ДЕНЬ ВТОРОЙ ЧТО ТАКОЕ СРЕДНИЕ ВЕКА?
П.Ю. Уваров К ЧЕМУ МЕДИЕВИСТЫ?
Вчерашний день показал, что сообщество медиевистов скорее живо, чем умерло, и даже проявляет заинтересованность в существовании своего профессионального журнала. Сразу же оговорюсь, что термин "медиевисты" мной употребляется в расширительном значении, иначе говоря, распространяясь и на знатоков раннего Нового времени. Хорошо, что вчера в основном удалось избежать злоупотреблений соблазнительным жанром ламентаций. И все же вернемся к экзистенциальному вопросу, который уже был озвучен накануне: "К чему медиевисты?" Есть ли у нас общепринятая система легитимации наши занятий в условиях современного российского общества?
Сама постановка такого вопроса вовсе не очевидна. Первый ответ, который приходит в голову: "Нам это интересно, мы выбрали это делом своей жизни, вот мы этим и занимаемся, а отчитываться никому не обязаны!". Портос в таких случаях говорил: "Я дерусь, потому что дерусь". Кто бы нас точно в этом поддержал, так это Вильгельм фон Гумбольдт. Ведь он еще двести лет назад утверждал, что университет ничем не обязан правительству, напротив того, правительство всем обязано университету. История, кстати, доказала его правоту - немецкая модель исследовательского университета на полях грядущих сражений доказала превосходство над гораздо более утилитарной моделью университета французского.
Но не факт, что наше начальство сплошь разделяет такое мнение. Еще меньше шансов на то, что его разделяет простой обыватель, который любит интересоваться, кому нужна вся эта заумь и куда идут деньги налогоплательщиков?
Позволить себе не отвечать на этот бестактный вопрос может лишь "историк по выходным", как называл себя Ф. Ариес. Иными словами, те наши коллеги, которые, ушли, допустим, в бизнес и теперь занимаются Средними веками на досуге, в качестве хобби. Их ни в коем случае нельзя недооценивать: проку от них может быть больше, нежели от иного профессора или член-корреспондента.
Но в отличие от них нам нужно подбирать какие-то аргументы в свое оправдание. И дело не только в выделении неких скромных сумм, но в необходимости признания социальной значимости наших занятий. Это необходимо для функционирования нашего сообщества. Так учит социология научного знания.
Тогда, может быть, придадим доводам Портоса иное звучание? "Историю Средних веков надо изучать потому, что ее надо изучать. Ведь модель классического образования предполагает систематическое изучение всеобщей (а не только национальной) истории". Этот аргумент надежнее предыдущего. Собственно, он способствовал как утверждению медиевистики в Российской империи, так в какой-то мере и возрождению ее в советской форме, да и поддержанию ее тонуса в современной России. Но не стоит слепо надеяться на силу обычая. Во-первых, обычай, может, и гарантирует присутствие курса Средних веков в школьном и университетском образовании, но отнюдь не его объем, и - что важно! - не гарантирует он необходимости проведения оригинальных научных изысканий. Во-вторых, отношение к западному опыту у нас не является постоянной величиной, колеблясь между полюсами восхищения и отторжения. Пройдя один полюс, мы хотим поселиться в едином европейском доме, из учеников воспитать будущих европейцев, а из истории извлечь много полезного опыта. Достигнув другого, недоумеваем, чему мы можем научиться, копаясь в мелкотравчатом прошлом этих государств, примостившихся на крайней западной оконечности огромного материка, когда у нас своя Великая история? Пусть они сами свою историю изучают! В-третьих, апелляция к западному современному опыту для наших медиевистов может сослужить дурную службу. Идея систематического курса там все больше уходит в прошлое, последовательно изучать одну эпоху за другой - не модно. И еще там принято "выдавливать европоцентризм из себя по капле". Обычно это лишь лозунги, но у нас-то верят в основном лозунгам. А, поверив, вместе с европоцентризмом выдавят и всех нас.
Нужно искать какую-то сверхзадачу, сославшись на которую, можно убедительно объяснить ценность своих занятий другим и (что немаловажно) себе самому. Просветительский пафос здесь может быть очень важен. Но русскому интеллигенту надо отвечать на какой-то важный общественный запрос. Грановский с высот средневековых башен громил николаевские порядки, чем и снискал себе успех у русской публики. Изучая цензитариев и копигольдеров, Лучицкий и Виноградов решали еще и неизбывный крестьянский
вопрос в России, чем объясняется их успех у публики зарубежной. И таких "вечных вопросов", на которые отвечали наши медиевисты, было много.
