ЖУРНАЛ ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ, 2013, том 63, № 1, с. 154-172
ИЗ ИСТОРИИ НАУКИ
ИЗ ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФИЗИОЛОГИИ ДВИЖЕНИЙ (FROM THE HISTORY OF THE RUSSIAN PHYSIOLOGY OF MOVEMENT)
DOI: 10.7868/S004446771301005X
2012 год отмечен двумя замечательными юбилеями классиков советской и российской нейрофизиологии. 2 апреля исполнилось 90 лет Виктору Семеновичу Гурфинке-лю, академику РАН, доктору медицинских наук, профессору, лауреату Государственной премии СССР, автору ставших классическими работ по регуляции позы и движений, физиологическим основам протезирования, разработке адаптивных робототехнических систем.
2 июня исполнилось 85 лет Инессе Бенедиктовне Козловской, члену-корреспонденту РАН, доктору медицинских наук, профессору, заслуженному деятелю науки России, лауреату Государственной премии РФ и премии правительства РФ, создателю школы гравитационной физиологии движений, крупнейшему специалисту в области сенсомоторной физиологии.
Научные труды В.С. Гурфинкеля и И.Б. Козловской, их жизненный опыт, их оценки исторических событий, суждения о людях, с которыми их сводила судьба, являются нашим национальным достоянием.
"Журнал Высшей Нервной Деятельности" публикует отрывки интервью — их лучше назвать воспоминаниями, — которыми любезно поделились Инесса Бенедиктовна и Виктор Семенович. В них — живая и глубокая история становления и развития отечественной физиологии движений. Эпиграфом к этим воспоминаниям можно поставить слова В.С. Гурфинкеля из его интервью: "Я не из тех, кто считает "кто не с нами, тот против нас". Я сказал бы "кто не с нами, тот без нас".
Редколлегия журнала и коллеги по работе поздравляют Инессу Бенедиктовну и Виктора Семеновича с замечательными юбилеями. Читатели нашего журнала — с Вами!
Публикация подготовлена к.ф.-м.н. Е.В. Бирюковой и к.п.н. И.Е. Сироткиной.
ВИКТОР СЕМЕНОВИЧ ГУРФИНКЕЛЬ Война. Работа хирургом
Отец мой был хирург. Когда я был школьником, мне медицина очень нравилась, а операционная казалась святилищем. Я смотрел на отца снизу вверх.
Я помню 1937-й год чуть-чуть, по школе. Приходишь в класс — кто-то сидит и плачет: значит, ночью забрали. Боялись очень. Начальник моего отца — очевидно, хорошо ориентирован был — отправил его в Киев, в Институт повышения квалификации, специализироваться по онкологии (тогда онкология только появилась как самостоятельная область). И это его спасло, по-видимому. Иначе непонятно было, зачем папе ехать на курсы: тогда хирурги были широкого профиля: и катаракту могли удалить, и гинекологию сделать.
В воскресение утром 22-го июня 1941 г. по радио сообщили о начале войны. Я отправился в свой институт, где накануне сдал последний экзамен за второй курс. Там было очень оживлено: пятый курс оформлял дипломы врачей, четвертый — заурядврачей, а нас направили помогать переоборудовать клиники в госпитальную базу. Через несколько дней нам — комсомольцам — предложили добровольно перейти в состав истребительного батальона по борьбе с парашютистами-диверсантами. Мы ночью выезжали на поиски парашютистов. Когда Одессу окружили, нас перебросили на передовую. А в августе 1941 года, нас, студентов-медиков, передали в распоряжение медицинской службы Приморской армии. Я попал на госпитальный корабль: меня поставили "операционной сестрой". Мы вывозили раненых из окружения в Крым.
Потом пришел приказ, чтобы студентов-медиков старших курсов отправить на учебу, и меня отправили в Ростов. Был уже октябрь, все уже учились, а мне надо было что-то до-сдавать. Не успел я все досдать, как немцы окружили Таганрог, и Ростов стали эвакуировать. Ростовский мединститут отправляли в
Томск. А я ехал с ребятами, тоже студентами-медиками, из Харькова, их отправляли во Фрунзе. И они мне сказали: «Куда ты поедешь в таком виде (я в легкой одежде был) в Томск? Едем с нами». Я поехал с ними. Мне сложнее было — им дали общежитие, мне не дали. Но в конце концов все уладилось, и я кончал во Фрунзе, в январе 1944-го, и оттуда попал в Заполярье. В начале был как все — старшим врачом в танковой части. Но мне там было нечего делать, и я ходил в госпиталь — там не хватало рук. Там меня принимали как своего. Как-то меня назначили ассистировать армейскому хирургу, который приехал с инспекцией, а ему дали оперировать тяжелого раненого. Чем-то я ему понравился. Он уехал, и я забыл про него. Но как-то приехавший врач спросил:
— Как твоя фамилия? Как? А ты такого-то знаешь? Это армейский хирург, он тебя откуда-то знает. Пойдем к командиру.
Пришли:
— Этот? Я тебя разыскивал.
И я стал помощником армейского хирурга по переливанию крови и стал заниматься администрацией, а когда были возможности, я работал как хирург. В хирургии очень важно — соображаешь ли ты, есть ли у тебя навыки, и откуда у тебя руки растут.
