ПУБЛИКАЦИИ
Славяноведение, № 4
© 2005 г. А. С. СТЫКАЛИН
К ВОПРОСУ О ПРИГЛАШЕНИИ Р. ЯКОБСОНА ПОСЕТИТЬ
СССР В 1956 ГОДУ
Количество опубликованных в разных странах работ, посвященных незаурядной личности и многогранному творчеству Романа Осиповича Якобсона (1896-1982), весьма велико. Существуют и исследования биографического плана, отражающие основные вехи его творческого пути, его московский, пражский, американский этапы (см., напр.: [1]). Хуже изученным остается, однако, вопрос об отношении к выдающемуся филологу советской партийно-идеологической номенклатуры в послесталинскую эпоху, а отношение это не было неизменным, оно находилось в зависимости от общей политической линии Кремля, в которой периоды ужесточений сменялись полосами временных послаблений (что было связано не в последнюю очередь с положением дел на фронтах "холодной войны"). Предлагаемый читателю документ из фондов бывшего архива ЦК КПСС на Старой площади проливает свет на один из эпизодов в биографии известного филолога, хотя и отраженных в переписке Якобсона [2; 3], но все-таки не в полной мере проясненных. А между тем, именно в 1956 и 1958 гг., во время первых своих приездов в Москву после 35-летнего перерыва, Р.О. Якобсон не только восстанавливает старые связи в филологической среде, но и устанавливает тесные и плодотворные контакты с новым поколением отечественных лингвистов.
Сохранявшаяся в верхах настороженность в отношении "буржуазных" ученых уже не могла в 1956 г. переломить общей тенденции - к расширению связей советских ученых с западными коллегами. Причем, как видно из приводимого документа, стремление отечественных филологов выйти на простор мировой науки находило некоторую поддержку наиболее дальновидных и образованных партийных функционеров, прежде всего тех, кто в годы оттепели пришел на работу в ЦК из научных учреждений. Один из таких людей - автор приводимой записки В.А. Кириллин, в 1956 г. заведующий отделом науки и вузов ЦК, позже председатель госкомитета СССР по науке и технике, а вообще специалист по теплофизике и термодинамике, с 1962 г. академик.
Кстати сказать, расширение контактов советских и западных ученых, их взаимное сближение имели по обе стороны "железного занавеса" как своих сторонников, так и противников. XX съезд КПСС был воспринят в мире сов-
Стыкалин Александр Сергеевич - канд. ист. наук, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН.
сем неоднозначно, и во внешнеполитическом плане не только как шаг к нормализации международных отношений. С точки зрения консервативного и право-либерального сознания любая программа реанимации марксистских идей воспринималась совершенно иначе, чем левыми как на Западе, так и на Востоке Европы. Вот как, например, западногерманская газета "Frankfurter allgemeine Zeitung" еще до окончания XX съезда, 23 февраля 1956 г., отреагировала на происходящее обновление коммунистической доктрины Кремля: "Многие доброжелатели на Западе истолковали демонстративное разоблачение Сталина как признак чистки советского режима, который отбросил грубые революционные нравы и благодаря этому стал способным вести переговоры и участвовать в союзах. На самом же деле новое развитие представляет собой нечто в высшей степени опасное, а именно широко задуманную попытку усилить путем возврата к ленинскому интернационализму фанатизм и революционность коммунистического движения, застывшего в сталинской догме". Идейное преодоление сталинизма могло расцениваться, таким образом, не только как попытка соединить идею социализма с некими демократическими принципами и началами, но и как прямое возвращение к небезопасному пролетарскому мессианизму и проектам осуществления "мировой революции", распространенным в начале 1920-х годов.
Независимо от того, как относиться к подобной перспективе обновления марксизма применительно к середине 1950-х годов, опасения западногерманской газеты были, конечно, преувеличенными - хотя бы потому, что сталинское наследие отнюдь не собиралось без боя уступать место новым веяниям. И все-таки в либерально-интеллигентских кругах США идея Якобсона посетить родную Москву была воспринята, мягко говоря, с непониманием. Младший брат Романа Сергей, историк, руководивший славянским отделом в Библиотеке Конгресса США, расценил присланное брату из СССР приглашение не иначе, как "один из шагов, предпринимаемых ныне гангстерами из Москвы с целью разоружения свободного мира в политическом, военном и духовном плане". Он призвал Романа ответить резким отказом на "позорное приглашение" и не становиться жертвой советской пропаганды [3. С. 69-70].
