Горфункель А.Х. ТРУД НАУКИ И ИЗВОРОТЫ ШАРЛАТАНСТВА: О РЕМЕСЛЕ ИСТОРИКА. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2013. 464 с.
Нижеследующий текст является откликом на недавно вышедший и очень полезный сегодня, как мне представляется, труд известного советского и российского историка культуры Возрождения, книговеда, постоянного автора «Средних веков» Александра Хаимовича Горфунке-ля. Формально названный выше сборник является переизданием статей, отзывов на научные события и рецензий разных лет, с добавлением нескольких впервые публикуемых работ такого же рода и приложений к прежним.
Вероятно, если бы эти отзывы и рецензии ограничивались в свое время злобой дня и пересказом того, что находится и чего недостает в рассматривавшихся там сочинениях, сборник можно было бы считать просто некоторым суммированием плодотворных и кропотливых многолетних усилий авторитетного ученого в этой области, важной, но обычно не приоритетной в общем творческом контексте.
Однако, как явствует уже из заглавия, навеянного строками Пушкина, сам автор видит в собранных им работах некий общий пафос, придающий им известную целостность, некое единство, выводящее на разговор о ремесле историка вообще. Кстати сказать, это словосочетание, ставшее особенно популярным после перевода на русский язык книги Марка Блока «Апология истории, или ремесло историка» (Apologie pour l'histoire, ou Métier d'historien, ссылка в рассматриваемой публикации на с. 7), уже вызывает вопрос: а является ли продукт работы историка ремесленным изделием? Коротко на него можно было бы ответить так: занятия историей - призвание, или даже дар, как бывает дар писателя, художника и философа, поэтому слова «я - историк», на мой взгляд, иногда звучат слишком громко, как «я - поэт» и так далее. В то же время уже стало привычным, что историк - это профессия, как философ, даже писатель и даже поэт, и в этом деле, как во всякой профессии, есть основы, тайны, и, наверное, правила ремесла, знать которые и владеть которыми обязан и гениальный художник. Все это к тому, что занятия историей ремеслом все-таки не исчерпываются, как можно увидеть и в книге самого А.Х. Горфункеля на примерах ученых, о которых он говорит, да и на его собственном примере.
Итак, стержневой проблемой, через которую А.Х. Горфункель смотрит на свои критические работы (а критика - это особый жанр в гуманитарной науке, по крайней мере, европейской), является проблема соотнесения подлинной науки («плоды долгих изучений и терпеливых разысканий») и шарлатанства («порицание предшественников, новизна взглядов, приноровление модных понятий к старым давно известным предметам»). Слова в скобках, как и курсив, принадлежат не автору книги, а позаимствованы из небольшой рецензии А.С. Пушкина, ни много
ни мало как на словарь о святых, откуда и общий к этой книге эпиграф. Наверное, взгляд Пушкина в целом был более стереоскопичен, т.е. поэт признавал важность авторской концепции, вспомним хотя бы его оценку неоднозначной «Истории» Карамзина - «труд великого писателя и подвиг честного человека»; да и вообще тезис и его воплощение в тексте обычно редко совпадают полностью, но как отправной пункт для навигации по книге А.Х. Горфункеля избранный им критерий оценки очень важен. Речь идет о том, «как использовали историки материал источников», насколько им удавалось «раскрыть смысл исторических событий и передать в своих сочинениях точные сведения о том, как оно было «на самом деле», по вошедшему в пословицу изречению немецкого историка XIX в.» (С. 7, курсив автора книги). Было бы нелепо спорить с азбучной истиной о необходимости изучения источников для понимания того, что же происходило в истории на самом деле. Навряд ли ее станет оспаривать самый заядлый «проблемщик» - любопытное деление историков на источниковедов и «проблемщиков» А.Х. Горфункель упоминает, ссылаясь на своего коллегу, знаменитого археографа В.И. Малышева.
Другое дело, что сегодня слова «источники» и «на самом деле» уже не воспринимаются столь однозначно как десятилетия назад, не говоря о XIX в. И, по-видимому, значение человеческой субъективности или «субъектности»1 для интерпретации исторических источников и вообще всего того, что попадает в поле зрения исследователя, точно так же никто не будет отрицать. Источник нем без читателя. Выбор темы, постановка задачи, отбор этих самых «источников», их истолкование всегда субъективны и обусловлены личным, социальным, групповым и прочими контекстами, в которых работает ученый, сколь бы широки эти контексты ни были.
