поведания. 17 октября 1906 г. Николай II ввёл в действие положение о старообрядческой общине, составленное на основе пожеланий предпринимателей-староверов. 1906-1916 гг. стали «золотым веком» старообрядчества.
Почему же в это время старообрядцы оказались в составе контрэлиты? Во-первых, путь в элиту для них по-прежнему был закрыт, а во-вторых, в начале XX в. в жизнь вступило поколение, прошедшее через университеты, где господствовал корпоративный оппозиционный дух. Там купеческие дети усвоили духовные ценности интеллигенции. Именно они, а отнюдь не принадлежность к старообрядчеству, и привели их в контрэлиту. Кстати, в середине XIX в. представитель британской фирмы «De Jersey & Со» Л. Кноп начал поставлять в Россию оборудованные под ключ текстильные фабрики, сырьё и всё необходимое для начала производства. Вскоре дети купцов-старообрядцев стали получать образование в Англии и в дальнейшем оказались привязаны к английской культуре (Морозовы - самый яркий, но не единственный пример). Симпатии к Великобритании определили не только тяготение Морозовых и Рябушин-ских к либеральной оппозиции, но и их неприязнь к недругам и конкурентам Англии, в частности, к немецкому бизнесу. Именно против него выступали в конце XIX - начале XX в. англоманы-старообрядцы, а не против иностранного капитала и инвестиций вообще, как пытается доказать Пыжиков. Война России в союзе с Англией против Германии была встречена ими с восторгом, тогда как сепаратный мир с Германией они считали абсолютным злом, стараясь исключить даже потенциальную возможность подобного развития событий. Характерно, что в этом же направлении действовал и А.В. Кривошеин (женатый на внучке Т. С. Морозова) - пожалуй, единственный человек, представлявший интересы старообрядчества в составе российской элиты.
Фёдор Гайда: Керженский дух
Можно только приветствовать попытку А.В. Пыжикова извлечь историю русского раскола из «этнографического чулана» (с. 5) и привлечь внимание читателей к его политической и социальной «граням», которые к началу XX в. сплетаются в такой тугой узел, что рассматривать их отдельно друг от друга едва ли возможно. В отличие от более раннего времени быстрые экономические и социальные изменения, которые происходили тогда в России, сразу же отражались на политической борьбе. Но до сих пор ещё исследователями не выяснено, как при этом сказывалось разделение страны на раскольничьи «низы» и «никонианское» государство.
Масштабное историческое моделирование сейчас весьма популярно. Автор книги соглашается с теми, кто в событиях русской истории середины XVII в. видит выбор между движением к «национальному государству, гражданству» и путём «служивой бюрократии к наднациональной рабовладельческой империи» (с. 102). Но столь широкие ретроспективные обобщения и перенесение реалий XIX-XX вв. на более ранние эпохи едва ли оправданы. Конечно, «поборники старины» середины XVII в. в известной мере были революционерами, и в Аввакуме нет ничего от Стоглава, но зато уже просматриваются черты интеллигента. С другой стороны, западник Пётр Великий при всей своей любви к передовому регулярному государству прибегал и к традиционным опричным методам. Однако именно он обеспечил России будущее, и только в этой императорской России могли бы со временем возникнуть ростки «гражданства».
Сторонники иного пути могли привести Россию лишь к исторической обочине, а в перспективе - к поглощению более развитыми соседями.
Тем не менее хорошо известно, что религиозное движение против господствующей Церкви изначально не было единым и постепенно всё более и более разделялось. В книге Пыжикова показано, насколько серьёзно с течением времени и переменой обстоятельств трансформировались социально-экономические ориентиры русских раскольников (и, конечно, этот процесс протекал не равномерно), что не могло не сказаться на их мировоззрении, отношении к власти и политических пристрастиях. При этом «раскол» неизменно манил к себе борцов за народное счастье. Так, левые радикалы второй половины XIX в. искали сближения с религиозными «бунтарями», пострадавшими от николаевских репрессий, и, видя в них некое подобие политической партии, даже учились у них конспиративной деятельности.
Однако революционеров ждало разочарование, поскольку к этому времени раскольники уже прочно встроились в социальную и экономическую жизнь империи. Причём постепенное улучшение их положения в пореформенный период было связано даже не с собственными успехами, как ранее, а с изменением отношения к ним в правительственных кругах. Царствование Александра II и особенно первые годы правления Александра III действительно можно назвать ренессансом раскола (с. 267-273), краткий «золотой век» которого наступит после объявления в 1905 г. веротерпимости. Однако к этому времени никакого единства в «русском расколе» давно уже не было, что признаёт и Пыжиков. Поведение московских торгово-промышленных кругов являлось вполне типичным для раннего капитализма. Впрочем, вряд ли экономический курс С.Ю. Витте столь больно бил по их позициям, как кажется автору (с. 305-309). В гораздо большей степени оппозиционные настроения провоцировала политика «полицейского социализма», инициатором которой стал начальник московского охранного отделения С.В. Зубатов (с. 297-298, 324-337, 340). Совсем иной оказалась ситуация в деревне. Неэффективность столыпинской аграрной реформы Пыжиков связывает с невозможностью согласовать представления власти и крестьян о земельной собственности, поскольку причина заключалась в том, что «в отличие от правящих элит русский мужик всегда жил в пёстрой конфессиональной старообрядческой среде» (с. 606-607). Иными словами, правительство одновременно сталкивалось как с классовым эгоизмом, так и с архаичной общинностью. Но было ли то и другое проявлением психологии раскола?
