Б. Г. БОБЫЛЕВ
Орел
Канцеляризмы в прозе Андрея Платонова
В статье рассматривается экспрессивное использование элементов канцелярской речи в произведениях А. Платонова конца 20-х гг. прошлого столетия.
Ключевые слова: канцеляризмы; символ; религиозные аллюзии; мифопоэтическая картина мира; комбинаторные приращения смысла; императивная модальность.
]П> книге «Живой как жизнь», посвя-О щенной русскому языку, К. И. Чуковский сочувственно цитирует слова А. П. Чехова: «Какая гадость чиновничий язык. "Исходя из положения", "с одной стороны", "с другой стороны", и все это без всякой надобности. "Тем не менее", "по мере того" чиновники сочинили. Я читаю и отплевываюсь... Неясно, холодно и неизящно: пишет, сукин сын, точно холодный в гробу лежит». Чуковский называет этот чиновничий язык канцеляритом, говорит о недопустимости употребления его вне канцелярской сферы: «Главная беда заключается в том, что канцелярская речь по своей ядовитой природе склонна отравлять и губить самые живые слова» [Чуковский 1962: 138]. Корней Иванович пишет о том, что канцелярит начинает активно проникать в нашу речь с середины 30-х гг. XX столетия. Однако А. М. Сели-щев в своем классическом исследовании «Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским языком последних лет (1917-1926)» приводит данные, свидетельствующие о том, что форсированное
Бобьлев Борис Геннадьевич, доктор пед. наук, кандидат филол. наук, профессор Государственного ун-та УНПК.
Г-тай: boris-bobylev@yandex.ru
проникновение элементов канцелярского языка в самые различные сферы общения началось гораздо раньше, и выделяет следующие причины широкого внедрения этих элементов в современную ему речь: «1) Воздействие всевозможных многочисленных канцелярий. В первые годы утверждения советской власти канцеляриям принадлежало огромное значение в деле учета и распределения всех ресурсов страны, в деле регулирования всей деятельности ее обитателей; 2) Влияние многочисленных деятелей прежних канцелярий, занявших руководящие должности в стране; 3) Стремление к выражению эмоционального содержания, некоторой повы-шенности настроения или к выражению иронии» [Селищев 2003: 58].
Особо обращает на себя внимание третье из указанных обстоятельств. Канцеляризмы, согласно Селищеву, приобретают в постреволюционное время экспрессивную функцию, что, казалось бы, в корне противоречит их стандартной, «омертвелой» языковой природе. Однако данное замечание лингвиста находит свое убедительное подтверждение в художественно-литературной практике. Это касается, прежде всего, произведений А. Платонова конца 20-х гг. прошлого века.
38
В статье «Фабрика литературы», написанной практически одновременно с книгой А. М. Селищева1, Платонов рассматривает стиль «ведомственных бумаг» в ряду созданных самим народом языковых «полуфабрикатов»2, которыми писатель должен пользоваться в своем творчестве: «Мифы, исторические и современные факты и события, бытовые действия, запечатленная воля к лучшей судьбе, - все это, изложенное тысячами безымянных, но живых и красных уст, сотнями "сухих", но бесподобных по насыщенности и стилю ведомственных бумаг, будет полуфабрикатами для литератора, т.к. это все сделано ненарочно, искренно, бесплатно, нечаянно - и лучше не напишешь...» [Платонов 1991: 197].
Как видим, платоновская оценка канцелярского языка существенно отличается от позиции Чехова и Чуковского. Приведенное замечание писателя является очень важным для понимания особенностей творческого контекста3 его произведений, созданных в постреволюционный период. Креативные возможности языка деловых бумаг демонстрируются А. Платоновым уже в повести «Город Градов» (1927). При этом функции канцеляризмов здесь далеко не сводятся к характеризующей роли, к сатирическому обличению
1 На машинописи статьи - две авторские датировки ее текста. Первая, вымаранная дата, -
1926 г. (июль - август); вторая - 6 декабря
1927 г. [Корниенко 1991: 19Я
2 Согласно Платонову, писатель должен выступать в роли инженера-конструктора (отсюда вызывающее название - «Фабрика литературы»), который «монтирует» словесные фрагменты, созданные самим народом.
3 Понятие творческого контекста введено в практику филологических исследований профессором X. X. Махмудовым, развивавшим в своих работах 60-х гг. прошлого века традиции ОПОЯЗа: «Контекстуальная речевая форма, характерная для определенной среды, может давать различные образцы в зависимости от уровня мастерства и писательской культуры. В этом смысле мы разграничиваем внутри контекста две яркие индивидуальные разновидности: творческий контекст как выражение самобытности, оригинальности писателя, и контекст нетворческий, не выходящий за пределы установившихся в контекстуальной среде штампов и шаблонов» [Махмудов 1989: 143].
образа жизни и речи градовских бюрократов. Под оболочкой злободневной сатиры на бюрократию Платонов являет нам исследование природы российского государства, обладающее значительной объясняющей силой.
