Человеческая деятельность и истина: ранние русские марксисты и прагматизм*
Д. СТЕЙЛА
В начале XX в. в России, в кругах интеллигенции, в университетской среде и в редакциях наиболее влиятельных и распространенных журналов имела место интенсивная вспышка интереса к прагматизму и энтузиазма по его поводу. На этом фоне происходили новые дебаты среди русских марксистов о поставленных прагматизмом вопросах, прежде всего - о взгляде на истину как глубоко связанную с деятельностью человека.
At the beginning of the XX century, in Russia, there was a great burst of interest and enthusiasm for pragmatism that involved the circles of intelligencija, the Academic milieu, and the most influential and widespread monthly reviews. On such a background, new discussions were held among Russian Marxists about the questions that pragmatism pointed out, first of all the view of truth, as deeply connected with human activity.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: русская философия, прагматизм, марксизм, деятельность, истина.
KEY WORDS: Russian Philosophy, Pragmatism, Marxism, activity, truth.
Вильям Джемс (Уильям Джеймс) был хорошо известен в России со времени появления первых переводов некоторых из его трудов по психологии в 1902 г.; см.: [Джемс 1902а, Джемс 1902б, Джемс 1904]. На страницах "Русского богатства" в 1904 г. П.В. Мо-киевский сравнил подход Джемса к действительности с "субъективной социологией" Михайловского, поскольку и Михайловский, и Джемс подчеркивали особую роль "идеалов" [Мокиевский 1904, 49]1. Но особенный успех прагматизма приходится на 1909-1912 гг.: в это время были опубликованы различные переводы работ Вильяма Джемса и Анри Берг-
*Эта работа была представлена на симпозиуме "Философия теории деятельности", прошедшем в Хельсинки в институте Алексантери 29-30 сентября 2010 г. и должна быть опубликована на английском в его трудах. Она была подготовлена во время моего пребывания по гранту в институте Алексантери (Хельсинкский университет) в августе-сентябре 2010 г. Я хотела бы поблагодарить всех моих коллег и сотрудников института, сделавших мое пребывание там плодотворным, а также библиотекарей Хельсинкской славянской библиотеки за в высшей степени ценную помощь. -Д. Стейла.
© Лахути Д.Г. (перевод), 2012 г.
5 Вопросы философии, № 1
129
сона, которого тоже часто считали прагматистом [Джемс 1910а, Джемс 1910б; Джемс 1911; Бергсон 1909; Бергсон 1911; Бергсон 1912]; см.: [Нэтеркотт 1995, 126-127]. Выходили рецензии на эти переводы и внушительное количество эссе, в том числе по случаю безвременной кончины Джемса в августе 1910 г. [Лазарев 1909; Балабан 1909; Челпанов 1910; Котляревский 1910а, Котляревский 1910б; Лопатин 1910а, Лопатин 1910б; Лурье 1911].
В 1910 г. "Русская мысль" посвятила значительную часть своего майского выпуска "Спору о прагматизме", опубликовав критическое эссе Семена Франка и ряд комментариев самых видных русских философов; первоначально эти их мнения прозвучали в дискуссии в "частном философском кружке" в Москве. В их числе были Николай Бердяев, Евгений Трубецкой, Сергей Булгаков, Сергей Котляревский, Лев Лопатин, Петр Струве; см.: [Нэтеркотт 1995, 122-125]. В целом русские мыслители, как кажется, оценили в прагматизме его конкретный характер, его глубокую вовлеченность в жизнь [Спор 1910, 123, 146; Базаров 1910б, 11; Котляревский 1910а, 368], его борьбу против любых претензий на абсолютные истины и ценности и, как следствие, его слово в защиту толерантности от фанатизма [Котляревский 1910а, 368-379], а также - последнее по счету, но не по важности - его открытость религии [Базаров 1910б; Лазарев 1909, 126-129].
Некоторые мыслители критиковали прагматизм за то, что он в конечном счете не доверял человеческому разуму, который как-никак является основным инструментом философии (таковы позиции С.Л. Франка и М.М. Рубинштейна, см.: [Франк 1910а; Спор 1910, 149-150]; тж. [Рецензия 1910]. П.Б. Струве даже считал его опасным: его торжество означало бы "гибель науки, философии и религии" [Спор 1910, 144]. Но даже те, кто не разделял всех основных идей прагматизма, в общем находили его глотком свежего воздуха в душных комнатах, как С.Н. Булгаков [Спор 1910, 139]. Любопытно, что этот образ повторяется достаточно часто: Лопатин ценил то, что Джемс "внес в нее [философию] мощную струю свежего воздуха; он вернул мысль в ее естественное русло" [Спор 1910, 135]. Бердяев заявил: "Когда читаешь книгу Джемса, с радостью чувствуешь, что струя свежего воздуха входит в удушливую атмосферу рассудочной культуры" [Бердяев 1910, 381]. Котляревский указывал в мысли Джемса на "это бодрящее, как утренний горный воздух, безстрашие перед жизнью с ее бесконечным многообразием, но и бесконечными возможностями" [Котляревский 1910б, 719]. В прагматизме видели очень новый, почти революционный философский подход. Как сказал Булгаков:
"[Прагматизм] уподобился тому мальчику андерсеновской сказки, который крикнул во всеуслышание, что "король голый", и обнаружил для всех то, что давно уже смутно чувствовалось относительно многих философских королей современности" [Спор 1910, 138].
