Славяноведение, № 6
© 2004 г. Л.Н. БУДАГОВА
К ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКОЙ РЕФЛЕКСИИ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Славистическое литературоведение уже исследовало восприятие и документально-художественное отражение Первой мировой войны и ее последствий. Это далеко не новая для науки тема. Она разрабатывалась (или затрагивалась), как правило, в связи с творчеством писателей, которые не прошли мимо Первой мировой как ее участники или современники. Ее нельзя было обойти и при рассмотрении межвоенного периода в истории национальных литератур - ведь окончание Первой мировой стало началом этого этапа, многое в нем предопределив, в частности радикализацию общественного сознания, формирование революционно-пролетарской литературы, интерес к философии экзистенциализма, поэтике экспрессионизма и т.д. Специалисты по романо-германским и американской литературам обращались к Первой мировой в связи с генезисом и спецификой "потерянного поколения".
Однако все познается в сравнении. Проблемы, связанные с творческой рефлексией войны, вмешавшейся в ход мировой истории, освещались в целом хуже и тенденциознее, нежели многие другие. Внимание к ним несоизмеримо со вселенскими масштабами катаклизма. Особенно бегло изучалось как у нас в стране, так и за рубежом само лихолетье 1914-1918 гг., состояние национальной словесности в это время. В существующих "Историях..." этот период либо пропускался, либо ему отводились всего одна-две страницы. Здесь не стала исключением и основательная "Истории сербской литературы" И. Де-ретича [1], хотя для сербов Первая мировая имела особое значение. В отечественных работах советского этапа, если эти годы и рассматривались, то в основном сквозь призму ленинского отношения к войне (см.: [2; 3]). Вообще в русской советской литературе и литературоведении тема Первой мировой войны, оттесненной куда-то на задворки истории Октябрьской революцией, получила, пожалуй, самое слабое и тенденциозное освещение по сравнению с литературой и литературоведением других стран. Произведения ряда русских поэтов - Н. Гумилева, служившего во время войны в уланском полку (сб. "Колчан", 1916; "Костер", 1918), В. Брюсова, работавшего военным корреспондентом, В. Хлебникова, В. Маяковского, которые не были на фронте, но отдали должное военной теме, анализировалось с опаской и под социальным углом зрения. Военные стихи Маяковского укоряли за "пацифизм", хоть и
Будагова Людмила Норайровна ратур до 1945 г.
- д-р филол. наук, зав. Центром истории славянских лите-
хвалили за "социальную подоснову кровавых и ничем не оправданных битв", показанную в поэме "Война и мир" [2. С. 743]. Позитивное отношение к антивоенным стихам Хлебникова (цикл "Война в мышеловке") за выраженную в них ненависть к ее виновникам и тем, кто наживается на войне, сочеталось с игнорированием сербских (косовских) и более общих славянских мотивов, получивших у Хлебникова героическую интерпретацию.
Радой Славун, родун Славян,
Не кажи, не кажи своих ран!
Расскажи, расскажи про ослаби твои,
Расскажи, расскажи как заслави твои полонила волна
неми с запада яростно бьющей...
[...]
- Победная славь да идет.
Да шествует!
Пусть в веках иреках раздается тот пев:
«Славь идет! Славь идет! Славь восстала...»
(«Боевая», кн. «Изборник», 1914)
И это не случайно, поскольку усиленные войною патриотические и славянофильские чувства расценивались либо как "шовинистический угар", либо как импульс к нежелательной "идеализации действительности" (оценка батальной лирики Брюсова 1914-1915 гг.).
В произведениях советских писателей - трилогии "Хождение по мукам" А.Н. Толстого и даже в гениальной эпопее "Тихий Дон" М. Шолохова война выступала исключительно как предыстория и прелюдия революционных событий в России. Примечательно, что и А.И. Солженицын, которого как автора "Красного колеса" можно назвать главным русским летописцем Первой мировой, задумывая в 1937 г. свое произведение, собирался писать роман об Октябрьской революции, но, вернувшись к своему замыслу в 1960-х годах, развернул и тему войны, в которой участвовал его отец.
Чрезвычайно скудна как российская, так и зарубежная библиография научных работ, литературных сборников и антологий, посвященных 1914-1918 гг. и их отражению в искусстве (особенно на фоне аналогичных изданий о творческой рефлексии революционных событий в России 1917 г. и Второй мировой войны). Не приходилось слышать на конгрессах славистов и других международных форумах, связанных с этой проблематикой, литературоведческих докладов. Создается впечатление, что в какое-то время интерес к ней был практически утрачен, а сам период превратился в выцветающее пятно литературной истории.