Протезирование
Когда война кончилась, я был в Заполярье, в Финляндии. Все хотели в Союз, и я тоже, но мой начальник сказал: нет, ты будешь со мной. Я был недоволен, но начальник говорил: нет, и ничего не объяснял. Потом я узнал, что уже в 1944-м готовилась война с Японией, и войска, которые освободились здесь, через Союз были отправлены туда. А нас — командную часть — послали в Варшаву. Там мой начальник стал большой шишкой, а мне делать там было нечего, но мы жили с ним вместе. И я приходил к нему на работу, спрашивал: могу ли чем-то помочь? И стал свой человек.
Однажды меня вызвал один командный чин и спросил:
— Много вам приходилось ампутировать?
— Не считал, всяко бывало.
— Время поменялось. Теперь надо не отрезать ноги, а приделывать.
— А это как?
— О, это уже другой разговор. Я вас пошлю в Шаритэ, в Берлин, и там вы научитесь.
— А зачем?
— Тут у нас много немцев, мастеров, они все гражданские, протезисты, и они умеют что-то делать, но это надо организовать.
— Но я же ничего не умею.
— Вот вы и научитесь.
Открывает ящик, достает заготовленные бумаги. И я поехал в Шаритэ. Там было протезное отделение, делали ортопедические аппараты — в том числе, Рузвельту. Пробыл там три недели — приходит телеграмма: хватит учиться, приезжай. И я вернулся и организовал немцев.
Это была неплохая организация. Мой генерал — Константин Михайлович Жуков, он был потом начальником Главного медицинского управления, пришел, посмотрел и сказал: "Главное, вы их не переучивайте; они специалисты, их в армию не брали". Эти немцы были очень профессиональные люди. Я мог получать для них военные пайки — тогда это было главное. Но в Польше им было очень плохо: если они говорили на улице по-немецки, их могли избить. И мой генерал Жуков сказал: давайте попробуем получить для них ставки вольнонаемных. Он написал
письмо и сказал, что с этим письмом надо идти к маршалу Рокоссовскому. Я ему говорю:
— Константин Михайлович, от людей я знаю, что вы с Константином Константиновичем в очень дружеских отношениях.
— Молодой человек, я знаю, что я делаю.
Я пришел в приемную, там полно генералов, а я был капитаном. Я сижу; через пять минут выходит адъютант:
— Такой-то здесь?
— Здесь.
— Вас просит маршал.
Я зашел, кажется, с закрытыми от страха глазами. Когда открыл глаза, увидел, что он стоит. Я таких начальников, которые встают при докладе подчиненных, еще не видывал. Он меня попросил сесть, и я ему все рассказал. Рокоссовский на меня произвел неизгладимое впечатление: красивый, рослый, очень приятное лицо. Он вызвал начальника штаба и сказал: вот эти бумаги надо сделать сейчас, для доктора. И мне: "Ну что, доктор, хотя победителей и судят, но нас с вам за это судить не будут". Он просил выделить деньги на ставки вольнонаемных.
Немцы работали очень хорошо, потому что я им не мешал. Они знали, что делать, и
народ был приятный. Мы перебрались в Лодзь — там был большой госпиталь, в котором были ампутированные. Немцев поселили в один дом, и утром их провожали солдаты на работу, главным образом потому, что по дороге их могли избить или оскорбить. Я тоже жил в этом доме, и у нас были очень добрые, теплые отношения. Потом была конференция тыла, и мой начальник решил, что надо что-то показать. Мы показали больного, у которого не было двух ног и руки. Стояла ширма, за ней — кровать, на которой он лежал в белье. Ширму закрыли, а через десять минут открыли снова — и больной стал прохаживаться, с руками и ногами и в форме. Рокоссовский, пересевший в первый ряд, встал и начал апплодировать.
Я убедился в том, что когда человек осваивает протез, для него основная проблема — не упасть, без всяких громких слов. Это — пример двигательного обучения, но не здорового человека, а увечного, у которого совсем другие способы приспособления. Я видел, что если в первый раз протез подогнется, и человек упадет, то, чтобы научиться ходить, ему надо два-три месяца. А если он не упадет, то через десять дней уже ходит свободно. Тогда я задумался над тем, как это может быть. Есть такое издание: "Советская медицина в Великой отечественной войне", 35 томов. И в этом издании есть статистика заживления ран, однотипных (у нас на этот счет была хорошая классификация), в 1941—1942 годах и в 1943— 1944 годах. Во второй период люди были более истощены, а заживление шло быстрее. Вот что такое дух, вот что такое настроение! Я знал: если больной ушел в болезнь, с ним трудно иметь дело. А человек, который оптимистично настроен, скорее преодолеет физическую сторону болезни.
Ампутированные были люди, которые пострадали в последние часы войны. Тогда считалось: поскорее протез получу, поскорее уеду домой. Мы принимали людей раз в неделю — я и один немец, инженер-протезист, смотрели больного и писали назначение — что для него нужно сделать. Обычно каждую неделю — пятьдесят человек; это утомительно. И вот был очередной прием. Я спрашиваю солдата:
— Есть там кто-то еще?
- Да.
Входит человек на костылях — они все на костылях. Я говорю:
— Садитесь. По-моему, мы с вами сегодня уже виделись.
— Да.
— Так в чем дело?
— А дело в том, что вы со мной так разговаривали, что мне не к чему было придраться!
— Простите, я не понимаю. А почему вы должны придираться?
— А потому что вы на двух ногах!
Я поговорил с ним, и он ушел. Я взял историю болезни. Выясни
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.