Славяноведение, № 1
© 2004 г. А. де ЛАЗАРИ
ЧЕМ СТРАШНА ЕВРОПА ПОЛЬСКИМ И РУССКИМ
"СЛАВЯНАМ"? (замечания на полях "Энциклопедии русской души. Романа с энциклопедией" В. Ерофеева)
Иль нам с Европой спорить ново?
А. Пушкин. "Клеветникам России" Все народы Европы имеют общую физиономию, некоторое семейное
сходство.
П. Чаадаев. "Философическое письмо" Русификация окраин есть не что иное, как демократическая
европеизация их...
К. Леонтьев. "Православие и католицизм в Польше" Для Европы не может быть иного исхода, как превращение в Соединенные Штаты. Иное дело - Россия.
П. Бицилли. "Проблема русско-украинских отношений в свете истории" Значительная часть Евразии - именно вся Украина и Белоруссия - попала под власть католической Польши, этого форпоста Европы на Востоке, и только с большим трудом удалось части этих исконно евразийских и русских земель воссоединиться с евразийским миром под властью Москвы.
Н. Трубецкой. "Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока"
Это как профессора литературы.
На первый взгляд - свои люди. А на второй - чужие и мертвые.
В. Ерофеев
Еще недавно мне казалось, что, в отличие от "России и Европы" Н. Данилевского, в Польше книга "Польша и Европа" может быть лишь дорожным атласом, где союз "и" соединяет, а не противопоставляет, как у Данилевского. Оказалось - я ошибся: "и" в книге П. Ярошинского противопоставляет, а не соединяет [1]. П. Ярошински - председатель общества "Польская семья", профессор, руководитель кафедры философии культуры в Люблинском Католическом университете - издал в последние годы еще несколько книг [2]. Во всех он ведет борьбу за "польское национальное сознание", за "право
Лазари де Анджей - д-р филол. наук, профессор (Лодзинский и Торуньский университеты).
Польши на собственную культуру" и призывает спасти Польшу от "византий-ско-еврейской цивилизации" Европы. Польша - хорошая, весь остальной мир -плохой. Это при том, что вся либеральная часть польского общества и многие "правые" мечтают о скорейшем присоединении Польши к Евросоюзу.
"Словом, процесс европеизации разрушил всякое национальное единство, изрыл национальное тело глубокими ранами, посеял рознь и затаенную вражду между всеми" [3]. А это уже не П. Ярошински, а Н. Трубецкой о временах Петра Первого в России. Удивительная вещь - история...
Вот я перевел на польский язык "Энциклопедию русской души. Роман с энциклопедией" В. Ерофеева и решил, что настало время написать что-то вроде плагиата - о польской душе. Один сюжет мог бы звучать так (достаточно у Ерофеева поменять слово русский на поляк):
"Когда приходит черный день, поляк переключает скорости: европейский активизм - на азиатскую созерцательность - и впадает в дрему духовности".
Чуть сложнее было бы приспособить к польской действительности фрагмент об истории национального футбола: "Петр Первый повел мяч в Европу, ударил, промахнулся - разбил окно. / Сборная команда мужиков с бородами погнала мяч в Азию. / Задрав юбки, Екатерина Великая перехватила инициативу. / Павел отобрал мяч и погнал его в сторону азиатских ворот. / Александр Первый, завладев мячом, отправил его в сторону Европы. / Николай Первый погнал его в сторону Азии. / Его сын, Александр Второй, отбил его далеко в сторону Европы. Александр Третий отфутболил мяч в Азию. / Николай Второй побежал трусцой в западную сторону. / Ленин повел мяч в сторону Азии. / Сталин, с подачи Ленина, забил гол. / Счет стал 100:0. / Хрущев начал с центра поля и, сам не зная почему, погнал мяч в Европу. / Брежнев отправил его в Азию. / Горбачев играл на европейской стороне поля. / Ельцин продолжил его игру, но во втором тайме растерялся. Стоит и не знает - куда бить. / Раздался свисток. Кончился пропущенный век" [4].
Перенесение этих слов на польскую действительность не получается, так как, по справедливому замечанию Н. Страхова, "Польша от начала шла наравне с остальною Европою" [5]. Единственное существенное отклонение -четыре десятилетия коммунизма. И все-таки боюсь, что поляки не менее русских способны "пропустить век". Еще немного, и я смогу сказать вслед за Ерофеевым: «Мы разочаровали Запад и в чем-то самих себя, оказавшись "другими", не такими, какими бы европейцы хотели нас видеть».
А какими европейцы хотели бы нас (русских, поляков) видеть? «Когда я смотрю, - пишет Ерофеев, - на Алексея Матвеевича, Федора Максимовича, Ларису Владимировну, Василия Михайловича, Дмитрия Васильевича, Ирину Никаноровну, Софью Ивановну (если она еще не умерла), ди-джея Элеонору, на моего механика Володю и на сторожей из гаража "европейским" взглядом, мне кажется, что они - уроды.
А стоит мне на них посмотреть русским взглядом [а мне - польским. -АЛ.], то - никакие они не уроды. Вот так я и существую [мы существуем. -АЛ.]: то уроды - то не уроды» (см.: [4. С. 141-142]).
Так какими европейцы хотели бы нас видеть? В чем суть Европы? Для меня ответ однозначный: в достойном Я против тоталитарного Мы.
