Демонологические существа в прозе Е. Замятина
© И. М. КУРНОСОВА, кандидат филологических наук
Е. Замятин был одним из тех писателей XX века, который пытался выразить в литературе идею "синтетизма, понятого как поиски целостного сознания, объединяющего мистическое, естественнонаучное, философское и художественное знание о мире, синтез различных видов искусств, а также новое качество литературы, предполагающее синтез направлений, жанров, художественных приемов" [1]. Это новое направление писатель обозначил термином "неореализм", и "хотя термин родился в начале 1910-х гг., Замятин был первым, кто предпринял попытку дать целостное представление о художественной философии неореализма", идя по пути "синтеза реалистических и модернистских систем" [2]. Этот путь привел его к "синтезу фантастики и быта" [3], к созданию своего "мифа о России, о современности как реальности абсурдной" [4].
Действительно, многие замятинские герои живут в полуреальном мире, гротескном, драматическом, по-новому сказочном, - мире, населенном самыми разными мифологическими персонажами: это игрень-конъ, черти, хохлики ("Алатырь"), нечистый, бес, дворовой, лешак, шутяка ("Уездное"), водяной, нелюдь ("На куличках"), луканька, не-ключимая сила, постен, шиликун ("Север"), окаяшка ("Письменно"), анчутка ("Надежное место"), плясавица, полуденница ("Полуденница"), лихоманка ("Уездное", "Знамение", "Чрево"), родимец ("Чрево"), лешебойник, чомор ("Африка"), шишига ("Кряжи") и др. В славянской мифологии бес, водяной, домовой, кикимора, леший, русалка, черт и др. были персонажами так называемого низшего мифологического уровня, они постоянно сопровождали человека в его повседневной жизни - в доме, поле, лесу, на воде и т.п. [5] и давно и прочно вошли в русскую речь, существуя в самых разных вариантах в русских народных говорах.
С этими образами связаны представления о том, что демонические существа стремятся причинить вред человеку: они появляются всегда неожиданно, в пустынных, опасных местах и обычно в пограничное время суток - в полдень, в полночь, перед рассветом, после заката и т.д. И замятинские герои зачастую находятся в таких же условиях: они пе-
реживают сильные чувства, доходят до отчаяния, оказываются на грани между жизнью и смертью... Их окружает мистическое, необъяснимое, заставляющее совершать самые неожиданные поступки. А особая замятинская сказовая манера повествования усиливает эффект нереальности событий.
В повести "На куличках" - это сонная, болотная, густая туманная и "хмельная дрёма", когда "притчится какая-то несуразная нелюдъ, и заснуть страшно, нелъзя: закружит нелюдъ". Это "фантасмогорич-ность современного национального бытия" в повести "Алатырь", требующая "языка сказки" [6], - с загадочным камнем алатырем, о котором в мифологических верованиях славян говорилось: "Под тем камнем сокрыта сила могучая, и силы конца нет" [7], со сказочным образом игренъ-коня, с чертями и хохликами (хохлик - черт, живущий в болоте, или "черт, дьявол или нечистый [польск. сЬосЬИк]" [8. Т. IV. С. 1228.]: "- А по мне, ваше преподобие, самые благочестивые - болотные черти. - А-а-а, это хохлики называемые? - обрадуется протопоп, глаза заблестят. - Шу-устрые этакие, знаю, у-ух!.. - И видимо, знает досконально: даже покажет, какого хохлики росту. И пойдет, и пойдет про хохликов: Ивану Павлычу - только слушай".
Это гротескное мифологическое сознание персонажей повести "Уездное", вобравшее в себя образы беса, черта, лешего и т.п. Это и не-ключимая (бесовская) сила, руководящая поступками героев повести "Север": "Неключимой силе не переступить светлого круга: прочны, прочнее камня светлые стены"; "А из норки - из плечей - голова так и выныривает, глаза так и скачут - как неключимая сила, и поглаживает сверток ласковенько...".
В произведениях Е.И. Замятина примеры использования демоноло-гизмов в прямом номинативном значении весьма немногочисленны: например, в повести "Уездное" герои, обратившись за помощью к колдунье Иванихе, идут к ней, страшась встречи с нечистой силой: "Отец Иннокентий робел Иванихи. Перекреститься бы, а перекреститься при ней нельзя, пожалуй: шутяка-то тут, - еще спугнешь, ничего не выйдет" (шутяка - нечистый, черт, чертяка). Условно номинативным можно назвать употребление и существительного дворовой в той же повести: "- Эй, кто там? - Ай хозяин-дворовой остался на балкашинском дворе?". Условно - потому, что обращены эти слова к прячущемуся, скрывающемуся, но невольно выдающему свое присутствие на заброшенном дворе Барыбе. Номинативным можно считать и значение существительного шишига (черт, леший, нечистая сила) в рассказе "Кряжи": «Уж далеко отойдут, уж запутается между рыжих стволов белая баска Марьина, тут-то шишига и толкнет: "А ну, оглянуться теперь? Наверно, далеко уж."».
Демонические существа не являются непосредственными персонажами произведений Е. Замятина, но они постоянно присутствуют в ми-
фологическом сознании его героев, способствуя созданию полуреального мира. Поэтому образное использование демонологической лексики (переносно, в сравнениях, бранно по отношению к человеку) является у писателя преобладающим.
