РОССИЙСКАЯ АРХЕОЛОГИЯ, 2014, № 4, с. 162-177
== КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
ИСТОРИЯ БАШКИРСКОГО НАРОДА В СЕМИ ТОМАХ. Т. II / Ред. коллегия С.Г. Кляшторный, В.В. Овсянников, А.В. Псянчин, Ф.Г. Хисамитдинова. Науч. рук. издания М.М. Кульшарипов. Уфа: Гилем, 2012. 414 с.
В 2009 г. вышел в свет первый том семитомной "Истории башкирского народа" под общей редакцией М.М. Кульшарипо-ва. Том оказался неудачным, о чем уже было сказано в научной печати (Горбунов и др., 2012. С. 176-180). Через некоторое время, оказавшееся достаточным для того, чтобы были опубликованы третий-шестой тома указанного многотомника, вышел второй том, в котором, как сказано в Предисловии, "рассматривается политическая, социально-экономическая и культурно-духовная история башкирского этноса (IX - первая половина XVI в.) и племен края (V-VIII вв.), которые впоследствии участвовали в этногенезе или вошли в состав башкирского народа... " (с. 5). По своему содержанию второй том, как и первый, состоит из двух частей: археолого-историко-антро-пологической и филолого-этнографической. Авторами второй части являются И.Г. Галяутдинов, Ф.А. Надршина, М.Х. На-дергулов, Ф.Г. Галиева, О.А. Мудрак и др. Написанные ими разделы вынесены в главу "Духовная и материальная культура башкирского народа" (с. 305-378), содержание и выводы которой должны оцениваться специалистами соответствующих наук.
Более 60% объема рассматриваемого тома (260 страниц из 414) составляют археолого-историко-антропологические разделы и главы, написанные С.Г. Кляшторным, Н.А. Мажитовым, В.В. Овсянниковым, Г.Н. Гарустовичем, Е.А. Кругловым, И.В. Антоновым, А.В. Богачевым, С.Э. Зубовым, А.М. Белавиным, Р.М. Юсуповым. Более 30% текста историко-археолого-антро-пологической части тома принадлежит перу Н.А. Мажитова (93 страницы, тогда как на каждого из остальных авторов в среднем приходится по 18.5 страниц).
Бросается в глаза специфическая тональность тома, заданная во Введении (авторы - Р.М. Юсупов, А.В. Псянчин, В.В. Овсянников и М.М. Кульшарипов). По содержанию и смыслу - это историография этнической истории населения Южного Урала в эпоху средневековья. Но в авторском понимании - это историография этнической истории исключительно башкир. Поэтому в качестве основного объекта историографического анализа в рассматриваемом разделе тома фигурируют по сути только три монографии (Руденко, 1955; 2006; Кузеев, 1974; Мажитов, Султанова, 1994; 2009). Работа 2009 г. Н.А. Мажитова и А.Н. Султановой по существу является расширенным и дополненным вариантом издания 1994 г. Вышедшие за период с 1974 по 2012 гг. монографии исследователей, трактующих этнокультурные процессы в Приуралье в ином, нежели Н.А. Мажитов и А.Н. Султанова ключе, в историографическом обзоре и библиографии не упоминаются (Останина, 1997; Голдина, 1999; Иванов, 1999; Казаков, 2007; Белавин и др., 2009). О многочисленных статьях по проблемам этнокультурной истории населения Южного Приуралья в эпоху средневековья, опубликованных в последние 20 лет, и говорить не приходится - для историографов второго тома они как будто и не существуют.
Тональность, заданная авторами Введения и объективно поддержанная редакторами тома, определила и тональность
многих последующих разделов. Например, вызывают недоумение некоторые оценки роли того или иного исследователя в формировании источниковой базы по археологии средневековых кочевников Южного Урала, данные Г.Н. Гарустовичем - общепризнанным знатоком средневековой археологии региона, -в написанном им разделе "История изучения археологических памятников тюркоязычных кочевников на Южном Урале" (с. 17-31). Подробно рассмотрев и высоко оценив вклад исследователей XIX и первой половины XX в. в изучение кочевнических памятников эпохи средневековья на Южном Урале, автор среди современных археологов выделяет Н.А. Мажитова, оценивая его исследования как "наиболее масштабные изыскания в этом направлении" (с. 31). Действительно, в 1974-1975 гг. он проводил небольшие полевые работы в Оренбургской области, в ходе которых раскопал курганные могильники, давшие в общей сложности 13 погребений XII-XIV вв. Зато результаты совместных экспедиций В.А. Кригера, С.Н. Заседателевой, В.А. Иванова, проведенных в тех же краях в 1979-1988 гг. (в которых сам Г.Н. Гарустович принимал активное участие), и давших в общей сложности 121 погребение, в большинстве -эпохи Золотой Орды, автором рассматриваемого раздела оценены только как "определенный вклад в дело выявления и изучения памятников позднесредневековых кочевников" (с. 29).
