Идея спасения в псевдонимных произведениях С. Керкегора. Очерк второй. Анти-климакус как мыслитель модерна ("Болезнь к смерти")
Д.А. ЛУНГИНА
В статье разбирается проблема спасения в первом из двух произведений Керкегора, вышедших под псевдонимом Анти-климакус, - "Болезнь к смерти" (1849). К рассмотрению привлекаются также работы периода столкновения с журналом "Корсар" (1846-49), в которых была впервые поставлена проблема публичности и массового общества. Попытки современного истолкования догмата о Царствии Небесном, предпринятые Керкегором на этом остро полемическом фоне, создали предпосылки для новаторских идей в области теологии.
The author analyzes the problem of salvation in the former of the two Kierkegaard's writings published under the pseudonym Anti-Climacus. This was "Sickness Unto Death" (1849). The author also draws attention to the earlier 1846-49 writings of the "Corsair affair" period where Kierkegaard pioneered the problem of publicity and mass society. A need to realize an up-to-date vision of salvation which Kierkegaard felt against the utterly polemic background set up by the "Corsair affair" resulted in modern ideas in theology.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: вечное блаженство, спасение души, правогегельянство в теологии и политике, нигилизм и проблемы массового общества, экзистенция (у Керкегора).
KEY WORDS: eternal happiness, salvation, the Absolute Spirit, right-wing Hegelians in theology and politics, Nihilism, media in mass society, human existing (in Kierkegaard's philosophy).
Анти-климакус - персонаж, чьим именем были подписаны трактаты "Болезнь к смерти" (1849 г.) и "Упражнение в христианстве" (1850 г.), - появился на свет после неких значимых событий в жизни его создателя. Одним из них было открытие, что современное общество управляется не этикой, а политикой, она же, по Керкегору, - болтовня (det at snakke). На его глазах менялось и само понятие политического. На фоне предреволюционных событий умеренный консерватизм его раннего героя - асессора Вильгельма, излагавшего моральное учение II части "Или - Или", смотрелся неуместным анахронизмом: интерес вызывали теперь не доверительные послания и разговоры один на один, а гром-
© Лунгина Д.А., 2015 г.
кие публикации, рассчитанные на мобилизацию большой аудитории. На месте отдельных людей в считанные месяцы возникала однородная человеческая стихия. Главная гарантия весомости нового народовластия теперь исходила от анонимной и безжалостной силы, именуемой прессой.
В 1846-1847 гг. Керкегор дважды столкнулся с этой силой. Ее действие имело не только фатальные последствия для его жизни, разрушив планы отойти от литературы и философии и стать пастором, но и изменило Керкегора как автора. Забалтывание человека схлестнуло в его творчестве две стихии, ранее мирно сосуществовавшие, - эстетическую, всецело обеспеченную словом и фантазией, и теологическую, точнее, душеспасительную. Вместо того чтобы направлять соотечественников к Богу, теперь всё призывало его сделаться публицистом и критиком современного общества - и виной тому два события, имевшие чисто литературное происхождение. Вместе с тем керкегоровская религиозность приняла новый оборот, питаясь из того же источника.
Первый импульс исходил от семейства Йохана Людвига Хейберга - писателя и высокопоставленного общественного деятеля, авторитет которого задавал уровень датской интеллектуальной жизни. Однако повесть, принадлежавшая перу матери Хейберга г-жи Гюллембург-Эренсверд - остронаправленные "Две эпохи: эпоха революции и нынешняя эпоха", привлекла внимание Керкегора не только из-за его уважения к заслугам семейства. Новая тема усилила в нем азарт публициста, до того проявлявшийся лишь в религиозных "Назидательных беседах" и кратких журнальных литературно-эстетических заметках. Задуманная как небольшая рецензия на "Две эпохи", работа переросла в масштабный социально-политический трактат, показывающий, что происходит с политикой, когда ее субъектом становится масса, и чем направляется бездейственное большинство (Мж^ёеп), если оно живет фантомами, созданными прессой.
Фантастическая образность масс-медиа захватила Керкегора, став принадлежностью и его собственного письма: "Современная эпоха в основе своей здравомысленна, рефлексивна, бесстрастна, легко впадает в энтузиазм и когда надо благоразумно почивает в бездеянии. <. .> В противоположность революционному веку - эпохе действия, современная эпоха - эпоха деклараций, разнообразных громких заявлений: ничего не происходит, делаются только постоянные уведомления. Восстание - вещь в наши дни совершенно невообразимая; подобный тур де форс показался бы смешным с точки зрения расчетливой рассудительности современной эпохи. Зато какой-нибудь политический виртуоз мог бы проявить чудеса изобретательности совершенно другого рода. Он мог бы сочинить и разослать приглашение на генеральную ассамблею, созываемую с целью объявить революцию, причем сформулировать всё так осторожно, что сам цензор не нашел бы, к чему придраться. И вечером того же дня, когда собрание состоялось, создать иллюзию свершившегося переворота, после чего все спокойно бы разошлись по домам, считая, что в высшей степени приятно скоротали вечерок"1.
