Harder 2003 — Harder P. The status of linguistic facts: Rethinking the relation between cognition, social interaction and utterance from a functional point of view. Mind and language. 2003. Vol. 18. No. 1. Pp. 52—76. Saussure 1916 — Saussure de F. Cours de linguistique générale. Lausanne; Paris: Payot, 1916.
Е. Р. Добрушина. Корпусные исследования по морфемной, грамматической и лексической семантике русского языка. М.: Издательство ПСТГУ, 2014. 270 с. [E. R. Dobrushina.
Korpusnyye issledovaniya po morfemnoi, grammaticheskoi i leksicheskoi semantike russkogo yazyka [Corpus-based studies on morphemic, grammatical and lexical semantics of Russian]. Moscow: Izdatel'stvo PSTGU, 2014. 270 p.] ISBN 978-5-7429-0925-5.
Илья Борисович Иткин
Институт востоковедения РАН, Москва, 107031, Россия; школа «Муми-Тролль», Москва, 125080, Россия; Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Москва, 101000, Россия isv@gol.ru
Il'ya B. Itkin
Institute of Oriental Studies, Russian Academy of Sciences, Moscow, 107031, Russia; Mumi-Troll School, Moscow, 125080, Russia; National Research University «Higher School of Economics», Moscow, 101000, Russia isv@gol.ru
«Длинное» название книги избранных работ известного лингвиста, заведующей кафедрой современного русского языка филологического факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета Екатерины Роландовны Добрушиной достаточно точно соответствует ее структуре и наглядно отражает широту научных интересов автора.
Сборник состоит из четырех глав: «Морфемная семантика», «Грамматика», «Дискурсивные слова» и «Лексическая семантика и лексикография», — каждая из которых разбита на подразделы (как правило, публиковавшиеся раньше в виде отдельных статей). Прежде чем обратиться к рассмотрению каждой из этих четырех глав, необходимо сказать несколько слов о двух предшествующих им разделах, также играющих важную роль в идейной структуре книги, — предисловии молодого лингвиста А. Б. Летучего и кратком вступлении «От автора».
А. Б. Летучий выделяет основные особенности научной методологии Е. Р. Добрушиной, в числе которых должны быть названы прежде всего систематическая ориентация на корпусные данные, комплексный анализ языковых явлений, сочетание синхронического и диахронического подходов. В то же время, оговариваясь, что в рамках избранного им жанра такое упоминание «неуместно» (с. 6), автор предисловия отмечает наличие в книге ряда спорных решений.
Е. Р. Добрушина в своем вступлении подчеркивает, что работы, вошедшие в книгу, во многом являются результатом участия автора в трех коллективных проектах: «Проекте описания русских дискурсивных слов, приставок и предлогов» под руководством Д. Пайара, «Лингво-энциклопедическом словаре русской христианской лексики», инициированном свящ. К. О. Польсковым, и «Корпусном описании русской грамматики» (известном как «РусГрам»), замысел которого принадлежит Е. В. Рахилиной и В. А. Плунгяну. Сама тональность рассказа об этих проектах, равно как и искренние слова благодарности в адрес многочисленных учителей и коллег свидетельствуют о двух качествах, свойственных, увы, далеко не всем представителям научного мира, но в полной мере присущих Е. Р. Добру-шиной: умении работать в команде и умении быть по-настоящему признательным тем, кто составляет для исследователя его научную среду.
Глава «Морфемная семантика» посвящена одному из «вечных» (и, безусловно, «проклятых») вопросов русистики — описанию значений русских глагольных приставок. Е. Р. До-брушина является убежденной сторонницей инвариантного подхода к представлению семантики многозначных единиц. Как кажется, само по себе это не хорошо и не плохо: аргументы сторонников и противников поиска инвариантов достаточно известны, и ни одну из двух противостоящих точек зрения в настоящий момент нельзя признать более убедительной. «При прочих равных» инвариантный подход выглядит, пожалуй, даже привлекательнее:
исследователь, отвергающий теорию инварианта, должен еще убедить сначала себя, а затем и коллег, что (условно) выделение у русского суффикса -ся восьми, а не пяти и не тринадцати значений имеет под собой некоторые объективные основания, тогда как в случае ее принятия исходное значение у рассматриваемой единицы всегда и по определению одно.
Е. Р. Добрушина не избегает термина «инвариант» (так, раздел 1.2 носит название «В поисках инвариантного значения приставки из-»), но все же предпочитает именовать единое значение приставки или иной единицы «формальной схемой» (далее — ФС) — во-первых, «чтобы избежать <...> коннотаций», связанных с термином «инвариант» (с. 12), во-вторых — потому, что ФС, в отличие от инварианта, «не предполагает вхождение описываемого абстрактного элемента в значение лексем, содержащих приставку» (с. 83). В книге приводятся (в разных форматах, иногда существенно варьируясь) ФС для русских приставок вы- (с. 17, 53), у- (с. 21, 40), по- (с. 23), о-/об- (с. 24, 8б) и из- (с. 40—41); две последние приставки особенно подробно рассмотрены в разделах 1.5 и 1.2 соответственно.