Роман Осипович не послушал совета близких ему людей и приехал в мае 1956 г. в Москву на организационное заседание Международного комитета славистов, посвященное подготовке IV Международного съезда славистов. Об этом он нисколько не сожалел впоследствии. "Поездка меня глубоко взбудоражила. Потрясла преемственность, сила чувства, постоянство в людях. Никогда не ощущал себя до такой степени русским и московским уроженцем. Никогда не воспринимал так остро то глубокое духовное одиночество, в котором я сейчас живу. То одиночество, от которого я заслонялся игрой мысли, радостью научного творчества, способностью самозабвенно увлекаться. Сосет под ложечкой от тоски по дружбе и родине", - писал он в Москву давнему другу и соратнику П.Г. Богатыреву 11 июля, через полтора месяца после посещения СССР [2. С.72]. "Моей научной работе и мне психологически очень помог подъем после недавней поездки", - резюмировал он тремя месяцами позже, 10 сентября [2. С. 74]. Очевидно, дело было не только и не столько в ностальгических чувствах, настоятельно требовавших своего удовлетворения, сколько в естественном для ученого стремлении к расширению среды научного общения. "Я был под таким напором впечатлений, что невольно берег душевные силы, чтоб не рухнуть. Столько было вопросов, научных мыслей, наблюдений и замет, о ко-
торых не успели побеседовать," - читаем в одном из писем Богатыреву [2. С. 73]. Для российских друзей встреча с Якобсоном стала не меньшим событием. "Твой приезд произвел на всех видевших тебя большое впечатление", - писал своему другу Богатырев летом 1956 г. [3. С. 73].
В отличие от большинства своих американских коллег "невозвращенец" Якобсон смотрел в будущее с некоторым оптимизмом, когда писал об СССР и оценивал перспективы советской гуманитарной науки. "Там начинается ренессанс культурной жизни, и науки в частности. Надеюсь, что этот новый этап продолжится. Мои друзья и коллеги приняли меня очень сердечно. Хочется думать, что в настоящее время ничто не может воспрепятствовать научному сотрудничеству Запада и Востока", - замечал он 18 июля 1956 г. в письме, адресованном исследователю древнерусской литературы А.В. Соловьеву, тоже эмигранту [4. С. 66].
Наверное, Р.О. Якобсон был здесь излишне оптимистичен. Публикуемый документ, относящийся к весне 1956 г., - продукт конкретного времени. Столь благосклонное отношение на Старой площади к приезду в СССР "невозвращенца" Якобсона труднее представить себе несколькими месяцами позже -венгерские события привели к новому охлаждению между Востоком и Западом, ограничению культурных и научных связей. Известный филолог испытал это на себе - запланированный на осень 1957 г. новый визит в Москву (для прочтения серии лекций в МГУ) не состоялся, разрешение инстанций не было получено. Желание Якобсона продолжать и развивать недавно возобновленные дружеские и научные контакты с советскими учеными в это время находило еще меньшее, чем год назад, понимание большинства западных коллег. Наиболее отчетливо такую позицию выразил В. Набоков в присущей ему жесткой, циничной и отчасти снобистской манере. "Откровенно говоря, меня коробят Ваши заезды в тоталитарные страны, даже если они и вызваны чисто научными соображениями", - писал он Якобсону в апреле 1957 г. [3. C. 71]. В это время в западных славистических кругах была популярна идея бойкота IV Международного съезда славистов, который должен был состояться в Москве в сентябре 1958 г. Исследователям известно, какого труда стоило Р.О. Якобсону собрать представительную американскую делегацию для участия в этом съезде. Ведь даже те ученые, которые были далеки от политики и руководствовались сугубо научными соображениями, со скептицизмом восприняли план проведения в СССР славистического конгресса, исходя из того, что в Москве немыслимо обсуждение острых вопросов, связанных с развитием славянских культур на современном этапе. "Культурное сотрудничество" в том виде, в каком оно может осуществиться в Москве, скорее зажмет рот западным участникам, нежели придаст смелости восточным", - писал Якобсону в этой связи один из его учеников, В. Эрлих [3. С. 70]. Но Якобсон сохранял прежнюю уверенность в необходимости контактов ученых, находившихся по разные стороны "железного занавеса". Он видел в этих контактах важный стимул научного процесса на родине. Мне казались и кажутся "наиболее продуктивными встречи и совещания с учеными-коллегами, хотелось их продолжить", - писал он 30 июля 1957 г. в Москву молодому коллеге Вяч.Вс. Иванову [3. С. 81].
Московский съезд славистов прошел на высоком уровне, хотя его атмосфера чуть не была омрачена теми, кто в любом проникновении свежего воздуха в
научную жизнь видел угрозу своему положению. В центре едва не произошедшего скандала невольно оказалась как раз фигура Р.О. Якобсона1.
В последующие годы связи советских и американских филологов продолжали находиться в тесной зависимости от колебаний политической конъюнктуры. В сентябре 1959 г., во время поездки Н.С. Хрущева в США, о драматических событиях "будапештской осени" стороны почти не вспоминали. Но прошло еще полгода, и американский самолет-разведчик, сбитый 1 мая 1960 г. в небе над Свердловском, снова изменил политический климат в мире, и это сказалось, пусть на короткое время, на интенсивности научных контактов. Так продолжалось до начала горбачевской перестройки, когда тенденция к большей открытости советской системы не только приобрела необратимый характер, но привела к качественным изменениям в
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.