Слова-демонологизмы, используемые в русском языке как бранные по отношению к человеку, Е. Замятин вкладывает в уста своих персонажей, индивидуализируя их речь, сближая ее с народно-разговорной. Так, в рассказе "Надежное место" слово анчутка произносит героиня, лишившаяся денег, поддавшись соблазнительным (бесовским, дьявольским) чарам своего попутчика: "Уж так-то, думаю, ни одна собака не найдет [деньги]. А он, анчутка беспятый, иуда рыжий, вытащил ведь, а!". В русских народных говорах анчуткой называют еще и неряху, грязнулю [9], однако определение беспятый прямо указывает на то, что в данном контексте лексема анчутка употреблена в значении "черт, дьявол, бес" (как бранное по отношению к человеку слово) - известно, что образ черта в славянской мифологии обязательно предполагал наличие козлиных или свиных копытец. В рассказе "Африка" Яуста в отчаянии от постоянных отлучек своего молодого мужа называет его лешебойником:
"- Да где же это ты, лешебойник, ходиссии... - днем голосила Яуста" (лешебойник - праздно шатающийся человек, ведущий себя подобно лешему). А в рассказе "Чрево" Афимья обращается к своему нелюбимому старому мужу со словами: "- Да на какой ты мне ляд с любовью нужён-то, родимец старый?" (родимец - черт, домовой, леший - употр. бранно по отношению к человеку).
Демонологизмы, используемые в сравнении, также способствуют оценочной характеристике человека, поскольку оценочность заключена уже в негативной семантике самих демонологизмов: луканька (лукавый, соблазнитель, бес): "Уж ты, Иван, шут известный: луканька с хвостом" ("Север"), окаяшка (бес, дьявол, черт): "Лицом - черный, волосатый, чисто окаяшка" ("Письменно"); постен (домовой): "Улыбнулся Иван Романыч, сел. Позеленелая ряска, капельный, темноликий: не то постен из поставца вышел, не то Савватий из старого складня" ("Север"); чомор (черт, нечистый): "Со всего бега стал Федор Волков, как чомором помраченный" ("Африка") и т.д.
В подобных сравнениях образ, вызванный демоническим персонажем, мог переходить на сопоставляемый с ним объект, и тогда слово получало новое, переносное значение. Так, детей Кикиморы - недоброго духа, поселявшегося в чьей-либо крестьянской избе, называли в народе Шиликунами (или Шуликунами, Шулюканами, Шликунами). Кикимора отличалась неспокойным, неуживчивым нравом, который передавался и ее детям. Шиликуны не упускали случая напакостить людям, и мало кто мог с ними справиться - с этими существами маленького роста и с конскими копытами на ногах [10. С. 38]. По поверьям, рождались
Шиликуны на Святки, носили они домотканые кафтанчики и остроконечные шапки, и этот образ перешел на святочных ряженых, которых в народе стали называть также шиликунами. Ср. у В.И. Даля: ишйли-кун - вят., прм., сиб., шиликун - вят., камч., сиб. (Опыт) - нечистый дух, черт // злой, домовой // наряженный о святках, окрутник, ряженый, харя" [8. Т. IV. С. 1434]. Это существительное, возможно, образовано от др.-слав. шуй - "левый, плохой, нечистый" с двойным суффиксом -ик и ун [11]. М. Фасмер шуликун, шуликон, шуликун - "святочный ряженый" - связывает с шулуган, шулъхатъся (возможно, того же корня): шулуган - "шалун, повеса" (олонецк.), шулъхатъся - "болтаться" (оло-нецк.) [12. Т. IV. С. 484-485].
У Замятина в одном контексте соединены оба значения данного слова - и "бес", и "святочный ряженый": "Откуда-то из печки, как святочный бес-шиликун, вышарахнул приказчик Иван Скитский. - А я завтра все расскажу му-жу! А я завтра. шу-у. му-ужу. - шуршит ши-ликун в ухо" ("Север"). В первом предложении существительное шиликун употреблено в сравнении: субъект действия - приказчик, на которого переносится образ беса-шиликуна. Во втором предложении субъектом действия выступает уже только шиликун - и непонятно, то ли приказчик шепчет эти слова Пельке, грозя рассказать обо всем ее мужу, то ли бес "шуршит в ухо".
Подобный синтез нескольких значений в семантике одного слова, употребленного в художественном тексте, встречается у Е. Замятина довольно часто: это, например, чомор - "черт, бес" и "яд растения" (рассказ "Африка": "Со всего бега стал Федор Волков, как чомором помраченный") - и неясно, "помрачен" Федор Волков то ли бесом, то ли ядом слов Яусты; это шут - шутник, "паяц, клоун, потешник" и "нечистый, черт" [8. Т. IV. С. 1488]: "Уж ты, Иван, шут известный: луканька с хвостом" ("Север").
Оба значения существительного шут возможны как в приведенном контексте, так и в контексте всего повествования: Марей, который адресует эти слова Ивану Скитскому, может называть его и шутником (считая шуткой его слова об измене своей жены), и нечистым, бесом, чертом, тем более, что к словам шут известный Марей добавляет лу-канъка с хвостом (луканъка - от лукавый, т.е. бес-соблазнитель); это и плясавица, речь о которой пойдет чуть дальше. Такое совмещение различных значений в семантике конкретного словоупотребления, создающее полуреальные, полумистические образы, - один из художес
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.