Прагматизм вызвал особый интерес у русских марксистов. Согласно Струве, этого и следовало ожидать, поскольку экономический материализм, "основа новейшего так называемого научного социализма, есть в существе своем особливая разновидность прагматизма" [Спор 1910, 143]. Оба - и экономический материализм, и прагматизм - на деле подчеркивали ведущую роль личных (или классовых) интересов в человеческих отношениях.
Однако основным пунктом схождения прагматизма с марксизмом был другой: оба рассматривались как некоторого рода философии практики. Прагматизм утверждает, что мир не дан сразу и всем, но что он создается людьми в соответствии с их потребностями и выбором. Прагматизм развивает идею "пластичности" мира. По выражению Котлярев-ского:
"Пластичность мира вовсе не выражает нелепого притязания на безграничное всемогущество человека над внешним миром, его освобождение от законов миропорядка; она есть лишь признание того факта, что мир не есть нечто совершенно законченное и раз навсегда данное, что он постоянно раскрывается нам своими новыми аспектами, что знание и достижение его есть вечный процесс" [Спор 1910, 148].
Было очень легко сопоставить эти положения с "Тезисами" Маркса о Фейербахе, хорошо известными в России: в 1892 г. Г.В. Плеханов перевел работу Энгельса "Людвиг Фейербах..." вместе с "Тезисами о Фейербахе" Маркса2. В обоих текстах главной является проблема практики, так их и восприняли в России. Второй тезис Маркса о Фейербахе, в частности, вызвал оживленную полемику по поводу его сомнительного перевода на русский. Сейчас он переводится так:
"Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью,-вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен доказать человек истинность, т.е. действительность и мощь, посюсторонность [Diesseitigkeit] своего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолирующегося от практики, есть чисто схоластический вопрос" [Маркс 1955, 1-2]3.
Перевод Плеханова соответствовал его собственной теории познания и его взгляду на действительность как состоящую из вещей в себе, которые мы познаём через наши органы чувств в определенных "аспектах". Поэтому он перевел понятие Diesseitigkeit в противоположном смысле: "Практикой должен доказать человек истину своего мышления, т. е. доказать, что оно имеет действительную силу и не останавливается по сю сторону явлений" [Маркс 1892, 70] (Курсив мой. - Д.С.). Легко было показать, что это совершенно неправильный перевод, и его критиковали как ортодоксальные, так и неортодоксальные марксисты в ходе дискуссий в начале XX в. Ленин утверждал, что ошибка Плеханова не ставила под сомнение тот факт, что возможно познать материю, что предметы, вещи, тела существуют вне нас и что наши ощущения суть некоторого рода их образы. Согласно Ленину, Плеханов в конечном счете соглашался и с Марксом, и с Энгельсом [Ленин 1909, 103]. На этом основании Ленин мог критиковать Виктора Чернова [Там же, 103104], который развивал "махистскую" эпистемологию в связи с русской "субъективной социологией". Чернов подчеркивал "активную" концепцию Маркса в противовес "относительному консерватизму" Энгельса, усматривая близкое сходство Маркса с русским народничеством [Чернов 1907, 340-341]4. В другой области русского марксизма, с точки зрения мыслителей, пытавшихся освободить свои теории от антинаучного фетишизма "материи", ошибка Плеханова была вызвана тем, что защитник русской марксистской ортодоксии не мог принять подлинной позиции Маркса, не поставив под сомнение свой собственный "фетишистский" материализм. Именно поэтому, по словам А.А. Богданова, Плеханов "прибавил отрицание не; и перевод вышел противоположный подлиннику" [Богданов 1995, 147]. В противном случае Плеханову пришлось бы выдвинуть против марксовских "Тезисов о Фейербахе" те же самые возражения, которые он выдвигал против русских "махистов", поскольку Маркс предлагал именно "рассматривать действительность, как человеческую практику" [Богданов 1913, 240]. Согласно Богданову, философия Плеханова была примером "созерцательного материализма", который Маркс так сурово критиковал:
"Такое мировоззрение, оторвавшее материю от активности и поставившее последнюю в подчиненное положение, как одно из проявлений материи, конечно, не может иметь активного характера, а неизбежно отличается созерцательной окраской. Этот коренной недостаток материализма и был указан Марксом в его знаменитых одиннадцати критических примечаниях к Фейербаху, заключающих бегло набросанную программу новой научной философии" [Там же, 64].
Богданов считал свою собственную философию реализацией такой программы. Со времени своих первых статей об "эмпириомонизме" он подчеркивал, что объективность может быть основана только на "коллективном опыте". Плеханов считал критерием объективности точное соответствие субъективных восприятий реальным, объективным признакам "вещи в себе" и принимал физиологическую структуру субъекта за окончательную гарантию та
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.