В тексте описывалось несколько сценариев развития европейской политики, аналогичных этому и как будто списанных - с поправкой на легковерие датской провинции - из немецких и французских газет. Но вся саркастическая интонация трактата свидетельствовала, что прежняя отстраненность, позволявшая Керкегору сблизить искусство и проповедь, оставив читателю место для выбора, уступает новому настрою. Азартная вовлеченность в описываемое раскрывала перед ним новый поворот современной политики. Несмотря на кажущееся "здравомыслие" соотечественников, политика бесповоротно теряла в его глазах шанс вернуть себе этическое измерение, предполагающее личное взаимодействие людей.
Керкегор, известный читателям тем, что во всех своих произведениях, даже самых отвлеченных, был весь призывом к собеседованию (хотя и обращался при этом не ко всем, а к "Единственному"), теперь давал слово массе - анонимной и не способной к диалогу конструкции. Но, не получив собственного лица и голоса, новый предмет поэтому заранее выдавливался его критикой в область почти не существующего, ничтожного. Он не имел другой характеристики, кроме отрицательной, и не создавал никакой моральной перспективы: "Чтобы наступило настоящее уравнивание, нужно, чтобы явился фантом, дух урав-
нивания, эта чудовищная абстракция, всеохватывающее "нечто", оно же ничто, мираж -фантом, который и есть публика. Такой фантом может развиться только в бесстрастную, но рефлексивную эпоху с помощью прессы - когда пресса сама становится фантомом" [Там же, 86].
Керкегор знал, о чем писал: дух отчуждения и вражды уже пробудился в нем, и исходил этот импульс от популярного сатирического еженедельника "Корсар", в декабре 1845 г. напечатавшего язвительный анонимный отзыв о "Стадиях на жизненном пути". Автор заметки высмеивал очередную попытку Керкегора литературно обыграть его драматическую размолвку с Региной Ольсен. Выступив с ответным разбирательством в газете "Фэзелэнет", Керкегор не только резко осадил писавшего, но и раскрыл его авторство, поломав ему начинающуюся академическую карьеру в Копенгагенском университете. Но вместо сатисфакции по старинным правилам газетчик и редакция взяли реванш, вылив на обидчика поток невыносимой пошлости.
Духи толпы материализовывались прямо на глазах у Керкегора. Вульгарные карикатуры и пасквили "Корсара", высмеивающие идеи и жизненные установки писателя, не просто морально уничтожали Керкегора. Его обезоруживало собственное открытие, что примитивное, ничтожное измышление может обладать чудовищной силой: "По приказу "Корсара" любой бандит считает себя вправе оскорблять меня, студентики скалят зубы и хихикают, радуясь тому, что выдающийся человек втоптан в грязь. Профессора - завистливы и втайне симпатизируют нападкам на меня, еще и добавляя кое-что от себя. Одним словом - какое-то бедствие. Что бы я ни сделал, любая малость и мелочь (скажем, я кого-то посетил) немедленно подвергается пересуду, лживо перекрученная. Если об этом узнает "Корсар", он это печатает, и вот об этом уже осведомлено всё население. Человек, которого я навестил, оказывается в затруднительном положении, он едва ли не разгневан на меня, и упрекнуть его за это невозможно. В конце концов я вынужден жить уединенно и общаться лишь с теми, кого не выношу, поскольку других людей мне было бы жаль", -писал Керкегор в эти дни [Керкегор 2004 XX, 18; Роде 1998, 197-198].
Однако положение изгоя не только в литературной, но и церковной среде, где у него было несколько друзей и покровителей, дало ему и новый опыт. Вначале шок от встречи с искаженной человеческой природой, когда она попадает в поле публичного, отчужденного и несвоего - и тем не менее горячо принимаемого, вынуждал Керкегора защититься от этого опыта с помощью традиционных образов. Однако сводить счеты с толпой, варьируя расхожий мотив "гения в провинциальном городке"2, он предпочитал в дневниковых записях не для печати. А вот образ пророка, побиваемого камнями, - "Я хочу обратить внимание толпы, хочу открыть ей глаза, и если она не поймет меня добром - заставлю насильно. Раз толпа примется бить меня, внимание ее поневоле пробудится; еще лучше, если она убьет меня, - тогда внимание ее сосредоточится всецело, а, стало быть, и победа моя будет полною" [Керкегор 2004 XX, 94], - развился в более глубокие размышления. Он вырос в исследование мотива любви, держащейся на абсолютном безразличии к особенностям своего объекта.
За 1846-1849 гг. у Керкегора ни на минуту не прекращался разговор с публикой -и в загадочных "Деяниях любви", где говорилось о том, что совершенная любовь - то есть любовь к ближнему, берущая за образец любовь Христа к человечеству и долженствующая стать примером и для христианина, - это любовь, уничтожающая все различия. А раз так, наиболее совершенная любовь - это любовь к умершим, ибо "смерть стирает все различия, а предпочтение всегда
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.