ИЗ ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ
Д. С. Мережковский: герменевтика и экзегетика
Н. К. БОНЕЦКАЯ
Автор статьи предлагает использовать понятие герменевтики для объяснения важной особенности русской философии Серебряного века - отсутствия в ее дискурсе резкой грани между собственно "философией" и "литературной критикой". Ключевой фигурой русской герменевтики предлагается считать Д. Мережковского, чье творчество заключалось в интерпретации текстов в широком смысле. Методология Мережковского сопоставлена с герменевтикой М. Хайдеггера и Г.-Г. Гадамера; обосновано, что спецификой русской герменевтики является ее "субъективный" (Мережковский) характер - ориентация на автора текста.
The authoress of the article offers to use the hermeneutics-concept for specifying the following important trait of the russian Silber Age philosophy: there is no sharp boundary in its discourse between philosophy as such and literary criticism. She regards D. Merezhkovsky as the principal representative of the russian hermeneutics, because his creative work was the texts-interpreting in the wide meaning of the word. The Merezhkovsky's methodology is compared with the hermeneutics of M. Heidegger and H.-G. Gadamer. The autoress stresses the "subjective" (Merezhkovsky) quality of the russian hermeneutics - its intent interest in the writers personality.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: герменевтика, литературная критика, реформация, революция, новое религиозное сознание, экзегетика, мифотворчество.
KEY WORDS: hermeneutics, literary criticism, reformation, revolution, new religious mind, exegesis, myth-creation.
Кто он - Мережковский?
Дмитрия Сергеевича Мережковского (1865-1941) не принято относить к сонму философов Серебряного века. В этом есть свой резон: ведь и проницательнейшие из его современников наделяли его лишь расплывчатым именованием "литератор". В 1900-е гг. Мережковский уже прославился не только благодаря своим литературоведческим штудиям (прежде всего двухтомным исследованием "Л. Толстой и Достоевский", 1900-1902 гг.), но и романной трилогией о Христе и Антихристе ("Юлиан Отступник", "Воскресшие боги", "Петр и Алексей"); он издал стихотворный сборник и разработал основы "нового
© Бонецкая Н.К., 2012 г.
4. Вопросы философии, № 11
97
религиозного сознания". Такая писательская многогранность возбуждала недоумение, подталкивала к раздумьям. Но на заре Серебряного века, когда еще не пришло время для полноценной рефлексии, даже и Н. Бердяев - весьма, как правило, точный в оценке коллег, мог лишь констатировать, что Мережковский, этот "слишком литератор", - "замечательнейший у нас литературный критик" и "своеобразный художник-мыслитель" [Бердяев 1993, 225, 224, 229]. При "открытии" сочинений Мережковского в 1900-х гг. в России он предстал перед новым читателем именно с ярлыком критика. - Об идентичности творчества Мережковского более напряженно, чем Бердяев, размышлял Андрей Белый. "Определите-ка его, кто он: критик, поэт, мистик, историк? То, другое и третье или ни то, ни другое, ни третье? Но тогда кто же он? Кто Мережковский?" - со страстью вопрошал уже в 1908 г. Белый. Ведь "лирика Мережковского - не лирика только, критика - вовсе не критика, романы - не романы" [Белый 1994, 376]. Белый глубже Бердяева понял Мережковского, увидев в нем "нечто неразложимое" на привычные творческие методы: "Он специалист без специальности. Вернее, <...> еще не родилась практика в пределах этой специальности. И оттого-то странным светом окрашено творчество Мережковского" [Там же, 381, 377].
Удивление Белого перед загадкой Мережковского побуждает, по Платону, к поискам. "Для уяснения его [Мережковского] деятельности приходится придумать какую-то форму творчества, не проявившуюся в нашу эпоху" [Там же, 381]; но нам, кажется, уже не нужно гадать и придумывать. В нашу эпоху уже "проявилась" - уже обрела самосознание такая старинная форма философского мышления, как герменевтика. Более того, в трудах М. Хайдеггера, а в особенности его ученика и последователя Г.-Г. Гадамера герменевтика в ХХ в. получила едва ли не универсально-философский статус. "Классическая дисциплина, занимающаяся искусством понимания текстов" [Гадамер 1988, 215], герменевтика в ее проблематике, по словам Гадамера, "относится к совокупности всего разумного" - ко всей области знания: ведь мир, с которым человек имеет дело, "не бывает первозданным миром первого дня" [Гадамер 1991, 14], - он всегда в какой-то мере осмыслен и описан, а потому является текстом в широком смысле. Мы не станем поднимать здесь трудных проблем герменевтики, - например, размышлять о возможности ее обобщения до всеобщей теории познания, приложимой и к сфере естественно-научного опыта1. Наша задача проще, уже - попробовать применить понятие герменевтики для осмысления русской философии ХХ в. Герменевтика для нас - наука о духе, о познании неких текстов - текстов глубоких, чужих и таинственных.
