УДК 94(47).08.4.6
MARIA VSEVOLODOVNA TEREKHOVA
Master, Faculty of Liberal Arts and Sciences, Saint Petersburg State University, Russian Federation, Saint Petersburg, University embankment, 7-9
E-mail: tieriekhova@yandex.ru
Decorative Collar as a Fetish: Semiotic Cultural Analysis of a Soviet Female Costume of the 1930s
An element of a soviet female costume as a reflection of semiotic cultural codes is researched in the article. Such cultural phenomena as soviet deficit, commodity fetishism, ideological dogmas are considered in their most demonstrative and characteristic vestimentary implementations. An analysis is based on examples provided by popular films, visual arts, literature, mass media alongside with evidences of contemporaries.
An existence of special objects serving as semiotic focus-knots within the soviet culture is stated. According to a special mode of soviet optics, such wide-spread costume element as decorative collar is argued to be considered one of the most characteristic semiotic vestimentary focus-fetish of the 1930s.
Key words: semiotic cultural codes, soviet costume, costume semiotics, soviet vestimentary practices, soviet deficit, commodity fetishism.
МАРИЯ ВСЕВОЛОДОВНА ТЕРЕХОВА
магистр, факультет свободных искусств и наук, Санкт-Петербургский государственный университет
(Россия, Санкт-Петербург, Университетская наб. 7-9) Тел.+7 (911) 820-56-22; Е-таИ: tieriekhova@yandex.ru В статье проводится анализ одного из характерных элементов советского женского костюма 1930-х гг. в контексте отражения культурно-семиотических кодов времени. На примере советских вестиментарных практик исследуется механизм становления и функционирования таких культурных феноменов, как товарный дефицит, товарный фетишизм, идеологический догматизм. В качестве материала исследования рассматриваются как произведения искусства, кино, литературы, средства массовой информации, так и свидетельства современников.
В контексте рассуждений о «советской оптике» как особом культурно-детерминированном способе видеть (оперировать смыслами, наделяя ими те или иные объекты и явления) автор аргументирует существование семиотических узлов-фетишей, т.е. предметов, наделяемых особой значимостью и ценностью. Таким вестиментарным семиотическим узлом в советской культуре 1930-х гг. предлагается рассматривать декоративный воротничок женского костюма.
Ключевые слова: культурно-семиотические коды, советский костюм, семиотика костюма, советские вестиментарные практики, товарный дефицит.
Декоративный воротник как фетиш: культурно-семиотический анализ советского женского костюма 1930-х гг.
О товарном дефиците как явлении советской материальной культуры уже сказано немало в контексте академических исследований. Регулярно эксплуатируется тема и в современной массовой культуре. Поэтому едва ли стоит еще раз подробно останавливаться на доказательствах существования явления. Впрочем, неким общепризнанным (во всяком случае, после всплеска интереса к этой теме в отечественной гуманитарной науке в 1990-е гг. и далее, в углубленно-специализированном виде, в 2000-е гг.) фактом представляется и то, что следствием товарного голода стало повышение ценности вещи в глазах советского человека. Можно формулировать это как, например, «вещизм», т.е «форму товарного фетишизма, восторженного преклонения перед вещью, которую было трудно достать <...> которая значила больше, чем трудовые достижения или социальные регалии» [1, с. 19]. Либо просто пользоваться устоявшимся термином «товарный фетишизм» применительно к советскому материалу, не углубляясь в терминологические спекуляции.
Однако генезис самого явления в советской культуре достаточно специфичен, чтобы уделить особое внимание его истокам и ключевым формам проявления: а именно вестиментарным практикам 1930-х гг.
Как известно, классическая марксистская теория товарного фетишизма несет в себе то положение, что культ вещей существует при капиталистическом строе. Сам человек при этом превращается в вещь в той же степени, в которой человеческие отношения превращаются в вещные отношения. Социализм же, как следовало из первоначальных идеологических положений, предполагал
«освобождение человека от гнета вещей, от унижения быть оцениваемым лишь посредством вещей, а не в соответствии с личными качествами» [2, с. 9]. На этом преимущественно и строилась раннесоветская доктрина аскетичного быта. Однако то, что было задумано как путь к «освобождению от вещей», привело, скорее, к обратному результату. В скором времени перманентная нехватка товаров (и фундаментальная неспособность обеспечить их достойное производство и распределение на государственном уровне), т.е. пресловутый дефицит, вылилась в эффект многократного повышения ценности желанной вещи .
К тому же к 1930-м гг. трансформируется сама официальная доктрина отношения к вещам на фоне поворота «к консервативным идеалам» [3]. Так, в соответствии с идеологией, вещь имеет ценность не сама по себе, а в контексте ее легитимного использования - с одной стороны, и в качестве материального свидетельства достижений строя - с другой стороны. Так, например, В. Букли удачно сформулировал этот переход как «сдвиг от ленинской денотативной модели понимания вещей - к сталинской контекстуальной» [4, р. 225].