А может быть это миф? Ведь Евросоюз = союз = Мы? Чем тогда отличается европейское Мы от нашего "славянского"? Ерофеев пишет: «Напрасно
думать, будто наше "мы" состоит из сложения самозначимых "я". Русское "я" как элемент не жизнестойко и обретается исключительно в семейственной молекуле. Выходит, не "я" формирует идею "мы", но "мы" манифестно и ре-четворно. "Мы" плодит ублюдочных "я", как мелкую картошку. Все силы русского правописания - на стороне "мы", и сколько бы литературных терзаний ни вкладывать в развитие "я", они не окупятся за недостатком грамматических резервов. Взять, для примера, подсознательное мыканье Платонова и сопротивленческое яканье Набокова, чтобы увидеть разность потенциалов. На "мы" можно гавкать, как Замятин, над "мы" можно хихикать, как Олеша, но "мы" имеет самодержавное качество, известное под именем "народ". "Народ" - одно из самых точных понятий русского языка. Оно подразумевает двойной перенос ответственности: с "я" на "мы" и с "мы" на - род: "мы-они", внешне-внутренний фактор, что означает вечные поиски не самопознания, а самооправдания. Слово "народ" зацементировало народ на века» [4. С. 15-16].
В 1980-е годы многим полякам казалось, что, в отличие от русских, они постигли суть и ценности европейского достойного Я. В своей знаменитой книге "Этика солидарности" польский философ, ксендз Ю. Тишнер говорит о солидарности как об этическом движении. Солидарность не является для него ни понятием, ни готовой этической теорией. Это идея, и, как таковая, однозначного определения она никогда не получает [6].
«Этика солидарности, - говорит Тишнер, - хочет быть этикой совести. Она предполагает, что человек обладает совестью как прирожденным "этическим чувством", во многом не зависимым от разных этических систем. Совесть в человеке - самостоятельная реальность, наподобие разума и воли. Человек может упражнять волю и разум, но может и забросить упражнения, может слушать свою совесть, но может и отречься от нее. Совесть - это голос, звучащий в человеке. К чему призывает он сегодня? Прежде всего к тому, чтобы человек хотел иметь совесть» [6].
Не всякое Мы является солидарностью. Подлинная солидарность - это солидарность совестей. С человеком без совести можно ехать в одном вагоне поезда, сидеть за одним столом, читать те же книги, но это еще не солидарность. Суть солидарности в пробуждении чувства сострадания, братства со страдающим человеком. Солидарность - особая межчеловеческая связь: люди объединяются, чтобы заботиться о том, кто в заботе нуждается. Я с тобой, Ты со мной, Мы вместе для него. Но все начинается с Я и совести. Мы вторично. Мы - это Я и Ты в диалоге. «Добросовестный диалог, - говорит Тишнер, - имеет в качестве своего источника предпосылку, что ни я, ни ты не в состоянии узнать правду друг о друге, если мы далеко друг от друга, если каждый из нас спрятан в подполье своего страха. Чтобы получился добросовестный диалог, Мы (Я и Ты) должны начать с признаний: "наверное, ты в какой-то степени прав" и "наверное, я не во всем прав". Таким образом мы приближаемся друг к другу, так как каждый из нас готов личную правду другого сделать частью своей правды. Диалог - это создание взаимности и основное средство достижения общественной правды. Диалог означает, что люди вышли из подполья, приблизились друг к другу. Начало диалога - выход из подполья. Надо переступить порог, протянуть руку, найти общее место для разговора. Это место не будет уже укрытием, в котором человек остается один со своим страхом, а будет местом встречи, началом какой-нибудь общины, дома» [6].
Казалось бы, что здесь нового для русского человека? Не о том ли говорил еще Достоевский? Ведь Мы-община (коллектив, класс, народ, Евразия, соборность) - это основа "русского" миросозерцания. Почему тогда Ерофеев издевается? Чем Евросоюз, где солидарное Мы, по крайней мере в теории, основа общежития, отличается от Евразии?
Разница существенная! Солидарное Мы, в отличие от "русской" (и тем более коммунистической) общины, не поглощает свободного, пусть даже гордого Я. Ведь Я - это "хранитель древностей" (совести, чести, гонора.), без которых нет культуры и такого существенного элемента культуры, выработанного тысячелетиями, каким является право. И без Я нет диалога. Если нет Я - нет и Ты. Остается тоталитарное Мы, которое не нуждается ни в диалоге, ни в праве; остаются политики, для которых все, о чем здесь говорится, - "факультет ненужных вещей".
На Мы, неприемлемое для Ерофеева, в России работали поколения. А.С. Хомяков, противопоставляя свой идеал западному мышлению, писал: "В Европе [...] не допускают ничего истинно-общего, ибо не хотят уступить ничего из прав личного произвола" [7]. Вся борьба за так называемую народность, начатая в русской мысли в эпоху романтизма, привела в конце концов к полному поглощению индивида в советском Мы-народе. Когда Замятин создавал свою антиутопию, советское Мы еще не образовалось, но уже "носилось в воздухе". Ведь богоискатель Горький говорит: "Все несчастья начались от того, что первая человеческая личность оторвалась от чудотворной силы народа. и сжалась от страха, перед одиночеством и
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.