ИЗВЕСТИЯ РАИ. СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА, 2008, том 67, № 5, с. 68-72
^=РЕЦЕНЗИИ
ГЁТЕ В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ XX ВЕКА
ПОД РЕД. Г.В. ЯКУШЕВОЙ. ИЗД. 2-е, ДОП. М.: НАУКА, 2004. 463 с.
Рецензируемый труд, задуманный как своеобразное продолжение фундаментального исследования В.М. Жирмунского "Гёте в русской литературе" (1937; 2-е изд. 1981), создан на основе научных конференций, которые были проведены Гётевской комиссией при Научном совете по истории мировой культуры РАН в честь 250-летия и 255-летия со дня рождения великого поэта. Он включает в себя следующие разделы: "Гёте в русской литературе XX века", "Гёте в русском искусстве XX века", "Гёте в русской науке XX века" и "Гёте: его читатели, почитатели и исследователи в России XX века". Таким образом, восприятие личности и творчества Гёте русской культурой представлено широко и разносторонне: здесь и литература, и музыка, и естественнонаучная мысль, и книжная графика.
Влияние Гёте на русскую культуру XX века было мощным и глубоким. Основные выводы, к которым приходят участники коллективного труда - при всем различии их подходов и оценок, -это прежде всего актуальность его бессмертной трагедии и ее центральных образов - Фауста и Мефистофеля, плодотворность гётевских идей о "полярности" как условии прогресса, всеобщей взаимосвязи и взаимопереходности явлений, способности человека соединять радость бытия с тяготением к высшему началу, а земной эротизм - с преклонением перед идеалом. Для авторов несомненна, как подчеркивает Г.В. Якушева в предисловии «"Русский" Гёте глазами минувшего века», непреходящая острота поставленных Гёте проблем. Среди них - неизбежность стремления человека к "цивилизованному" совершенству и опасности, подстерегающие его на этом пути; целительность и соблазны искусства; сострадание как залог благотворного взаимодействия "я" и "другого" (с. 8).
Первый раздел коллективного исследования открывает статья Г.В. Якушевой "Образ и мотивы Гёте в отечественной словесности XX века (Россия, СССР, Русское зарубежье)". Чем яснее становилась неотвратимость в стране судьбоносных катаклизмов, тем отчетливее вырисовывались очертания отдалившейся было фигуры Гёте. Г.В. Якушева подчеркивает концептуальную определенность решения русским литературным зарубежьем главной проблемы фаустовского героя: оправданности человеческого дерзания во имя добра. Оно, полагает автор статьи, предопре-
делило разочарование в пользе преобразовательных исканий Фауста, не способных победить зло и вообще изменить что-либо в этом мире. В то же время в фаустовских сюжетах метрополии выявляется "более длительная, мучительная, амбивалентная и нюансированная история развития основного конфликта и героев ответственного пари - со сходным, однако, итогом фаустовских блужданий к концу XX столетия" (с. 33). В русской духовной жизни XX века, заключает Г.В. Якушева, Гёте предстает знаковой фигурой, символической "вехой" в поисках пути на трудных перекрестках российской истории.
Тема "Серебряный век и Гёте" объединяет многие статьи сборника, помещенные в разных его разделах, и вполне может быть признана одной из сквозных. Как отмечает В.Б. Микушевич в статье "Das Ewig-Weibliche в поэзии русского символизма", одно из стихотворений Вл. Соловьева озаглавлено этой цитатой из "Фауста" (предпоследняя строка). Формально "вечная женственность" - это буквальный перевод немецкого "das Ewig-Weibliche", но, возможно, именно в силу своей буквальности "вечная женственность" так и осталась для русской поэтической традиции "калькой с немецкого". Таинственный смысл этого понятия в немецком языке запечатлен и поддержан магией звуков, ускользающей при переводе. Стремясь расшифровать этот магический звукоряд, воздействующий на всю трагедию, В.Б. Микушевич утверждает, что для Гёте вечная женственность все еще "там" и влечет нас "туда", ввысь, а для Вл. Соловьева она уже здесь и влечет нас по "какой-то фатальной необходимости". У Данте вечная женственность воплощена в "потусторонней" Беатриче, праведнице, а у Гёте - в Гретхен, преступнице, которой, однако, многое прощается за ее любовь.
Г.И. Ратгауз в статье "Гёте в русской поэзии XX века" прослеживает восприятие Гёте К. Бальмонтом, В. Брюсовым, Вяч. Ивановым, М. Куз-миным, Б. Пастернаком, Н. Заболоцким. Если для Бальмонта и Вяч. Иванова, называвшего Гёте "дальним отцом русского символизма", немецкий поэт был провидцем, устремлявшимся за пределы земного бытия, то Брюсов, хранивший верность Гёте на протяжении всей жизни, видел в нем высочайший пример мыслящего писателя, а Кузмин "радовался вольным и озорным эстетическим играм старого Гёте", столь "близким его собствен-
ному поэтическому складу" (с. 62). Для Пастернака и Заболоцкого благодаря великому поэту заново открылся "земной простор", безмерный мир природы. В XX в. русская поэзия обрела два новых перевода "Фауста" - Брюсова и Пастернака; последние десятилетия их творческой деятельности проходили в известной мере под знаком Гёте.