Официальные бумаги и их канцелярский язык воспринимаются героями Платонова как носители и источники высшей мудрости, истины и силы. Градовские чиновники наслаждаются «графами и терминами государственного языка» и «множа письменные документы», вдохновляются сознанием, что они «множат порядок, гармонию в нелепом неудосто-веренном мире». Развернутое обоснование культа официального документа, канцелярской бумаги дает главный герой повести Иван Шмаков в своих «Записках»:
Нам нужно, чтобы человек стал святым и нравственным, потому что иначе ему деться некуда. Всюду должны быть документ и надлежащий общий порядок.
Бумага лишь символ жизни, но она и тень истины, а не хамская выдумка чиновника.
Характеризуя канцелярскую бумагу как «тень истины» (т. е. отражение, проекцию истины), Шмаков придает ей статус откровения, священных скрижалей. Истина же, в понимании героев Платонова, заключается в идее всемирной государственности. Шмаков мечтает о том, что его записки «сделаются мировым юридическим сочинением», и предполагает переименовать свой труд, дав ему название «Советизация как начало гармонизации вселенной». Шмаков мысленно называет своих сослуживцев «тружениками на ниве всемирной государственности». Чиновник же Бормотов, которого, если пользоваться определением А. М. Се-лищева, можно отнести к числу «многочисленных деятелей прежних канцелярий, занявших руководящие должности в стране», в речи перед подчиненными заявляет: «Мне бы царем быть на всемирной территории».
В романе «Чевенгур» (1927-1929) и повести «Котлован» (1929) сакральная функция языка деловых бумаг проявляется еще более очевидно и выпукло.
Следует заметить, что для значительной части неграмотного и полуграмотного населения России язык приказов и прокламаций в первые годы после революции играет роль высокого языка, освященного авторитетом власти и истины, т.е. приобретает ту же функцию, которую выполнял церковнославянский язык в течение многих столетий на Руси4. Непонятность же языка, его чуждость обычным коммуникативным потребностям воспринимается при этом не как недостаток, но как признак силы и скрытого высшего смысла.
В сложной и противоречивой природе революционного канцелярита, метко обозначенного Е. Д. Поливановым как «славянский язык революции», заключались значительные экспрессивные возможности. Эти возможности были осознаны и реализованы Платоновым в текстах его ключевых произведений конца 20-х гг. Так, для героев «Чевенгура», первая редакция которого имела название «Строители весны», характерно отношение к революционному канцеляриту как к языку непонятному, но исполненному высшего, таинственного смысла:
Больше всего Пиюся пугался канцелярий и написанных бумаг - при виде их он сразу, бывало, смолкал и, мрачно ослабевая всем телом, чувствовал могущество черной магии мысли и письменности.
Герои Платонова понимают значение революционных фраз буквально, при этом обнажается внутренняя форма прокламационных штампов, которые становятся источником сквозных метафор:
4 Первым провел параллели между церковнославянским языком и «революционным канцеляритом» Е.Д. Поливанов в статье «О блатном языке учащихся и славянском языке революции». В качестве причин, обусловливающих активное использование канцелярских оборотов в повседневном речевом обиходе, ученый рассматривает «характерное для русских пренебрежение к форме» и «полное отсутствие каких-либо других навыков и шаблонов» у многих людей, которые видят в «славянском языке революции» «единственный компас, с которым можно, дескать, бросаться плыть по зыбучему словесному морю» [Поливанов 1931: 172]. При всей меткости данных замечаний, Поливанов затрагивает здесь лишь одну из сторон проблемы. См. об этом: [Бобыщев 1989].
Чепурный что-то задумчиво почувствовал и сообщил:
- Нам нужна железная поступь пролетарских батальонов - нам Гуком циркуляр про это прислал, а ты сюда прочих припер! Какая же тебе поступь у босого человека?
- Ничего, - успокоил Прокофий Чепурно-го, - пускай они босые, зато у них пятки так натрудились, что туда шурупы можно отверткой завинчивать. Они тебе весь мир во время всемирной революции босиком пройдут.
Одним из наиболее выразительных мест в романе является описание документа, составленного чевенгурскими большевиками по образцу губернских бумаг для «теоретического» и правового обоснования истребления местной «буржуазии»:
Чепурный прочитал, что Советская власть предоставляет буржуазии все бесконечное небо, оборудованное звездами и светилами на предмет организации там вечного блаженства; что же касается земли, фундаментальных построек и домашнего инвентаря, то таковые остаются внизу - в обмен на небо - всецело в руках пролетариата и трудового крестьянства.
В конце приказа указывался срок второго пришествия, которое в организованном и безболезненном порядке уведет буржуазию в загробную жизнь.
Часом явки на соборную площадь назначалась полночь на четверг, а основанием приказа считался бюллетень метеорологического губбюро.
Прокофия давно увлекла внушительная темная сложность губернских бумаг, и он с улыбкой сладострастия перелагал их слог для уездно
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.