Но чем же иным и занимался всю жизнь Мережковский-"литератор", Мережковский-книжник, "слишком культурный человек" [Бердяев 1993, 225], как не герменевтическими исследованиями?! Разнообразные письменные источники; великие личности - от египетских фараонов до писателей ХХ в.; ушедшие эпохи - древний Крит, поздний эллинизм, Возрождение, век Наполеона, петровская Русь и т.д. - суть предметы герменевтического анализа, принявшего у Мережковского жанровые формы литературоведческого трактата, монографии, романа. Мережковский был искуснейшим мастером именно такого анализа. Мы не согласны с расхожим мнением, по которому "любой из "героев" критики Мережковского - зеркало его собственной души, его самого" [Ермолаев 1995, 567]. Мнение это сложилось еще в Серебряном веке. В уже цитированном здесь очерке "Мережковский" Андрей Белый заявлял, что герои романной трилогии о Богочеловеке и Человекобоге -лишь куклы в костюмах нужной эпохи, за которых говорит Мережковский как идеолог "III Завета" [Белый 1994, 378-379]. Однако Белый тут же сам себя и опровергает, призывая искать, кто же этот человек со своим специфическим словом о мире.
И впрямь, если бы Мережковский постоянно был занят тем, чтобы пропагандировать собственные идеологемы о "двух безднах", "демоне середины", "тайне Трех" и пр., то почему его постоянно влекло как раз к чужому - чужому духовному опыту, чужой эпохе, чужой судьбе?! В его сочинениях преобладает вопросительная интонация2, ибо острее прочих он чувствовал тайну бытия: "Мережковский переживал опыт былых великих времен, хотел разгадать какую-то тайну, заглянуть в душу таких огромных людей, как Юлиан, Леонардо и Пётр, так как тайна их казалась ему вселенской", - заметил Бердяев [Бердяев 1993, 225]. В облике Мережковского, запечатленном фотографиями, просвечивающем
сквозь его тексты, заметна не до конца преодоленная брезгливость сноба - брезгливость по отношению к своей современности и к себе самому как "упадочнику", "декаденту", обреченному жить в мире, неудержимо стремящемуся к концу. "Мы - слабые, малые, от земли чуть видные" [Мережковский 1995, 350], - юродствует этот "русский европеец", для которого современная европейская культура - "мещанская и безбожная", "забывшая вселенские идеи и живущая частными, мелкими, провинциальными интересами" [Бердяев 1993, 225]. В великих эпохах, великих книгах и индивидуальностях именно потому Мережковский искал их собственную идентичность, что хотел выйти за пределы современного декаданса. Отсюда толковательная интенция его исследовательской мысли, - "гностическая", по определению Бердяева [Там же, 229], "герменевтическая", согласно нашей концепции. Всюду у Мережковского присутствует "центральный мотив всей герменевтики вообще, а именно мотив преодоления чуждости текста" [Гадамер 1991, 198-199], - он прекрасно видел барьер между своим и чужим духом. Несомненно, им владело герменевтическое "предмнение", "предвзятость" - идея "нового христианства"; но вправе ли мы считать, что Мережковский "обнаруживает в писателе только то, что уже имеет в себе самом" [Ермолаев 1995, 564], - что из "герменевтического круга" он выходит с тем же, с чем вошел в него? Тогда не о чем было бы и говорить - не было бы ни "замечательнейшего критика", ни живописателя удивительных картин древности, пускай и осовремененных, но ведь иными они и в принципе быть не могут.
Только ли терминологический вопрос - проблема определения той сферы словесного творчества, к которой правомерно относить литературную деятельность Мережковского? Ну, опознаем мы эту сферу как герменевтику, - следует ли что-то из этого? Кажется, да, -но чтобы это обосновать, вновь подчеркнем, что Мережковский был ключевой фигурой для Серебряного века. Дом Мурузи на Литейном проспекте, где жила чета Мережковских, это второй духовный центр Петербурга 1900-х гг., равнозначный Башне Вяч. Иванова на Таврической. "Здесь, у Мережковского, воистину творили культуру, и слова, произнесенные в квартире, развозились ловкими аферистами слова, - вспоминал Белый. - Вокруг Мережковского образовался целый экспорт новых течений без упоминания источника, из которого все черпали. Все здесь когда-то учились, ловили его слова" [Белый 1991, 9]. Действительно, даже и крупнейшие авторитеты в области религиозной мысли обязаны своими идеями Мережковскому. Тайна Флоренского, по нашему глубокому убеждению, это Мережковский: Так, "Столп..." вдохновлен "новым религиозным сознанием", сосредоточенным вокруг концептов Софии и Святого Духа, создавшим культ "красоты" и "влюбленности". И вроде бы оппонент "литературного критика" Бердяев - как и Флоренский, гость и собеседник Мережковского - пил из того же "источника". Быть может, к Ницше Бердяев пришел и независимо от последнего. Однако бердяевскую "философию свободы" явно инспирировало фундаментальное для Мережковского отождествление идеи сверхчеловечества с творческой свободой ("Л. Толстой и Достоевский")3. Тема Достоевского разрабатывалась Бердяевым ("Великий Инквизитор", "Ставрогин", даже "Миросозерцание Достоевского", даже "Духи русской революции") в полном соответствии с интерпретациями Мережковского.
Младшими современниками Ме
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.