А.В. Ерохин в статье "Александр Блок и Гёте" отмечает особое значение для молодого Блока (как и для Вл. Соловьева) перевода "Фауста", выполненного А. Фетом. Впервые гётевская образность отчетливо проявилась в ранних стихах Блока "Настал желанный час. Природа..." и "Сомкни уста. Твой голос полн..." (оба стихотворения датированы 1899 г.). В рукописных вариантах стихотворениям предпосланы эпиграфы из "Фауста" в переводе А. Фета. В первом из них это "Почиют в глубине сердечной / Все злые помыслы и сны, / Полны любви мы бесконечной, / Любовью к Богу мы полны". Стихотворение Блока представляет собой ироническое раскрытие парадокса, заключенного в эпиграфе и "укрывающего" зло в глубинах человеческой души. При этом Блок, вслед за Фетом, расставляет "этические акценты там, где Гёте воздерживается от прямых моральных суждений" (с. 67). И не случайно именно эти слова из монолога Фауста привлекли пристальное внимание Блока - к нему он неоднократно обращается и впоследствии, в частности в годы Октябрьской революции и гражданской войны, работая над "Двенадцатью" и "Скифами".
Автор статьи обнаруживает также определенное сходство в репертуаре поэтических образов Гёте и Блока-символиста. Блок первого тома своей лирики, убеждает А.В. Ерохин, близок Гёте мистической эротикой "Вечной женственности", дополняемой метафорикой мужского, фаустовского начала, которое впоследствии, в поэме "Возмездие", обретает демонические черты. "Демоническая амбивалентность фигуры Фауста" применяется Блоком к собственной поэтической биографии. Начиная с 1910-х годов Блок видит в Гёте «прежде всего свидетеля эпохи и мастера художественной объективации, не "улетевшего" в мистику, но и не отказавшегося в то же время от своей миссии провидца» (с. 77).
Образ Фауста у В. Брюсова дает ключ к разгадке тайны русского символизма как жизне- и мифостроительного течения, - пишет Г.Г. Ишим-баева в статье «"Огненный ангел": фаустовские контаминации Валерия Брюсова и Сергея Прокофьева». Рупрехт, автобиографический герой Брюсова, - Фауст с люциферовским началом, "черный маг"; Генрих, прототипом которого послужил А. Белый, - Фауст с подчеркнуто серафической сущностью, "белый мистик". Поэтому противоборство двух типов фаустовских персонажей неминуемо: поле битвы - душа женщины.
Так сюжет первой части трагедии Гёте явно переосмыслен Брюсовым в соответствии с декадентской этикой и эстетикой начала XX в. Роман Брюсова, как показывает Г.Г. Ишимбаева, с его трехуровневой фаустовской архетипикой, основанной на историко-фольклорном материале о Фаусте, на контаминациях из немецкой народной книги 1587 г. и на декадентски усложненном гё-тевском каноне, - "яркий пример модернистских поисков новых идейных и эстетических решений устоявшегося мифа" (с. 93). Идейно-художественное содержание одноименной оперы С. Прокофьева (1919—1927) также во многом определено фаустовианой - исторической, фольклорной, ми-фопоэтической и, в частности, гётевской. "Посредник" между "Огненным ангелом" Прокофьева и гётевским "Фаустом" - опера Ш. Гуно "Фауст", ее-то прежде всего и переосмысляет русский композитор.
В.П. Коннов усматривает особое значение деятельности братьев Э.К. и Н.К. Метнеров в том, что они активно и последовательно проводили в жизнь одну из центральных идей символистского движения, обозначенную Вяч. Ивановым как признание Гёте "дальним отцом русского символизма" (статья "Из истории русского гётеанства: Николай и Эмилий Метнеры"). Автор полемического философского исследования "Размышления о Гёте" Э.К. Метнер пронес верность гётевской философско-художественной традиции через всю свою литературную деятельность. Способствуя сближению литературно-философского символизма с творческими процессами русской музыки, он ориентировал соотечественников на традиции И.В. Гёте, Ф. Ницше и Р. Вагнера.
В изданной С. Рахманиновым в Париже книге Н.К. Метнера "Муза и мода" (1935) Музой, символической хранительницей основных смыслов музыкального языка, становится героиня стихотворения Гёте "Зеркало музы", цитируемого полностью в качестве эпиграфа ко второй части книги. "Глубокая обеспокоенность автора книги вызвана тем, что Муза оказалась в опасности, теснимая возникающими модными звуковыми системами, претендующими на то, чтобы опровергнуть изначальные всеобщие законы музыкального творчества" (с. 342). Э.К. Метнер, брат композитора, также проявил себя защитником константных основ музыкального искусства. Его работа "Модернизм и музыка, статьи критические и полемические" (М., 1912) была опубликована под псевдонимом "Вольфинг", отсылающим к вагне-ровскому "Кольцу Нибелунга". Книги братьев Метнеров, как убедительно доказывает автор статьи, объединяет взгляд на проблему исторического развития языка искусства с позиций гётеанства. «Последнее понимается, во-первых, как требование ненасильственного, естественно-гармо-
ничного разрешения дилеммы "природа и искусство" и, во-вторых, имеет своим стержнем учение Гёте о прафеномене, из которого братья Метнеры почерпнули руководящий принцип соотношения старого и нового, простого и сложного в истории музыкального искусства» (с. 343). Увлеченный
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.