Белинского, поворот в сторону художественного и социального реализма приводят его к богоборческому и атеистическому утверждению" (с. 44). Как и многие религиозные мыслители начала XX в., Белинский пришел к мысли о несоответствии истинно христианской веры и так называемой "исторической церкви". Организовавшись как иерархия, церковь стала "поборником неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми - чем и продолжает заниматься до сих пор", - писал Белинский еще в первой половине XIX в. Но автор вступительной статьи подчеркивает, что Белинский никогда не был хулителем христианства, и даже в письме к Н.В. Гоголю, которое многие трактуют как антирелигиозное послание, он пишет: «Что вы нашли общего между ним (т.е. Христом. - А.П.) и какою-нибудь, а тем более православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения" (с. 57). И это Белинский пишет за 10 месяцев до своей кончины. А.А. Ермичёв подчеркивает и приводит убедительные свидетельства уважительного отношения Белинского к христианству и пишет, что "воспринимать Белинского как атеиста - грубое упрощение", хотя движение его к атеизму тоже «есть несомненный факт, но большее значение для истории русской культуры имеет другой факт, а именно трагедия религиозного сознания "неистового Виссариона"» (с. 46).
Какие-либо принципиальные возражения по составу антологии выдвинуть очень затруднительно. Можно, конечно, упрекнуть составителя, что в антологию не попали некоторые интересные материалы, но ведь объем издания небезграничен, а рекомендовать что-нибудь исключить сложно, поскольку составитель включил в антологию наиболее проблемные материалы, дающие свою принципиальную оценку личности и взглядов В.Г. Белинского, а также места его в общественном сознании и истории России.
Однако кое-какие замечания высказать все же можно. Несмотря на понятное однообразие характеристик Белинского в исследованиях
советского периода, молодому российскому читателю полезно бы знать из первых рук, как трактовались и каким языком излагались философские взгляды Белинского в годы существования СССР. Поэтому раздел VII целесообразно бы было назвать "Белинский в СССР", в качестве предшественников советских исследований дать работы Г.В. Плеханова, В.И. Ленина и П.Н. Сакулина, а вместо фрагментов из работ Л.Д. Троцкого и А.В. Луначарского, которые на советских авторов влияния практически не оказывали, дать две-три работы 40-50-х гг. XX в., наиболее характерно отражающих советскую трактовку взглядов В.Г. Белинского. После смерти Сталина появились и интересные работы о Белинском, особенно в области литературоведения, но и они, однако, не изменили общей оценки его взглядов и роли в истории России, характерных для советского периода.
В VIII раздел можно было бы не включать работы Д.П. Святополка-Мирского и Н.О. Лос-ского, поскольку в них приводятся известные высказывания и биографические сведения о Белинском, ничего не добавляющие "своего", оригинального.
Статью И.Г. Кулжинского, на мой взгляд, следовало бы дать в разделе III, а не в IV, поскольку она является скорее реакцией на издание сочинений В.Г. Белинского, а не на опубликованные воспоминания И.С. Тургенева. Хотя по хронологии она и соответствует разделу, в котором публикуется.
Отмечу также, что отсутствие в Содержании указаний на страницы комментариев к публикуемым материалам затрудняет использование антологии.
Выход в свет книги "В.Г. Белинский: Pro et contra" можно назвать событием в современной историко-философской литературе, ибо давно уже история идейной жизни XIX - начала XX в., рассмотренная в связи с деятельностью представителя освободительного движения, не освещалась так всесторонне, так обстоятельно и непредвзято. Жаль только, что тираж издания - 800 экз. не соответствует значению этого события.
А.Т. Павлов
Х. ГЮНТЕР. По обе стороны утопии: контексты творчества А. Платонова. М.:
Новое литературное обозрение, 2012, 216 с.
Название книги немецкого исследователя Ханса Гюнтера "По обе стороны утопии", в которой собраны два десятка написанных в разные годы статей, точно отражает суть дела: творческую эволюцию Андрея Платонова мож-
но поделить на две части: сначала - мечта об утопии, а затем осмысление того, как эта самая утопия воплощается, реализуется в стране "победившего пролетариата". Похожая история и у самого Гюнтера: его интерес к Платонову совпал
с логикой и историей платоновского творчества. Он прослеживает, как изменяется платоновское отношение к ожидаемому "чуду" коммунизма: от фантастических грез о будущей утопии - к реакции на утопию сбывающуюся и совсем не похожую на ту, что ожидалась. Механизм общественного устройства потребовал замены людей "винтиками", иначе говоря, главным препятствием для реализации плана коммунизма оказался сам человек.