Это замечание мне представляется необходимым, чтобы понять внутреннюю логику книги А.Х. Горфункеля, которая не во всем строго следует описанному выше исходному тезису, и, по-видимому, свидетельствует как раз о том, что любую реальность, в том числе и реальность научной практики, очень трудно вписать в самую бесспорную схему. Например, автор говорит, что в первых двух частях книги он показывает, как работают серьезные историки, соблюдающие все правила своего ремесла и взыскующие самой строгой истины. Однако в первой части, посвященной исключительно проблемам Возрождения и состоящей всего из двух статей, помещен отзыв на работу А.Ф. Лосева «Эстетика Возрождения», которая в отличие от других его произведений и от исследований Д.С. Лихачева, разбираемых рядом, как раз является образчиком предвзятости и принесения фактов «в жертву собственным построениям», что, собственно, и показывает А.Х. Горфункель. Построения одного из самых выдающихся отечественных антиковедов сами по себе интересны и заслуживают внимания, но говорить о его работе с источ-
1 Цитируемый А.Х. Горфункелем уточняющий термин Л.М. Баткина (С. 170).
никами применительно к истории Ренессанса навряд ли приходится, в большинстве случаев сведения Лосевской монографии взяты из вторых и третьих рук, во всяком случае они явно подгоняются под заранее принятую автором концепцию. В то же время многие из тех талантливых и, несомненно, добросовестных ученых, о которых идет речь во второй части книги, были зачастую лишены возможности работать с тем, что называется «источниками» в классическом смысле, т.е. с архивными материалами, находящимися в далеких странах, и восполняли этот недостаток чтением публикаций, монографий и старых книг; надо сказать, что упомянутые трудности отчасти и подстегивали исследовательский интерес, а также заставляли историков сосредоточиться на каких-то сторонах интерпретации их источников, которые могли бы ускользнуть от их внимания, будь они погружены в архивные материалы.
Вообще статьи второй части сборника, посвященные коллегам и друзьям автора, представляют собой, наряду с прочим, своего рода памятник безвозвратно ушедшей эпохе и ее людям, дополняющий чрезвычайно содержательные и любопытные воспоминания А.Х. Горфункеля, которые он частично опубликовал в приложении к «Средним векам», где собраны мемуары советских итальянистов, и продолжает публиковать в других изданиях. Тут и историк новейшего времени В.М. Алексеев, и филолог А.М. Панченко, и медиевисты А.И. Хоментовская, В.И. Райцес и Бруно Нарди, и петербургский д'Артаньян Л.И. Тарасюк и даже его политически грамотный кот Мурзик. Ценность сведений, суждений и оценок, приводимых автором в этом разделе книги, не вызывает сомнений, именно потому, что они проникнуты личным и далеко не беспристрастным отношением к описываемому, в частности, к судьбам замечательных ученых, которым приходилось сталкиваться отнюдь не только с творческими проблемами.
В общем, с моей точки зрения, не вызывает больших возражений и подборка отзывов, вошедших в третью часть книги, «Полемика» -постольку, поскольку это действительно полемика. Надо, однако, отметить, что и эта подборка сразу наводит на мысль о том, как трудно объединить в одной рубрике и по одному принципу, даже если это просто добросовестность/недобросовестность, не говоря уж о таком качестве, как наличие или отсутствие источниковедческого анализа, материалы столь разного жанра, как воспоминания мэтра отечественной медиевистики А.Я. Гуревича и бредовые построения «новой хронологии», скороспелые сенсационные гипотезы о шпионской деятельности Джордано Бруно и «Манифест историософского маньеризма» С.А. Экштута.
Поэтому и я хотел бы дополнить свой отклик некоторыми, достаточно разрозненными, а при такой пестроте предмета они и не могут быть иными, замечаниями, возникающими при чтении книги. Вероятно, они также носят скорее критический характер, но почему-то хвалебные рецензии читать скучнее, чем спорные, однако побуждающие к размышлению тексты.
Некоторые вопросы появились у меня при чтении статей, посвященных Ренессансу, эпохе (или как некоторые предпочитают говорить сегодня, течению) в истории мировой культуры, предмету, и мне не чуждому.
Мне совершенно не кажется «глубоко верной» (С. 30) данная А.Ф. Лосевым формулировка «конечной цели развития человеческой культуры», а именно «заменить индивидуальную и изолированную человеческую личность исторически обоснованным коллективом». Если вообще у человеческой культуры имеется конечная (к месту ли такое слово?) цель, то исторически обоснованный (опять-таки, не очень понятное выражение) коллектив представляется не столько ее воплощением, сколько исходным пунктом (стадо). Как тут же показывает А.Х. Гор-функель, судя по тому, что нам пока говорит история, путь человечества лежит не столько через растворение личности в коллективе, как бы он ни был исторически обоснован, сколько «через высвобождение человеческой личности, явившееся главным историко-культурным результатом Возрождения». К этой же одной из центральных проблем в оценке Возрождения, спорам о личности, А.Х. Горфункель возвращается при разговоре о полемике Л.М. Баткина с А.Я. Гуревичем, к разбору которой вряд ли стоит что-то добавлять кроме того, что многое в нашей науке зависит именно от формул и определений, никак не поддающихся попыткам придать им окончательный вид. На практике расхождения в них и порождают споры, не имеющие исхода. Термин «новоевропейская личность», конечно, счастливо разрешает эту проблему, хотя и не до конца, так как возникает сп
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.