«Гений места» как фактор межкультурного взаимодействия (русская литература Харбина и китайская культура)*
© 2014 Н. Лебедева
На примере взаимодействия русской эмигрантской литературы Харбина и китайской культуры рассматривается способность маргинального пространства Маньчжурии воздействовать на развитие художественной литературы. Обращается внимание на наличие сходных сюжетов, героев, способов изображения в русской и китайской литературах.
Ключевые слова: межкультурное взаимодействие, русская эмигрантская литература Харбина, маргинальное пространство Маньчжурии, «гений места», «харбинская нота», «харбинский текст».
Литература, созданная русскими литераторами на русском языке вне России, на земле Маньчжурии в первой половине XX в. постепенно входит в сознание российского читателя как часть великой литературы нашей страны. Она унаследовала традиции вскормившей ее русской национальной культуры, продолжила во времени и в пространстве эстетику Серебряного века. Она позволила и создателям, и их современникам-читателям, жившим на территории чужой страны в инокультурном окружении, ощутить и сохранить свою национальную идентичность, свою принадлежность к российской культуре.
Но было в этих стихах и прозе нечто такое, что отличало их как от произведений, написанных в России и позже — в Советском Союзе, так и в других местах русского рассеяния — в Европе, в Америке, в Австралии. Это «нечто» было связано с тем, что в античном мире называлось genius loci (гений места), который осуществлял связь интеллектуальных и духовных проявлений человека со средой его обитания. В китайской традиции также есть категория туди шэнь (дух земли), сопоставимая с античным гением места. Очевидно, что различные цивилизации признавали наличие связи между духовной жизнью, художественным творчеством и пространством, на котором оно расцветало.
Маньчжурия, или Северо-Восточный Китай (Дунбэй) обладает определенной природной спецификой, которая заключается в многообразии форм рельефа, контрастности климатических условий, разнообразии флоры и фауны. В конце XIX — первой половине XX вв. этот регион был контактной зоной, в которой осуществлялось взаимодействие различных культур — китайской, японской, русской, корейской, монгольской и других. Кроме того, особенности географического положения, а именно общая граница с Россией и Кореей, близость Японии и Монголии, позволяют характеризовать СевероВосточный Китай как маргинальную зону. Именно маргинальные зоны несовпадающих природных, экономических, этнокультурных, информационных полей служат источни-
Лебедева Наталия Александровна, кандидат филологических наук, доцент, профессор кафедры языков стран АТР Дальневосточного Федерального университета, г. Владивосток. E-mail: lebedeva.na54@gmail.com
* Статья подготовлена при поддержке Научного фонда ДВФУ. Проект № 12-05-04110-05*.
ком энергетических импульсов. Такая рубежная энергетика оказывает воздействие на эмоционально-чувственную сферу и может служить ресурсом духовного возрождения.
В последние десятилетия внимание к роли пространства в развитии художественной культуры связано с рецепцией философско-эстетического наследия М.М. Бахтина, с развитием представлений о семиотике пространства.
С нашей точки зрения, весьма продуктивна также и мысль о воплощении определенного пространства в художественных образах, представленная в работах российского исследователя Д.Н. Замятина1. Автор вводит категорию «географический образ» и характеризует его как устойчивые пространственные представления, которые формируются в результате человеческой деятельности и являются компактными моделями определенного географического пространства. Замятин отмечает, что в общем смысле географические образы — совокупность ярких, характерных знаков, символов, ключевых представлений, описывающих реальные пространства .
Репрезентация географического образа — это представление образа на вербальном или невербальном уровнях с помощью адекватных его содержанию сочетаний или систем ключевых символов и знаков, наиболее важными из которых являются визуальные и текстовые системы.
«Всякая цивилизация предполагает пространственное распространение своих духовных, материальных ценностей и образов. Пространственное развитие любой цивилизации сопровождается приспособлением, адаптацией к новым условиям существования. Это взаимодействие часто протекает в форме создания переходных, гибридных, смешанных культурных образцов и ценностей, эффективно работающих в контактных меж-цивилизационных пространствах (зонах). Между тем, само пространство, территория такого взаимодействия может оказывать влияние на формирование новых ценностей, способствуя «притиранию» различных способов восприятия и преобразования ландшафтов во взаимодействующих цивилизациях», — пишет Д.Н. Замятин3. Северо-Восточный Китай является ярким образцом такого пространства.