В рамках краткой рецензии разбор достоинств и недостатков столь сложной и оригинальной концепции семантики русских приставок выглядит делом почти невозможным. Что безусловно можно сказать о предлагаемых Е. Р. Добрушиной ФС, так это то, что они, как правило, исключительно остроумны. Однако, на наш взгляд, плата за это остроумие в ряде отношений оказывается непомерно высокой.
Во-первых, вызывает сомнения научный статус предлагаемых толкований. Сама Е. Р. До-брушина, излагая возражения скептиков, приводит следующий аргумент: «в сознании носителей языка нет ничего подобного, носитель языка и понять-то такую формулировку не может, поэтому трудно допустить, что эти формулировки имеют отношение к реальному языку и как-то в нем работают» (с. 84). Примечательно, что никаких убедительных возражений против этого тезиса в книге нет: «в качестве контрдовода» автор ограничивается пространной цитатой из статьи [Кошелев 2004], в которой лишь вновь констатируется недоступность ФС (в терминологии А. Д. Кошелева — «концептуального значения») для интуиции носителя языка, но методологическая приемлемость такого рода конструктов не обсуждается. На наш взгляд, требование «соответствия сознанию носителя языка» не выдерживает критики: такие выдающиеся достижения лингвистической мысли, как закон Ваккернагеля, «эффект крысолова» (англ. pied-piping) или, например, базисное правило постановки ударения в русских словах [Зализняк 1985: 37—38], бесспорно, соответствуют этому требованию ничуть не лучше, чем ФС Е. Р. Добрушиной. Тем не менее в настоящее время едва ли найдется лингвист, всерьез сомневающийся в их реальности и научной ценности. Как кажется, причина этого в том, что упомянутые положения (об этом свидетельствует весь наш многолетний опыт) вполне отвечают одному из важнейших методологических критериев оценки научных теорий — критерию воспроизводимости (иначе говоря, квалифицированный лингвист — а иногда даже добросовестный студент или увлеченный наукой школьник — способен «открыть их заново», имея перед глазами тот же самый языковой материал и исходя из тех же самых предпосылок). Между тем представляется крайне маловероятным, чтобы какой бы то ни было исследователь, проанализировав русские глаголы с приставкой у-, независимо от Е. Р. Добрушиной пришел к выводу, что в глаголах с этой приставкой «рассматривается результат, достигнутый за счет накопления количества действия, но это не тот результат, на который действие, обозначенное основой, направлено нормативно» (с. 21). Напротив, толкование приставки по-: «акцентируется протекание действия во времени и пространстве безотносительно к итогу» (с. 23) — воспроизвести значительно проще. И это неудивительно, если учесть, что само это толкование, по сути, отличается от толкования, которое можно найти в любом словаре, лишь подчеркнутой усложненностью языка, ср., например: «Образует глаголы со знач. <...> 2) незначительной или неполной меры действия, совершаемого в течение короткого времени» [Ожегов 1983: 465].
Во-вторых, поскольку наблюдаемые значения глаголов с соответствующими приставками сплошь и рядом не имеют ничего общего с постулируемой ФС, Е. Р. Добрушиной приходится объяснять, каким образом происходит соответствующая трансформация. Хорошо
известно, что вывести одно значение из другого можно всегда, вопрос лишь в том, какими средствами это будет достигнуто. Так, в традиционных описаниях значение «протекания действия во времени» является лишь одним из значений приставки по-, и, например, перед С. И. Ожеговым не стояла задача получить из него инхоативное значение, которое эта приставка имеет в глаголах направленного движения — пойти, побежать, поползти и т. п. Перед Е. Р. Добрушиной такая задача стоит, и, к ее чести, она не уклоняется от попытки ее решения, связывая появление значения начала движения с тем, что «пока известен лишь факт реализации определенного типа перемещения во времени и пространстве, но не ясен финальный этап» (с. 24). Это объяснение, однако, неудовлетворительно: оно никак не помогает ответить на вопрос, почему приставка по- имеет инхоативное значение в глаголах типа пойти, но не имеет его ни в глаголах типа поговорить, порисовать или попрыгать, ни даже в итеративных глаголах движения типа походить, побегать, поползать.
Для приставки о-/об- дается следующее толкование: «действие связано лишь с периферией, но не с сутью чего-либо» (с. 24). В то же время одно из основных значений этой приставки — «действие, к-рое распространяется на всю поверхность предмета...» [Ожегов 1983: 371]. Е. Р. Добрушина справляется с этой трудностью следующим образом: «Как это ни парадоксально (sic! — И. И.), но в таких глаголах значение "тотальности охвата объекта" является следствием идеи о том, что действию подчинена только часть объекта, тогда как важен весь объект. Именно поэтому к сочетанию обстучать стену естественно добавить слово всю — подобные слова свидетельствуют как раз о том, что обратное актуально, что в реальности подвергнуть действи
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.