Славяноведение, № 5
© 2013 г. Е. В. ШАБАЛИНА
КУЛЬТУРНЫЕ КОННОТАЦИИ ЧИСЛИТЕЛЬНОГО ДЕВЯТЬ В РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ ТРАДИЦИИ (НА ПОЛЬСКОМ ФОНЕ)
В статье рассматриваются культурные коннотации числительного девять, выступающего как основа для семантико-словообразовательной деривации или в качестве компонента устойчивых сочетаний. Основное внимание сосредоточено на диалектной лексике и фразеологии, относящейся к сфере верований и ритуалов. Для подтверждения и расширения коннотаций девяти, выявленных в русском диалектном материале, привлекаются также инославянские (чаще всего польские) лексические параллели.
The article views cultural connotations of the Russian numeral девять being presented as the base for semantic and formative derivation or as a component of idiomatic expressions. Main attention is concentrated on dialect lexica and phraseology referred to the area of beliefs and rituals. In order to confirm and widen the connotations of девять revealed in Russian dialect data other Slavic (mainly Polish) materials are also studied.
Ключевые слова: лексикология, фразеология, семантика, коннотация, числительные.
За числительным девять в русских говорах закрепляется широкий спектр коннотативных сем, которые находят объяснение в контексте традиционной культуры. В настоящей статье мы хотели бы остановиться на коннотациях «девятки», связанных со сферой верований и ритуалов. Подобные смыслы отличаются амбивалентностью и не вполне ясной этиологией, требующей особых комментариев.
Большинство исследователей отмечают, что символика девяти восходит к «интенсивному» (утроенному) числу 3 [1; 2. Т. 2. С. 631; 3. С. 523; 4; 5]. В христианской традиции «тройка» связывается прежде всего с представлением о божественном триединстве Отца, Сына и Святого Духа, откуда берет начало культурная значимость троичности и ее функционирование в различных религиозных и бытовых практиках. Однако наши разыскания в области коннотативных смыслов числового компонента девять в русских диалектах показывают, что «девятка» не только поддерживает связь с троичностью и продолжает заданный ею коннота-тивный ряд, но и выступает как самостоятельный культурный знак. В ряде случаев в статье для подтверждения и расширения коннотаций девяти, выявленных в русском диалектном материале, нами привлекаются инославянские (чаще всего польские) лексические параллели.
Шабалина Екатерина Владимировна - канд. филол. наук, научный сотрудник Уральского федерального университета (Екатеринбург).
Исследование выполнено при поддержке госконтракта 14.740.11.0229 в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» (тема «Современная русская деревня в социо- и этнолингвистическом освещении»).
У лексических единиц, обозначающих бытовые ситуации (в частности мытье в бане), за счет связи с «девяткой» могут актуализироваться и интенсифицироваться коннотативные смыслы: рус. перм. в девятой бане гореть 'находиться в сильном жару, в тяжелой болезни': «Всем уж я лечилася, да лучше-то всё равно нету; тело в девятой бане горит, всю меня как огнём опалило» [6. С. 88]. Представления о мытье в бане и болезни связываются посредством признаков жара и физических реакций на него. Кроме того, данное выражение, очевидно, содержит аллюзию к мотиву кругов ада. Связь с этим библейским образом можно предполагать и для арх. девять путей 'о долгой дороге, нелегком пути' [7. Т. 10. С. 403].
Числительное девять в сочетании с лексемами, транслирующими идею стихийной силы, наделяется коннотациями опасности и фатальности: литер. девятый вал, примор., арх. девята 'наиболее бурное, сильное проявление чего-либо грозного; наивысший подъем, взлет чего-либо (от названия наиболее сильной и опасной волны во время бури)' [8. Т. 7. С. 322], б. м. девятый вал 'по поверью, наибольший, роковой' [9. Т. 1. С. 425]. Возможен перенос образа природной стихии в моральную и экзистенциальную сферы, ср., например, арх., твер. живёт, нажмёт - девята нагонит 'дурные поступки рано или поздно будут наказаны' [8. Т. 7. С. 322]. Однако «фаталистический» оттенок семантики может сниматься через перенос данной идеи в сферу быта и физиологических характеристик человека: перм. девятым валом вынесло (вынесет) 'неожиданно обнаружилась пропавшая вещь' [6. С. 70], псков. девятый вал по брюху пойдёт (шутл.) 'о сильном чувстве голода' [9. Т. 3. С. 19].
Любопытна также связь девятого вала с девятым месяцем, ср. контекст в словаре Даля: «Девятый месяц на свет нарождает девятый вал роковой» [10. Т. 1. C. 425]. Возможно, в данном случае дается простое указание на хронологическую «привязку» морской бури. Однако через простую хронологическую отнесенность возможен также выход на фаталистическое осмысление девятого месяца года, ср.: «Девятый месяц хоть кого на чистую воду выведет» [10. Т. 1. С. 425]. Помимо культурной нагруженности числительного, такая маркированность девятого месяца может быть обусловлена эмпирическим опытом носителя языка и связываться, например, с девятимесячным сроком беременности.