Между тем, изучение проблематики, связанной с "великой" войной, сейчас, в пору идеологического раскрепощения гуманитарных наук и происходящей переоценки ценностей, способствует более глубокому пониманию одного из сложнейших этапов истории ХХ в. и рожденной им литературы, увеличивая шанс на постижение истины. Отказ от предвзятых подходов к действительности позволяет многое пересмотреть, к примеру - отношение ко многим участникам и героям той войны, превратившимся в советской и просоветской историографии и литературе в "антигероев", врагов "прогрессивного человечества". Пришла пора вернуть им - пусть противоречивый, но человеческий облик. Среди них - Ю. Пилсудский, командир польского легиона, сформированного в Галиции и воевавшего на стороне Австро-Венгрии и Германии с целью освобо-
дить Королевство Польское от русского владычества; генерал М.Р. Штефаник, соратник Т.Г. Масарика, создававший вместе с ним чехословацкие легионы, чтобы бок о бок с Россией освобождать родину от Габсбургов. (Подтверждением исторических заслуг Штефаника стал, в частности, посвященный ему словацко-российский сборник, изданный в Мартине в 2001 г.) К ним относится и командир роты Чешской дружины, будущий автор пятитомной "Легионерской эпопеи" (1921-1927) Р. Медек, мечтавший после Октябрьской революции освободить Россию от большевиков и вновь водрузить над Кремлем истинно русский флаг вместо "чужого, красного". Этими "антигероями" надолго стали и царские генералы - Корнилов, Врангель, Юденич, Колчак, что прекрасно доносит стихотворение С.К. Неймана "Приветствие" (сб. "Красные песни", 1923):
Mordyf i Kolcak, Denikin, Judenic, Wrangel, tvä zrädnä a zbabeia emigrace, zurnalisticti lhäfi vsech zemi v zoldu burzoazie a vsichni cervi tyjici z mrchy stareho sveta, holota, kterä I've: vlast! A mysli na tr uny, ksefty a chlast...
Убийцы - Колчак, Деникин, Врангель, -трусливые банды иуд-эмигрантов, лжецы-журналисты всех стран буржуазных отребье человечества,
черви, набравшие жира от падали старого мира, сброд, который орет: "Отечество!" -думая только о царском троне, бирже и кабаках, прорвавшиеся нарывы царизма....
Пер. П. Железнова
Теперь царским генералам воздают должное, извлекают из небытия, полностью реабилитируют в глазах общественного мнения. В 1992 г. в России вышли двухтомные "Воспоминания" барона П.Н. Врангеля, в 2001 г. книга о военном времени "Дни скорби" - дневники его младшего брата, искусствоведа Н.Н. Врангеля, участвовавшего во время войны в деятельности Общества Красного креста и скончавшегося в Варшаве от желтухи. В предисловии к дневникам сказано, что Николай Николаевич - праправнук "арапа Петра Великого", Абрама Петровича Ганнибала, т.е. у Пушкина и Врангеля - общий предок.
Однако вместе с реабилитацией происходит идеализация некоторых исторических персонажей. Особенно романтизируется образ адмирала Колчака, его любовные истории и гибель: по легенде, он шел на расстрел, напевая романс "Гори, гори, моя звезда". В восстановлении исторической истины большое значение имеют документы того времени, в частности литература чешских легионеров, которые прошли через Сибирь, где действовал Колчак. В уже упоминавшейся "Легионерской эпопее" Р. Медека есть строки о жестокости Колчака, впрочем, как подчеркивает автор, не сравнимой с жестокостью большевистских "троек". В эпопее Медека мало художественных достоинств, но много ценного документального материала, достойного доверия.
Серьезную хроникально-документальную основу обнаруживают и выдающиеся, высокохудожественные произведения о Первой мировой войне, в том числе и знаменитые "Похождения бравого солдата Швейка" (1923) Я. Гашека, что, на наш взгляд, должным образом еще не оценено литературоведами. А ведь Гашек
высмеивал, но не выдумывал самые абсурдные и невероятные ситуации. В его эпопее царили факты, сохраненные цепкой памятью автора, а не фантазии. Приведем лишь один пример. При сопоставлении чешской и словенской литературы о войне обнаруживаются переклички между "Похождениями бравого солдата Швейка" Гашека и "Добердобом" (1940) Прежихова Воранца. Поражает сходство некоторых персонажей. Так, гашековский военврач Баутце, в 11000 случаев своей врачебной практики установивший 10999 случаев симуляции и лишь одного солдата не поймавший на удочку, потому что "счастливчика" хватил удар, удивительным образом повторяется в прежиховском докторе Давиде, "который в каждом солдате видел симулянта". Он будто сбежал в книгу словенского писателя из лечебного барака, где выдерживали подозреваемого в симуляции Швейка. Подобно гашековским врачевателям, доктор Давид тоже был убежден, "что большинство солдатских болезней проистекает от желудка, обжорства и чрезмерного питья", и, прибегая к соответствующему лечению, сильно гневался на циркуляр, "предписывающий более осторожное употребление касторового масла". Сатира Гашека, переведенная в конце 1920-х годов на словенский язык Ф. Говекаром, вероятно, была известна Прежихову Воранцу. Но здесь, бесспорно, речь идет о совпадениях. Оба произведения написаны бывшими подданными одной и той же империи и солдатами одной и той же армии, оба писали с одной и той же натуры. Гашек писал сатиру, сознательно прибегая к гиперболам и гротеску. Прежихов Воранц создавал роман-хронику, своего рода репортаж. Совпадение гротеска и документа показывает документальность гашековской сатирической эпопеи и объективную карикатурность реальной действительно
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.