Как считает автор монографии, бюрократия совершенно не осознавала раскольничий дух крестьянства, полагая, что оно вполне лояльно синодальному православию (с. 605-606). Между тем со времён В.К. Плеве сановники пытались установить политический контакт с раскольниками. В указе о веротерпимости, подписанном 17 апреля 1905 г., 7 из 17 пунктов касались непосредственно старообрядцев. 5 сентября и 13 октября 1906 г. Совет министров под председательством П.А. Столыпина рассмотрел подготовленный товарищем министра внутренних дел С.Е. Крыжановским проект Положения о старообрядцах и отделившихся от православия сектантах. В соответствии с ним устанавливалось, что община, если она не являлась «изуверской», могла подавать в губернское правление заявление о регистрации, после которой получала права самоуправления и статус юридического лица. Ссылаясь на указ 17 апреля и «нравственную обязанность» в отношении «нескольких миллионов вернопод-
7 Российская история, № 4 193
данных», члены Совета министров заявляли: «Требуют этого и интересы сохранения старообрядцев - этого исконного оплота русской государственности -в рядах сторонников порядка и мирного обновления нашего государственного строя, тем более что уже и среди них начинает замечаться брожение и некоторый поворот в сторону крайних течений». При этом критику законопроекта со стороны Св. Синода правительство практически игнорировало12.
Уже 17 октября 1906 г. указ «О порядке образования и действия старообрядческих и сектантских общин» был в спешном порядке одобрен императором13. В его преамбуле указывалось, что старообрядцы являлись частью православной Церкви; вместе с тем он должен был освободить их от опеки со стороны церковной власти. В правящих кругах полагали, что только так удастся сблизить, а в перспективе и воссоединить староверов с Церковью. С.Л. Фирсову такая логика кажется странной14, однако действовать по-другому в обстановке начала XX в. было попросту невозможно. Кроме того, это позволяло надеяться на сотрудничество старообрядцев с государством. Впрочем, по окончании революции 1905-1907 гг. острая необходимость в этом, по мнению чиновников, отпала. Подготовленные вероисповедные законопроекты были внесены в Думу, но затем встретили противодействие в Государственном совете, их согласование затянулось, и в итоге они так и не вступили в силу, что повлияло на отмеченную А.В. Пыжиковым радикализацию раскольников (с. 619-620). Однако и «господствующая» Церковь заявляла о своей ущемлённости. На заседании Совета министров 23 января 1914 г. обер-прокурор В.К. Саблер констатировал, что после 1905 г. старообрядческие приходы получили свободу большую, чем православные. Сложившуюся ситуацию он считал угрожающей: «Устранение прихожан от действительного участия в заведовании приходскими делами приводит к безразличному и безучастному отношению их к интересам Церкви, ставит их в положение лишь посещающих храм богомольцев и подавляет какую-либо их самодеятельность». Это препятствовало развитию благотворительности и духовного просвещения и вызывало «как в среде пастырей Церкви, так и в общей массе самих пасомых серьёзные опасения за прочность положения православной Церкви в России»15. Именно этими соображениями руководствовался Саблер, составляя проект реформы православного прихода. Однако начавшаяся вскоре Первая мировая война сделала эти разработки неактуальными.
Говоря о политическом влиянии старообрядцев, Пыжиков уделяет большое внимание формированию парламентского большинства накануне и в годы войны. Важную роль в этом процессе играл А.В. Кривошеин, располагавший обширными связями в государственных, общественных и торгово-промышленных кругах (с. 512-526). Однако был ли он проводником интересов московских староверов, как полагает автор? Не следует забывать, что именно Кривошеин проводил аграрную реформу, вызывавшую противодействие раскольников. Да и в том правоцентристском большинстве, которое он желал сформировать в
12 Особые журналы Совета министров Российской империи. 1909-1917 гг. / 1906 год. М., 2011. С. 220-223, 226-228.
13 Там же. С. 219.
14 Фирсов С.Л. Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х - 1918 гг). М., 2002. С. 285-290.
15 Особые журналы Совета министров Российской империи. 1909-1917 гг. / 1
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.