Эта официальная легитимация желания иметь вещь, накладываясь на перманентную невозможность это желание достойно реализовать, предсказуемо усилила советский товарный фетишизм. Причем, в соответствии с мифологической концепцией советской культуры потребления, полагалось хотеть вещь непременно достойного качества и вида. «Люди теперь хотят иметь не просто сапоги, но хорошие сапоги», - утверждает автор очерка в «Наших
достижениях» за 1934 г. [5, с. 173]. В кино этот шизофренический дискурс о якобы существующем пространстве всеобщего товарного изобилия отлично отображен в ленте «Девушка с характером» 1939 г. Управляющий модного магазина, куда попала главная героиня, учит продавщиц правильным образом демонстрировать песцовые и соболиные палантины: «Советский продавец советскому покупателю должен показать мех со всех сторон».
Коррелируя с этой риторикой, на социальном уровне реализуется программа по, условно говоря, «поощрению благами». Иными словами, с социологической точки зрения можно попытаться объяснить эти процессы сталинской установкой на снабжение и поощрение лояльности к режиму наделением определенных слоев общества материальными благами, своего рода знаками «зажиточной жизни», а не только репрессивными мерами ограничения и подавления [6]. Этот принцип наглядно проявился в масштабной кампании по поддержке стахановского движения. Причем вестиментарный извод этой кампании был, пожалуй, наиболее иллюстративен. Именно костюм зачастую признавался той ценностью, материальным благом, которым власть поощряла отдельных представителей общества. Так, стахановцы представали в качестве «образцовых манекенов Сталина», по остроумной формулировке Дж. Бартлетт [7, с. 10], или «супермоделями новой эпохи», по формулировке другого исследователя [5, с. 171]. Яркое кинематографическое отражение этого явления находим, например, в ленте «Светлый путь» 1940 г.
Так, спровоцированная перманентным дефицитом ценность вещи сказывалась на соответствующем повышении внимания к такому предмету. Сформированная и функционирующая в специфических условиях оптика советского человека была куда более «заостренной», нежели оптика человека современной культуры товарного и, что важно, визуального изобилия. Безусловно, проблема нестыковки оптик - советской и современной - и лежит в основе того, что зачастую мы смотрим - но не видим. И в этом смысле вещь, пользуясь терминологией Г. Кнабе, всегда «семантически исторична» [8, с. 62].
Так, особая ценность вещи в глазах советской покупательницы предполагала и особое к ней, вещи, внимание. Когда в поле зрения попадал искомый предмет, «смутный объект желания», по формулировке А. Усмановой [1, с. 20], он подлежал пристальному рассматриванию, а не равнодушному скольжению взглядом. Так оптика переводилась в режим «сверхточного фиксирования».
И тут, пожалуй, углубимся именно в вестиментарный аспект сформулированного явления. Императивные догматы советских вестиментарных практик требовали соблюдения чувства меры и скромной опрятности. Так, советское платье не должно было быть излишне экспрессивным. Неутилитарные, декоративные детали сводились к определенной допустимой норме, которая именно чувством меры и регулировалась.
Что же видел советский человек, разглядывая платье с отложным кружевным воротником? Ценность этого платья гипертрофированно повышалась невозможностью беспрепятственно его купить, обостряя оптику советского человека. В свою очередь, «красивость» и неутилитарность наряда переводила его в регистр личного, интимного, в регистр удовольствия - внеполагая пространству рациональности и повседневности. Но сдерживающая экспрессию вещи концептуальная рамка требований скромности и чувства меры искусственно концентрировала смыслы в отдельных деталях. Комплекс семиотических кодов вещи, усиленный и сфокусированный повышенным к ней вниманием, не распределялся на весь предмет равномерно, а сгущался в семиотических узлах. Так, нарядный воротник становился гипертрофированно значим, выделяем и привлекателен.
Е. Деготь пишет, что «аскетичный быт советского государства хранил в себе колоссальные залежи желаний...» [9, с. 30]. Согласимся с этим утверждением, но повторим, что основная масса «залежей» оказывалась сфокусирована (коль скоро мы говорим о вестиментарном контексте) в таких символических узлах. Поэтому логичным пред-
ставляется говорить о советском феномене фетишизма украшенности, который, прежде всего, концентрировался в комплексе вестиментарных фетишей - деталей.
В контексте рассуждений о гиперважности декоративной детали как свойстве оптики советского человека мы неслучайно привели в пример именно нарядный воротник. На раннем этапе советской «потребительской» истории едва ли можно выделить другой элемент гардероба, столь подходящий на роль вестиментарно
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.