Характерной чертой второго тома "Истории башкирского народа" является эклектичность. Авторы тома делятся на три группы, различающиеся своим отношением к "генеральной линии" исследования - проблеме этнической истории башкир. В первую группу входят исследователи, чье видение материала и его интерпретация абсолютно индифферентны к этнической истории башкир, например, С.Г. Кляшторный - автор разделов "Памятники письменности тюрков евразийских степей", "Народы и государства Средней Азии в IV-VI вв.", "Степная империя тюрков", "Древнетюркские народы в Евразийских степях", "Религия и верования ранних тюрков" и "Общественные идеалы и социальное устройство в древнетюркских государствах" (с. 40-43; 53-83; 207-211; 231-236). С.Г. Кляш-торный, излагая свою, ставшую уже классической концепцию этнополитической и этноконфессиональной истории древних тюрков, оперирует при этом в основном сведениями письменных источников. И что характерно - среди многочисленных этнонимов и политонимов, упоминавшихся в этих документах, наименование "башкорт" до начала X в. нигде не фигурирует.
Тема башкирского этногенеза совершенно отсутствует в разделе "Племена Среднего Поволжья во второй половине I тыс. н.э.", написанном А.В. Богачевым и С.Э. Зубовым (с. 84-98). Нет ее и в разделе "Племена Верхнего и Среднего Прикамья" (А.М. Белавин; с. 108-120). Оперируя имеющимся археологическим материалом и сведениями средневековых источников - зачастую очень отрывочными и невнятными - авторы перечисленных разделов, не будучи отягченными идеей всенепременно найти древних башкир, среди своих материалов их и не находят. И не потому, что не хотят, а потому, что исследуемый материал этого не позволяет.
В ином положении находятся авторы, условно отнесенные нами ко второй группе. В силу определенных обстоятельств, имеющих весьма опосредованное отношение к науке, им вынужденно приходится искать (и, конечно же, находить) древних башкир там и тогда, где и когда их быть не могло в силу исторических обстоятельств. Наиболее показателен в этом отношении раздел "Тюрки евразийских степей и Южный Урал в освещении византийской традиции У1-ХУ вв." (Е.А. Круглов; с. 32-39). В нем автор приводит описание поездки византийского посланника Зимарха в ставку тюркского кагана Дизабула в 568 г. с целью заключить с ним антиперсидский союз. Описание дается в изложении византийского же историка Менандра Протиктора. Дополняя последнего, Е.А. Круглов пишет, что на обратном пути византийский посол проезжал через Северное Приаралье и Северный Прикаспий (что вполне допустимо) и там путь пролегал в непосредственной близости от территорий, "где кочевали подчиненные Дизабула - семь племен тюрков, т.е. башкир" (с. 34). Но у самого Менандра ничего не говорится о каких-либо тюркских кочевниках на этой территории (Византийские историки..., 1860. Отрывок 20). В середине I тыс. н.э. (по данным почвоведов) Северный Прикаспий представлял собой пустыню, а Южное Приуралье - высыхающую степь (Демкин, Демкина, 1999. С. 368), т.е. территорию - для эффективного кочевания непригодную. Что и подтверждается отсутствием здесь соответствующих археологических памятников.
Е.А. Круглов старается вплести этноним "башкиры" ("баш-корт") в ткань повествования о временах, когда этот этноним (как и большинство других финно-угорских, славяно-русских этнонимов) вообще не существовал: "саки, возможно, являлись одним из компонентов только еще формировавшегося тогда этноса - башкир" (с. 35) (почему только именно башкир?). Другой пример - представления о том, что носители неволин-ской и ломоватовской культур Прикамья, по мнению автора, «тесно взаимодействовали с "восточными" (приуральскими) печенегами и вошли затем в состав формировавшегося этноса башкир» (с. 38) (в чем проявлялось это "взаимодействие", автор не поясняет, а известный археологический материал его не демонстрирует). Пожалуй, действительно не может вызывать серьезных возражений утверждение Е.А. Круглова о том, что восточные (приуральские) печенеги должны рассматриваться как "несомненный компонент формировавшегося в Приуралье этноса ранних башкир" (с. 36). Мысль, высказанная 40 лет назад Р.Г. Кузеевым (1974. С. 389 и сл.), так и не получила ни своего дальнейшего развития, ни опровержения в последующих работах по этногенезу башкирского народа. Но вот что действительно удивляет - это представление автора о характере и времени печенежско-огузских контактов и взаимодействия: "Печенеги же, сквозь пастбища которых, как сквозь масло, прошли и ушли на юго-запад огузы (туркмены), оказались после этого оттесненными на север и расколотыми на две группы" (с. 36). О каком времени идет речь - понять сложно. Если о первой половине XI в., когда гонимые сары-кыпчаками (половцами) огузы были вынуждены покинуть свои приараль-ские и заволжские территории, то вполне возможно, что, отступая под натиском кыпчаков на запад, часть огузов (торки) действительно могла "как сквозь масло" пройти через пастбища печенегов, но - в степях Восточной Европы. Тогда как другая их часть (сельджуки), уходя на юго-запад, в Джурджан (Гурган) и Мазандаран, вряд ли могла на своем пути встретить печенегов, которых там просто не было.
Если же автор ведет речь о конце IX - X в., то, как об этом свидетельствуют письменные источники (Ибн Фадлан, Константин Багрянородный) и данные археологии, заволжские печенеги ("восточные" у Е.А. Круглова), союзные с ними башки-
ры и огузы обитали по соседству в степях Заволжья и Южного Приуралья. По Константину Багрянородному - на условиях подчинения первых огузам. Одн
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.