главную клаузу без всяких ограничений, а для вынесения подлежащего из сентенциального актанта требуются специальные условия. Так, в английском языке это запрет на выражение комплементайзера (ср. Who do you think [*that] wrote a book? - Кто, ты думаешь, [*что] написал книгу?; подстановка that / что делает предложение грамматически неправильным). В языке нупе эти условия выражаются в требовании присутствия анафорического местоимения на месте субъекта в сентенциальном актанте: Etsu Musa gan ganán u: gí eci o 'Муса сказал, что вождь съел батат' (здесь etsu - 'вождь', вынесенный субъект подчиненной клаузы, и: - анафорическое местоимение 3 лица, стоящее в позиции подлежащего). Дж. Кандибович считает, что данный эффект во всех языках обусловлен исключительно просодическими причинами, и приводит доказательства в пользу такой трактовки для данных нупе. Вывод пятой главы таков: условия для произнесения нескольких копий составляющей могут быть исключительно просодическими.
Шестая глава играет роль заключения. В ней автор суммирует, какие явления создают необходимые условия для того, чтобы была произнесена не одна копия составляющей, а несколько. Как было показано, эти явления относятся к различным языковым уровням: они бывают морфологическими (требование глагольной лексемы при показателях времени), фонологическими (требование лексемы для выражения тона), синтаксическими (формирование параллельных цепочек), просодическими (решение о произнесении составляющей появляется уже после построения синтаксической структуры, подробнее см. главу 5). Также автор делает предположения о том, какие еще языковые
явления могли бы в принципе создавать условия для повторов.
Книга Дж. Кандибовича, безусловно, представляет интерес с точки зрения теории языка, особенно для тех, кто предпочитает формальные модели языкового описания. До сих пор не было предложено цельного взгляда на синтаксический повтор: исследования были посвящены лишь отдельным конструкциям. Дж. Кандибович показывает, что различные конструкции с повторами в принципе могут быть проанализированы в рамках генеративной модели, и данный анализ объясняет их внутреннее устройство и внешние свойства. Конечно, три рассмотренных конструкции одного языка не могут дать полного представления о явлении повтора, однако автором выбраны достаточно непохожие конструкции, которые могут пролить свет на разные стороны синтаксического повтора. Скудость языкового материала отчасти компенсируется необычностью самой темы для полевой работы и тем, что автор анализирует данные языка, в котором хорошо разбирается - с языком нупе связаны многие работы Дж. Кандибовича. Анализ материала можно оценивать по-разному с точки зрения полноты и приемлемости, но он отличается логической последовательностью, стройностью и вниманием к деталям. Книга имеет четкую структуру и написана ясным языком. Можно надеяться, что работа Дж. Кандибовича послужит хорошей основой для дальнейших исследований, посвященных явлению синтаксического повтора в теоретическом и типологическом аспекте.
В.С. Мальцева
J.T. Koch. Tartessian: Celtic in the South-West at the dawn of history (Celtic studies publication XIII). Aberystwyth: Centre for advanced Welsh and Celtic studies, 2009. 173 p.
Новая книга известного кельтолога Джона Кука1 (в настоящее время - профессора Центра Валлийских и кельтских исследований Университета Уэльса, Аберистуит), говоря коротко и просто, является описанием большого научного открытия. Это не изложение новой гипотезы или теории, не предложение новой интерпретации старых данных или новой терминологической системы, а именно - открытие, поскольку автор претендует на то, что он открыл новый древний индоевропейский язык - тартессийский - и доказал, что этот язык относится к кельтской группе. Но радоваться рано.
1 Фамилия произносится так!
Теоретически (но только теоретически!) мы с легкостью можем и, более того, должны предполагать в относительно далеком прошлом существование на территории Евразии некоторого количества индоевропейских (а также - алтайских, уральских и пр.) языков, которые не оставили после себя ни языков-потомков, ни письменных свидетельств. Нам известно огромное количество языков, от которых осталось лишь ограниченное число памятников эпиграфики, на наших глазах постоянно происходит процесс «умирания» так называемых миноритарных языков и вытеснения их другими, как родственными, так и нет. Но вполне логично было бы предположить, что аналогичные процессы имели место, например, на территории Европы
в периоды, предшествующие распространению там письменности (не совсем ясная атрибуция археологических данных, свидетельствующих о сложности путей миграции и.-е. племен и их постоянных контактах как между собой, так и с представителями других языковых семей, казалось бы, также подтверждает данное предположение). На самом деле - все оказывается не так, и если, например, каждый германист знает о существовании готского языка, не оставившего потомков, и неизменно учитывает в своих реконструкциях готский языковой материал, сохранившийся в переводах Ветхого и Нового Завета, предположить существование на более ранних этапах дивергенции протогерманского еще каких-то аналогичных тупиковых ветвей кажется для него странным, фантастическим, да и просто - ненужным. И в общем это можно понять: классификация языков внутри одной семьи, построение «древ родства», высчитывание глубины распада диалектов - все это делается на базе заданного и ограниченного числа языков, и искусственное введение в эти системы новых элементов неизбежно приведет к их разрушению или хотя бы -серьезному пересмотру. Новые «незаконные» родственники здесь окажутся явно лишними, причем - как на уровне группы, так и на уровне семьи и даже - макросемьи. Так, например, попытки Г. Витакера реконструировать «новый» древний и.-е. язык, который сохранился лишь в ряде заимствований в шумерском и который он назвал «евфратским» (см. ^ЫИакег 1998]), вызвали резкое осуждение индоевропеистов, увидевших в его трудах «постройку хрупкого карточного домика» [Уашёуегш 2008: 380].
