины, содержание, ход, результаты, характер воздействия на исторический процесс революций 1917 г. в России и проанализировавшего их при помощи институциональных подходов [Материалы... 2008]. Исходя из уточнения, данного самим автором, подобный метод скорее следует называть неоинституциональным, позволяющим "переводить доктринальные дискуссии на уровень правовых актов, институтов, процессов и технологий, показывая, в частности, где была допущена ошибка" [Медушевский, 2007, с. 6].
В рамках данной статьи трудно, а может быть, и не нужно давать оценку всем достоинствам и недостаткам неоинституционального метода, но можно остановиться на одной из его составляющих, особенно актуальной для анализа большевизма. Медушевский выбрал в качестве своей технологии "теорию и методологию когнитивной истории" [Медушевский, 2013, № 5, с. 114]. Термин "когнитивность" означает способность к умственному восприятию и переработке внешней информации. Объектом когнитивной истории, доступным непосредственному наблюдению, выступают интеллектуальные продукты человеческой деятельности. Эта технология требует изучения информационой сферы, которая являет собой материально-вещественный след когнитивного феномена человеческого мышления, находящий проявление в деятельности людей, а также информационной среды - пространства, где эта деятельность осуществляется через опосредованный информационный обмен [Медушевский, 2009, с. 71]. На этой основе автор обращается к разгадке феномена большевизма в "контексте современного опыта экстремизма и терроризма" [Медушевский, 2013, № 5, с. 114]. Справедливость подобного обращения и сравнения не вызывает сомнения у исследователей XXI в., за исключением тех, кто и сегодня рассматривают В. Ленина и И. Сталина как величайших деятелей ХХ в., оправдывая их тотальную войну против собственного народа.
Однако примечание автора - "большевистский эксперимент оказался полностью несостоятелен" - изначально задает не только вектор, но и весьма узкий диапазон оценочных индикаторов, по сути, между утопическим и террористическим [Медушев-ский, 2013, № 5, с. 114, 124]. Между тем сам автор справедливо указывает на необходимость основательных исследований двойственной природы феномена большевизма, обращая внимание на распространенность определения большевизма как гибрида архаичного сознания и модернизации, характерного своим двойственным отношением к науке, сочетанием ретроспективного социального идеала (коммунизм) с попыткой рационально обоснованного социального конструирования новых отношений и использованием для этого мобилизационных технологий [Медушевский, 2013, № 5, с. 116].
Собственно говоря, каждое упоминание о двойственности подходов большевизма к модернизации, науке, социальному конструированию общественных отношений требует от автора выхода за пределы собственной концепции - либо указания на последние публикации по тематике советского социализма, либо собственных выводов, выходящих за пределы жесткого и однозначного представления о полной несостоятельности большевизма. Порой так и происходит. Отметив, что "тотальность и масштабы претензий большевизма роднят его с современными формами религиозного экстремизма", Медушевский в то же время обоснованно подчеркивает: "...но не делают их тождественными в силу рациональной и светской природы учения большевиков" [Медушевский, 2013, № 5, с. 116]. Таким образом, согласно логике автора, двойственность подходов большевизма к модернизации, науке, социальному конструированию подлежат анализу в рамках рационалистических объяснений большевистской идеологии и практики как проявления социальной аномалии, возникшей естественным путем [Медушевский, 2010, с. 26]. Однако, как правило, этот анализ не проводится из-за непоследовательности самого автора.
С позиций когнитивно-информационной теории история - процесс взаимодействия индивидов, осуществляющих целенаправленную деятельность в рамках эволюционно и глобально единого информационного пространства, внутри которого происходит информационный обмен между индивидами и социумом [Медушевский, 2009, с. 72]. Однако уже в аннотации к статье 2013 г. Медушевский высказывает противоположное по смыслу суждение, заявляя, что "вопреки существующим в литературе социологическим объяснениям, автор реконструирует динамику большевизма с позиций внутренней мотивации поведения его адептов - в рамках конфликтного соотношения идеологии и исторической традиции по таким параметрам, как ценности, психологические установки, цели и средства их достижения" [Медушевский, 2013, № 5, с. 114].
Каким образом можно осуществить "попытку рационально обоснованного социального конструирования новых отношений и использования для этого мобилизационных технологий" вне социологического и исторического анализа социума - остается неясным. Впрочем, так же, как и изучение не конкретных проявлений менталитета большевизма, а всего комплекса феномена большевизма исключительно по таким параметрам, как "ценности, психологические установки, цели и средства их достижения" [Медушевский, 2013, № 5, с. 116].
Медушевский справедливо указывает на наименее изученный наукой спектр проблем истории большевизма и советской истории: историю человеческого сознания и поведения. На вопрос: "что же произошло с душами людей?" - ответ в исторической литературе на сегодняшний день, скорее, отсутствует. Но возможно ли прояснить этот вопрос вне анализа процессов социальной истории, вне контекста изучения социальных структур и восприятия современниками образов конкретных социальных групп в их взаимодействии и взаимовлиянии?
По верному суждению Медушевского, такие философские подходы и гуманитарные дисциплины и методы, как структурализм, герменевтика, структурная лингвистика, оказались неспособными дать обобщающие оценки историческим процессам и явлениям постольку, поскольку не отвечали критерию точности и доказательности. Но тогда - возможно ли на пути к разгадке феномена большевизма давать характеристику процессов социальной адаптации (антропологической и когнитивной) [Медушевский, 2009, с. 72, 77-78] без выявления ее специфики в столицах и провинции; в республиках Кавказа и Средней Азии; в среде специалистов, среди художественной и научной интеллигенции, в командном составе армии, в рабочем социуме; в той части общества (53 % взрослого населения), которая и в 1937 г. на вопрос переписи о принадлежности к какой-либо религии, ответила: верую! [Всесоюзная... 1991, с. 106-107]? Разве в противном случае суждения о феномене большевизма не приобретают схематичный, доктринерский, линейный характер, плохо объясняя противоречия, срывы, резкие повороты в рамках теории и практики большевизма; не становятся телеологичными, не раскрывая механизмы перехода от одной фазы большевизма к другой [Медушевский, 2007, с. 6]?
Возможно ли объяснить причины крушения большевизма таким, по выражению автора, фундаментальным фактором, как «невротический комплекс большевизма -ощущение общей неадекватности, выражавшей совокупность вытесненных страхов, вызванных растущим ощущением неполноценности идеологических установок (коммунистического учения) и организационных принципов (однопартийная диктатура) в нов
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.