«Грусть мира поручена стихам»
а. г. лошаков (Лингвопоэтический анализ стихотворения Северодвинск Г. В. Адамовича «Холодно. Низкие кручи...»)
Георгий Викторович Адамович < 1892— 1972) вошел в историю русской литературы как блистательный поэт, критик, эссеист. С его именем связывают появление в русской поэзии ностальгической «парижской ноты» — «ноты Адамовича»:
Десять лет прошло, и мы не в силах Этого ни вспомнить, ни забыть.
Тысяча пройдет, не повторится, Не вернется это никогда. На земле была одна столица, Все другое — просто города.
«Парижская нота» вышла из акмеизма, это «то, что возникло в русской поэзии вокруг «оси» Петербург - Париж»,
Лошаков Александр Геннадьевич - кандидат филол. наук, преподаватель вуза.
«отчасти это и наследие русского символизма в том, что не было им досказано»1, отчасти это стиль, отчасти литературная школа, представленная бывшими участниками «Цеха поэтов» — Г. Адамовичем, Г. Ивановым, И. Одо-евцевой, Н. Оцупом и поэтами, которые обрели свой голос уже вне России - Б. Поплавским, А. Штейгером, В. Смоленским, Л. Червинской и др.
«Парижской ноте» были чужды напряженный эстетизм декадентов, мистицизм, формальные изыски — то, что стало стилевой приметой многих поэтов серебряного века и что Адамович резко именовал «словесным баловством», «вывертами», «словесными роскошествами».
1 Цит. по изд.: Адамович Г. Одиночество и свобода / Сост. и прим. В. Крейда. - М., 1966.
Самого же поэта «преследовало видение совершенной поэзии, преследовало видение простоты»2. Не случайно поэтому Ю. Иваск в числе главенствующих черт поэзии «парижской ноты» отмечал «простоту в изложении, размышления о самом главном, тоску и порывы Анненского»3. По Адамовичу, литература в эмиграции трагична в силу своей сознательной «оторванности от страны (со всеми неизбежными следствиями, к которым ведет одиночество, оторванность, обособленность)», отсюда и главенствующие в ней «безнадежный, страстно-индивидуальный, горестно-отшельнический тон», «темы смерти и любви, Бога или вечности» и вместе с тем обретенная ею величайшая ценность — свобода, обязующая поэтов служить «общерусскому делу», сохранять и приумножать для будущей России «лучшие свои духовные ценности, подлинные, — т. е. не мешающие объединению людей»4.
Россия была для Адамовича, как и для Некрасова, Блока, которых он ценил более всех русских поэтов, «не столько определенным географическим представлением, сколько метафизической сущностью, прибежищем всех надежа, упований и любви»5. Неразрывное единство России с русским языком для Адамовича было аксиомой. По его утверждению, «Россия не есть понятие, которое можно развозить по частям. Нельзя вывезти язык как нечто до конца отделимое. Язык есть форма духовной жизни народа, он существует только для своего народа... Каждый язык приблизителен, но приблизительность русского языка для русской жизни или души — наименьшая из возможных. Наименьшая фальшь»6.
Адамович, по справедливому замечанию В. Крейда, был «писателем лишь немногих и продуманных тем, одна из
2 Цит. соч.-С. И.
3 Иваск Ю. Поэзия «старой» эмиграции // Русская литература в эмиграции: Сб. статей. -Питсбург, 1972. - С. 46.
'Адамович Г. Собр. соч. Литературные заметки. - Кн. 1. - СПб., 2002. - С. 522.'
5 Там же. - С. 230.
6 Из выступления Г. Адамовича на собрании «Зеленой лампы». См.: Терапиано Ю. «Воскресенья» у Мережковских и «Зеленая лампа». - М„ 2005. ~ С. 406.
которых - петербургская». Точнее было бы сказать: тема России, дома, претворенная в освещенных традицией образах холода; немыслимо морозного, невидимого, белого, прозрачно-синего, бесконечного, низкого, чистого, стотыся-чезвездного, холодного неба; тускло-дымчатых облаков', белых туч, низких круч; большой, размытой дороги', черных откосов; белого, тяжелого снега', тонкого, белого льда', райского инея', глубокого тумана', сухого, порывистого, леденящего ветра', морозной предутренней мглы', вечного, божественного, безначального, немеркнущего, обманчиво-глубокого, белого, бесконечного, слабого, далекого, тихого света; поля; сосны; избы под березой; ручьев', убогих русских сел, дребезжащей телеги, — и есть тот лейтмотив, который пронизывает и сцепляет в некий единый сверхтекст все поэтические творения Адамовича.
Когда мы в Россию вернемся... о, Гамлет восточный, когда? — Пешком, по размытым дорогам,
в стоградусные холода, Без всяких коней и триумфов, без всяких там
кликов, пешком, Но только наверное знать бы, что вовремя мы
добредем...
В поэтических текстах Адамовича, осмысливаемых в качестве целостного сверхтекста, один текст проецируется на другой и смысловая структура каждого из сквозных образов становится внутренне подвижной, образ обретает способность привносить в текст уже объективированные в сверхтексте смыслы. Сверхтекст Адамовича прочно связан с произведениями русской литературы, что в еще большей степени обеспечивает каждой его текстовой составляющей образно-смысловую многомерность, направленную ассоциативность.