В советскую эпоху вопрос о мотивах своих занятий медиевисты решали для себя по-разному. Но в целом они научились убедительно доказывать ценность своих занятий перед властями. Суть аргументов сводилась к вопросам содержательным и методологическим. Феодализм занимал почетное центральное место в "пятичленке" общественно-экономических формаций. Он имел свои законы, и понимание их давало ключ к правильному истолкованию истории всех остальных регионов мира, вступивших в период феодализма. Истолкование феодализма как сердцевины Средневековья ipso facto придавало штудиям советских медиевистов универсальную ценность, но они имели и практическое значение, коль скоро большинство населения мира виделось все еще опутанным пережитками феодализма. Восстание "Пастушков" могло стать ценным подспорьем для инструкторов Коминтерна, раздувавших пламя крестьянской войны в Китае. И, наоборот, еще в 20-е годы медиевисты РАНИОН планировали экспедицию в советский Туркестан, чтобы на основе полевых обследований выводить законы феодального общества.
Не менее важны были и аргументы методологические. Ведь такой важный предмет, как феодализм ни в коем случае нельзя было оставлять добычей буржуазных историков. К тому же поле медиевистики лучше всего подходило для демонстрации преимуществ марксистского способа исторического познания. Только вооружившись "единственно правильным учением", наши историки могли адекватно раскрыть суть средневекового общества. Сделать это было проще на западном примере, поскольку он был лучше изучен и лучше наделен источниками. Но коль скоро и раньше медиевистика играла роль полигона методов исторического исследования, то она сохраняла эту роль и в советскую эпоху. И чем сильнее были позиции буржуазной медиевистики, тем славнее должна быть наша над ней победа.
Ко всеобщему облегчению, весь этот набор аргументов рухнул двадцать лет назад. Те, кто не занимался Западной Европой, почувствовали себя свободными от необходимости подсчитывать, насколько отстали "их" регионы, а также от поисков аргументов, "оправдывающих" самобытность изучаемых обществ. Медиевисты же возрадовались тому, что теперь можно открыто заявить о том, в чем они и раньше были уверены: европейский опыт уникален, западная цивилизация неповторима и самоценна и совершенно не нуждается в лекалах феодальной универсальности.
Цивилизационный подход, в котором пытались углядеть замену марксизму, не способствовал поиску универсальных черт мировой истории, а компаративный метод, если и применялся теперь, то в основном для демонстрации несопоставимости сопоставляемого. То же, кстати, происходило и на Западе. Там существенно изменился сам образ Средневековья. Если ранее историки склонны были подчеркивать его роль в генезисе современных институтов западного общества (парламентов, университетов и т.д.), то теперь упор делался на разительной чужеродности ("инакости") Средневековья для нашей эпохи. Подчеркивалась неприемлемость использования одного терминологического инструментария для описания и тем более понимания "Другого": по отношению к нам этим "Другим" выступало Средневековье, по отношению к Средневековью в роли "Другого" выступали современные ему иные культуры - мусульмане, московиты, монголы... В любом случае - акцент делался на уникальности, несхожести и вечном непонимании.
Но при этом мы как-то упустили из вида, что нам рано или поздно зададут вопросы: "Если все западное Средневековье такое неповторимое и такое трудное для понимания, то почему им надо заниматься в нашей стране, где своих проблем хватает? Зачем содержать столько медиевистов, которые, к тому же выпускают все новых учеников? Как это поможет разобраться, например, в истории Новгорода Великого?" Поначалу выручал методологический аргумент, развернутый теперь на 180 градусов. Не мы должны были поражать западных коллег нашей методологией. Напротив, поскольку медиевистика служила полигоном новых подходов, то медиевисты отечественные, знакомые с этими наработками, могли бы в нашей стране стать трансляторами очередной, самой передовой методологии и при ее помощи заменить устаревшее марксистское вооружение российских историков. Однако постепенно и этот кладезь легитимирующих доводов истощился. Новых направлений накатилось слишком много, и они, продемонстрировав неспособность заменить собой старое "еди-носпасающее учение", начали вызывать у публики раздражение. К тому же теперь подросло новое поколение историков, достаточно знающих английский, чтобы читать западных авторов без нашего посредничества. И, что, пожалуй, выглядело еще печальнее - на Западе все чаще стали говорить о "распаде парадигм", об "истории в осколках". В этих условиях стремление сохранять роль монопольного поставщика новых методологий требует от медиевистов все больших усилий.
Концепт феодализма, оставшись без применения, быстро ржавел. Ведь никому из практикующих историков в его обычных штудиях это понятие не требуется. Оно пригодно разве что для чтения общих курсов, да и в них без него все чаще обходились. Казалось, оно существует по инерции: где-то забывали снять табличку "Кафедра истории России периода феодализма", где-то, доказывая, что феодализм - устаревшее и неадекватное понятие, забывали удалить фразу о том, что Каролингская империя была типичным раннефеодальным государством. Говорить о феодализме стало почти дурным тоном, и все чаще заявлялось: "может, феодализм где и был, но вот в том регионе, котором я занимаюсь (Каталония, Дания, Болгар
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.