В Советском Союзе многие тексты Платонова не печатались, на Западе же их стали читать и изучать гораздо раньше, чем у нас. Х. Гюнтер еще в начале восьмидесятых годов прочитал "Чевенгур", который поразил его не только своим художественным масштабом, но и историческими параллелями. Описываемые в романе события оказались близкими тому, что происходило в 1534-1535 годах в Мюнстере, когда город оказался в руках секты анабаптистов. Немало общего чевенгурский коммунизм имел и с историей богемского города Табор (14191420 гг.). На первых местах здесь оказываются и главная идея (ожидание второго пришествия Христа и тысячелетнего царства благоденствия и счастья) и вполне конкретные события. Из Мюнстера, после того как он был провозглашен "Новым Сионом", были изгнаны все безбожники, а их имущество разделено между сектантами. В Чевенгуре - после ликвидации "буржуев" - пролетарии занимают пустующие дома. В Мюнстере вводится полигамия, в Чевенгуре - в город приводят нищих женщин. Как и в Чевенгуре, в Таборе ждут тысячелетнего царства, которое наступит после того, как будут истреблены богатые и знатные: не будет собственности, угнетения, все будут жить как братья и сестры и никто не будет умирать. Чевенгурская коммуна погибла от нападения "кадетов", Мюнстер - от епископских ландскнехтов, Табор - от армии феодалов.
Вместе с тем, как пишет Гюнтер, "бросается в глаза примечательная инверсия в ходе исторических событий. В то время как у таборитов после отсутствия ожидаемого второго пришествия Христа в 1419-1420 гг. мирный адвентизм резко сменяется революционным хилиазмом, в романе Платонова действие развивается как раз наоборот: после ликвидации буржуазии активность чевенгурцев остывает, уступая место фаталистическому ожиданию конца времени" (с. 16).
До Платонова выраженный интерес к утопии проявлял Достоевский. Рассматривая вопрос о том, чем отличаются позиции этих авторов, Гюн-тер пишет о том, что у Платонова, который, так же как и Достоевский, начинал с революционно-утопического энтузиазма, нет "решительного разрыва с утопической мыслью, нет эксплицитного отказа от юношеских убеждений" (с. 19).
И далее: "В то время как Достоевский обличает ошибки революционной веры в светлое будущее с точки зрения приобретенного задним числом познания, Платонов изображает в своих произведениях реализацию утопии будто бы изнутри, не применяя открытой внешней оценки. Как ни странно, по отношению к утопии платоновские тексты более диалогичны, чем тексты Достоевского" (с. 19-20).
Сопоставляя схожее и несхожее во взглядах Достоевского и Платонова на утопию, автор книги приходит к выводу о различной природе этих настроений и представлений. Если у Достоевского «все проекты лучшего мира оказываются рационалистическими конструкциями, привнесенными из "головы", то у Платонова утопическая мысль рождается из внутреннего стремления к избавлению от социальных бедствий, т.е. из "живота"» (с. 22). Не могу не согласиться с подобным суждением; в свое время в статье "Вверх и вниз. Достоевский и Платонов" я назвал Достоевского "писателем головы", а Платонова - "писателем живота или утробы" (речь шла об особенностях поэтики этих авторов). Гюнтер же, разделяя эту мысль, показал, что названное противопоставление применимо и к тем особенностям, которыми отмечены взгляды Достоевского и Платонова на утопию. В этом смысле у Достоевского утопия - это интеллектуальная конструкция по образцу Томаса Мора. У Платонова же - утопическая идея вырастает из апокалиптики русского сектантства и старообрядчества. Герои Платонова - "народные философы". И если в "произведениях Достоевского споры затрагивают интеллектуальные догмы социалистических учений - у Платонова эти идеи предстают в форме верований простого народа" (с. 22-23). В итоге, как пишет Гюнтер, если "Достоевский берет на себя роль предупреждающего пророка, то Платонов оказывается мучеником утопической идеи, идущим со своими героями до самого трагического конца" (с. 23).
Продолжением темы платоновской, как называет ее Х. Гюнтер, "утопии-антиутопии" является очерк о "Котловане" и Вавилонской башне, где вместо предполагаемого традицией движения по "восходящей линии строения башни выходит обратное - движение вглубь земли. Это уже совершенное отрицание утопического дома, его превращение в прямую противоположность" (с. 25). Гюнтер пишет об атмосфере абсурда, который царит в "Котловане". "Строители истощают свои силы и тела в акте строения-разрушения. Чем грандиознее планы будущей башни, тем больше размеры ямы. Таким образом, "Котлован" прямо означает ту перевернутую пролетарскую утопию, в которую Платонов когда-то сам веровал" (с. 27). Гюнтер показывает, что в "Котловане" Платонов пре-
одолевает пролетарские соблазны богострои-тельски настроенных писателей: "Котлован" -это низвержение Вавилонской башни. «Таким образом, полемика сторонников прометеизма с Достоевским готовит почву для проблематики, лежащей в основе "Котлована". Платонов, сам разделявший в молодые годы убеждения пролетарской культуры, вынужден, в конечном счете... согласиться с выводами великого критика утопической мысли» (с. 28).
С темой утопии связан и очерк, где сопоставляются взгляды Платонова и Н.Ф. Федо
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.