В поэтическом мире Адамовича преобладает белый цвет, традиционно связываемый с Русью. Стихи поэта преисполнены божественным белым светом, сияньем. А еще поэтический мир Адамовича полон холода и печали: Мне грустно, друг. Поговори со мной. В твоей России холодно весной. Но холод этот связывается с положительными эмоциями, сопрягается с «обобщенно-вечными смыслами» (Д. С. Лихачев): Ив высоте немыслимо морозной, В сияю-
щей, слепящей вышине Лик неизменный, милосердный, грозный... И это не может не вызвать у читателя душевного отклика. Более того, холод, символизирующий (вместе с печалью) чувство тоски по Родине, контрастно противополагается теплу, тем самым овеществляется исполненная глубочайшего философского смысла оппозиция «свой/чужой». Ср., например, в стихотворении «Когда мы в Россию вернемся...». Там, в России: сквозь белые стены, в морозной предутренней мгле Колышатся тонкие свечи в морозном и спящем Кремле. Здесь же, на чужбине: слишком... пахнет эфиром, и душно, и слишком тепло.
Стихотворение «Холодно. Низкие кручи...» написано Адамовичем в 1920 г. в России (незадолго до отъезда во Францию):
Холодно. Низкие кручи Полуокутал туман. Тянутся белые тучи Из-за безмолвных полян.
Тихо. Пустая телега Изредка продребезжит. Полное близкого снега, Небо недвижно висит.
Господи! И, умирая, Через полвека, едва ль Этого мертвого края, Этого мерзлого рая Я позабуду печаль.
По жанру это лирический пейзаж, в котором образ природы есть не что иное, как «пейзаж души, ознаменование внутренних душевных событий» (В.М.Жирмунский) лирического героя.
Художественное пространство текста организуется традиционными образами русского пейзажа, одни из которых ассоциируются с дольним миром {кручи, поляны, телега, край)', другие — с миром горним {небо, рай)\ третьи, связанные со стихией воздуха и воды, могут участвовать как в воссоздании земного пространства, дола {снег, туман, холод), его высотных границ {тучи), так и в изображении пространства пограничного {тучи, небо, полное снега) и запредельного {холод). Эмоционально-ценно-стный мир лирического героя, его причастность миру природы выражают междометный возглас Господи! и образ-олицетворение печаль.
Композиция пейзажа создается последовательно упорядоченным варьированием оптической точки зрения. В первом четверостишии точка зрения вначале охватывает горизонтальное пространство {низкие кручи), затем перемещается вверх {белые тучи), затем вниз и вширь {из-за безмолвных полян), что придает картине объемность, перспективу, порождает эффект восприятия глубины пространства. Во втором четверостишии та же последовательность: вначале в поле восприятия, зрительного и слухового, вводится реалия дольнего мира — телега, вызывающая представление о дороге (даль), а затем — небо (высь). Обратим внимание на то, что в эпитете близкий (снег) оказываются актуализированными характеристики не только пространственные («находящийся неподалеку, на небольшом расстоянии»), но и временные («отдаленный небольшим промежутком времени, тот, который вскоре наступит»). В этом проявляется тенденция к сближению двух пространств — горнего и дольнего. В третьей строфе отмеченная тенденция получает логическое завершение. Инерция, заданная последовательностью в упоминании пространственных координат (низ — верх), обусловливает возможность осмысления края и рая как миров сопредельных, в то же время анафорический характер двенадцатого {Этого мерзлого рая) стиха, а также симметричное расположение и фонетически сходное оформление одиннадцатого и двенадцатого стихов позволяют интерпретировать образы края и рая как уподобляющиеся друг другу, тем самым представляющие единый, цельный божественный мир.
Художественный мир текста не только зрим и слышим, он осязаем. В первом стихе безличным предложением Холодно представлено «действующее» состояние погоды. Однако, оформленная как предикат одного аргумента и характеризующаяся протяженностью во времени, статичностью и неконтролируемостью, ситуация «холодно» предполагает включенность пассивного субъекта7. Важно подчеркнуть, что для лирического героя
7См.: Камалова А. А. О языковой и научной картинах мира // Семантика и прагматика слова и текста. - Архангельск, 2004. - С. 24.
осязаемый холод есть проявление сущности инобытия, вечности и в мире реальном, и в мире душевном. Ср.:
И чтобы вечно чувствовать я мог На сердце лед, а на деревьях иней... (1922 г.); О ангел мой, холодную заботу, Сочувствие без страсти и огня Как бы по ростовщическому счету Бессмертием оплачиваю я... (1923 г.).
Образ холода (как сам по себе, так и вкупе с другими опорными образами), встречающийся в текстах Адамовича, может пробуждать литературные ассоциации как направленного, так и произвольного характера:
И мы выходим... Небо? Небо то же. Снег, рестораны, фонари, дома. Как холодно и тихо. Как похоже... Нет, я не брежу, не схожу с ума. (1960 г.).
Ср.:
Я холодной тропой одиноко иду. (Сологуб); Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь. (Б л о к).
Время в художественном мире стихотворения «Холодно...» характеризуется длительностью, замедленностью. В перв
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.