Исследователь считает, что сюжетная организация произведения, авторская речь и речь основных героев, ландшафтные описания, особенности художественного языка, пространственно-временные разрывы в повествовательной ткани связаны с формированием и развитием географических образов. Некоторые из них, имеющие литературное происхождение, с течением времени начинают восприниматься как естественная часть реальных местностей и ландшафтов. Очевидно, что Маньчжурия способна создавать собственные образы, отражающие ее региональные особенности.
Проблема пространства и художественного текста неразрывно связана с работами В.Н. Топорова о «петербургском тексте» русской литературы4.
С точки зрения В. Н. Топорова, пространство генерирует текст, неразрывно связанный с конкретным местом, с городом Петербургом. Петербургский текст по сути своей является гетерогенным текстом, который состоит из совокупности текстов русской литературы от А. С. Пушкина (20-30 гг. Х1Х в.) до К. Вагинова (20-30 гг. ХХ в.), а также образов Петербурга в изобразительном искусстве. Сакрально Петербургский текст един и связан монолитностью вследствие единой смысловой установки — обрести путь к нравственному спасению и духовному возрождению в трудностях.
Говоря о наличии схожих описаний города в произведениях разных авторов, исследователь выделял климатические, топографические, пейзажно-ландшафтные, этнографически-бытовые, культурные характеристики пространства, определяющие возможность сходства в петербургском тексте.
Среди субстрактных элементов описания Петербурга В.Н. Топоров указывал крайнее положение города. «Для петербургского текста как раз и характерна игра на переходе от пространственной крайности к жизни на краю, на пороге смерти, в безвыходных условиях, когда «дальше идти уже некуда», — пишет ученый5. При этом местонахо-
ждение на краю света рассматривалось как возможность прорыва к новой духовности, разрешения неразрешимых прежде нравственных проблем, преодоления над бездной.
Несмотря на то, что В.Н. Топоров настаивал на уникальности и единичности «петербургского текста», исследователи русской литературы, используя его методику, говорят о наличии «московского», «пермского», «усадебного», «сибирского» текстов национальной словесности6. В своих работах авторы стремятся к реконструкции семантических параметров того или иного исторически отмеченного территориального мира, образ которого воссоздается в произведениях русской литературы.
В качестве еще одного локального текста исследовательницы А. А. Забияко и Г.В. Эфендиева предлагают рассматривать «харбинский текст», который «обладает определенной законченностью. Он создавался в три этапа — в эпоху существования Харбина в качестве русского города (в основном, в художественной литературе и публицистике), затем — в художественной практике харбинских поэтов-эмигрантов и, наконец, в так называемую «постхарбинскую эпоху» (в мемуарах бывших харбинцев, а также в устных повествованиях тех, кто рассказывал о своем харбинском бытии)»7.
Подчеркивается, что важную роль в порождении «харбинского текста» сыграло особое маргинальное харбинское пространство, сначала между двух миров — китайской и российской культуры, а затем и между трех — китайской, дореволюционной российской и новой советской. Авторы пишут: «... маргинальное положение Харбина, действительно, находящегося «между двух миров» (между Европой и Азией, эмиграцией и метрополией, «столицей» и «провинцией», прошлым и настоящим), обусловило своеобразное развитие поэтики харбинских писателей»8.
Исследователи утверждают, что есть основания проецировать миф о Северной Пальмире на харбинскую культуру. Существовало одно из распространенных названий Харбина — «восточный Петербург». С «петербургским мифом» харбинский миф связан феноменологически — как культурная реплика «нерусского города» посреди русских болот, превратившегося в «русский город посреди маньчжурских степей». Наличие многих черт, роднящих Харбин с Петербургом (построен на болоте и существует под угрозой наводнения, спроектирован петербургскими архитекторами, многие улицы носят «петербургские» названия), позволяет авторам сделать вывод: «сам архитектурный и топонимический язык «харбинского текста» создавался под воздействием «петербургского текста»9.
Однако есть и различия. Если эмоциональное поле восприятия Петербурга строилось на метафоре «антигуманности», невозможности жить в этом «городе на болоте», «городе на костях», Харбин создает полярное семантическое поле — сказочно-утопического пристанища всех страждущих и нуждающихся.
«Харбинский текст», то есть весь корпус произведений русской литературы, созданной в Харбине, на китайской почве и под китайским небом, при всех петербургских и парижских моделях, которым могли следовать авторы, отличался от других произведений тем, что нес на себе определенное влияние китайской культуры. Идея об этом влиянии оформилась еще и в виде в виде метафоры «харбинская нота», которую ввела китайская исследовательница Ли Иннань. Она пишет: «Именно китайские мотивы и образ Китая, озвученный в русских рифмах, создают неповторимую «харбинскую ноту», придают своеобразие произведениям даже второстепенных харбинских поэтов
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.