Как это ни странно, при этом, как правило, легко допускается существование на территории той же Европы разнообразных доиндоев-ропейских субстратных диалектов, атрибуция которых часто не проводится вообще, либо проводится «гадательно», и которые обычно охотно признаются языками-изолятами, в той или иной степени проявляющими себя в заимствованиях или/и в топонимах. К таким языкам было принято относить и язык тартессийских надписей.
Обращаясь к раннему континентальному кельтскому материалу, мы должны отметить, что многие исследователи, естественно, понимают, что определенные и довольно многочисленные народности, не оставившие письменных памятников, но описываемые античными авторами как кельты, с одной стороны, и ат-рибуируемые как кельты археологами, с другой, должны были говорить на каком-то языке, который также, скорее всего, принадлежал к кельтской группе языков. Подтверждение кельтского языкового присутствия проявляется
обычно в топонимах и редкой ономастике2, но не более того, и говорить о том, например, каким мог бы быть язык боев и чем он мог бы отличаться от языка скордисков, совершенно не принято, что в общем понятно. Но, повторяем, во всех подобных случаях речь идет о народах уже известных как кельтские, кроме того -о достаточно поздних периодах (после середины I тыс. до н. э.), описанных античными авторами и оставивших много археологических данных.
Совершенно иную ситуацию мы встречаем в случае с предполагаемым тартессийским языком. В том, что касается археологии, то Тартесс, находящийся на юго-западе Иберийского полуострова и известный античному миру как важный политический и особенно - экономический (торговый) центр уже в VIII-VII вв. до н.э., не демонстрирует никаких специфических «культурных черт» (керамика, оружие, орнаментика, ювелирные изделия и пр.), которые могли бы продемонстрировать его связь с древним кельтским населением Европы. Однако, как полагает Дж. Кук, это вполне логично, т.к., согласно его теории, кельты, осевшие в этом районе, во-первых, отделились слишком рано, когда еще просто не сформировались не только основные черты Латенской культуры, но не существовало и так называемого Галь-штадского единства. Во-вторых, как он пишет, «длительные контакты с финикийцами привели к ориентализации материальной культуры Тартесса» (с. 13).
Другие «традиционные ориентиры», как кажется, гипотезу Дж. Кука скорее подтверждают. Так, сам топоним Tartessos (видимо, и соответствующее название реки), он предлагает возводить к общекельтскому корню *tart- 'сухость, жажда' (к и.-е. *ter-s- 'сухой', вокалическое развитие см. в [Matasovic 2009: 371], где топоним, естественно, не приводится). Данная этимология топонима предлагалась Дж. Куком в ряде устных выступлений, а также в выпущенном им два года назад «Атласе кельтских исследований» [Koch 2007]3. Но, говоря строго, эта этимология в качестве предположительной уже предлагалась в ряде работ, отмечающих «кельтский элемент» в тартессий-ских надписях, о чем еще годом раньше писал П. Симс-Вильямс: «Я не решаюсь соотносить Tartessos с кельтским *tartu 'сухость, жажда',
2 См., например, работы отечественного лингвиста А.И. Фалилеева, в настоящее время также работающего в Аберистуите, Университете Уэльса [Фалилеев 2006; Falileyev 2005; 2006; 2007].
3 См. критическую рецензию на «Атлас»
[Falileyev 2008].
хотя это и соответствует тамошнему климату» [Sims-Williams 2006: 226]. В принципе, предложенная Куком этимология топонима представляется лингвистически возможной и даже - семантически мотивированной, однако сама ее возможность является допустимой только при условии, что сам топоним - кельтский, что все же остается лишь предположительным (ср., например, эстонский город Тарту).
На первый взгляд, еще более очевидным свидетельством в пользу теории Кука является тот факт, что у римских авторов (например, у Плиния, Naturalis historia, 3.13) упоминается племя celtici, живущее на юго-западе Иберийского полуострова и «разделяющее с кельти-бера
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.