Связь «девятки» с похоронным обрядом проявляется прежде всего в традиции поминовения умерших на девятый день после смерти: новг., перм., урал. девя-тины 'девятый день после смерти', костр., урал. 'поминки в девятый день после смерти' [8. Т. 7. С. 324-325]. Менее ясной представляется мотивация рус. б. м. девятисмерть 'птица Pica graeca' [10. Т. 1. C. 425], в которой также проявляются мортальные коннотации «девятки». Скорее всего, речь идет о сороке (лат. pica). По традиционным славянским представлениям, сорока принадлежит к числу «нечистых» птиц и мыслится как воплощение демонических персонажей (черта, ведьмы, домового и др.) [11. С. 556-557]. Наряду с такими птицами, как ворона и дятел, сорока может выступать предвестником смерти (в русской, польской, украинской, полесской традициях) [11. C. 561]. Орнитоним девятисмерть отмечен и в украинском языке, где он обозначает серого сорокопута1. Согласно украинскому поверью, птица девятисмерть убивает восемь насекомых, а съедает лишь свою де-
1 Слово сорокопут (укр. сорокопуд) вызывает ассоциации с числительным сорок. Однако инославянские соответствия этой лексемы указывают на связь со словом сорока, ср. чеш. з^акороиЗ, слвц. з^акориЗ, буквально «преследующий сороку» [12. Т. 3. С. 723-724]. В русских говорах глагол пудить также встречается в следующих значениях: вят., псков., смол. 'пугать'; вят., смолен. 'гнать, выгонять откуда-л.': «Соскочил это с полатей-ту, да как его пудил из избы-ту»; белг., курск. 'идти быстро массой, потоком': «Куда это народ пудит»; воронеж. 'бить, хлестать': «Складает кнут вдвое -и ну по кафтану пудить кнутом»; пенз., ряз., сарат., урал. 'ругать, поносить': «Долго он пудил своего противника», «Ты ее [жену] за что пудил, за что лаял?», «Нахалы бессовестные! Уж я их пудила, пудила» [8. Т. 33. С. 108].
вятую жертву [13]. Числовой компонент девять встречается также в словаре Даля в словосочетании девятисловная синица: «Лучшая певчая синица девятисловная, поет на девять ладов» [10. Т. 4. С. 159]. Судя по контексту, девять в составе этой номинации не несет негативно окрашенных коннотаций, однако возникает вопрос об истоках связи народных представлений о птицах с числом 9.
Неслучайность числового компонента девять в названиях вредоносных (по представлению носителей диалектов) животных подтверждается костромской лексемой девятерик 'шершень', 'трутень': «Не ходи туда, там девятерики. Он девять раз ужалит - и умрёшь. Это осы, только большие. У них гнёзда такие под птичником», «Девятерик девять раз жалит. И умереть от каждого укуса можно», «Говорят, девять раз ужалит - всё, смерть любому животному или человеку», «Девятерик - он девять раз жалит, потому и девятерик», «По-научному шершень, а у нас девятерик. Что ли в девять раз сильнее жалится и в девять раз других больше», «Девятерик девять раз ужалит - умрёшь. Бог девятериков не любит - пользы от их нет» [14]. Ср. также польск. dziewiqtka («девятка») 'ядовитый червь, после укуса которого человек умирает в течение 9 дней' [15. T. 2. S. 436]. Однако для «девятки» в данном случае возможно также слияние коннотаций пользы и вреда: «У девятерика жало достанешь - от девяти болезней» [14].
Особая «смертоносная» отмеченность «девятки» обнаруживается в арх. девятая смерть дожидает 'о чьей-либо необычной живучести' [7. Т. 10. С. 402], арх. девятый хлеб доедать 'быть очень старым, близким к смерти' [14]2. В приведенных фразеологизмах, помимо контекстуальной и семантической связи лексем смерть и девять, проявляется также свойственная «девятке» коннотация аномального количества и распространенный в народной культуре мотив превышения «отмеренного» времени жизни. Этот мотив нередко проявляет себя в русском языке через номинации с числовым компонентом, ср. двужильный 'крепкий, сильный, выносливый' [17. Т. 3. С. 605], б. м. двужильная лошадь 'по народному поверью, служащая на домового и потому негодная в работу' («Дознавшись, что лошадь двужильная, хозяин сбывает её нипочём; если же она падёт во дворе, то все лошади передохнут и нельзя более держать лошадей; примета её: переход от шеи к холке, в мышках, раздваивается») [10. Т. 1. С. 420], костр. двоезуб 'о человеке, у которого один ряд зубов находит на другой' («Двоезубы люди тяжёлые, урочливыё»; «Двоезубые есь. Один тут был. Дак свиноматка рождается, дак он не пойдёт, а то она всех поросят съест») [14] и т.п.3
«Вредоносные» коннотации девяти проявляются и в названиях болезней: вологод. девятиха 'нарыв': «Девятиху посадил; на одном нарыве - девять дыр» [22]. Возможно, в данном случае девять выступает лишь как показатель неопределенного множества, однако в контексте приведенных выше номинаций с компонентом девять можно также предполагать неслучайность выбора именно этого числа. Ср. также польск. диал. dziewiaciórny (девятеричный) 'определение ряда болезней': «Koltun jest "dziewiaciórny", co znaczy, ze ma jakby 9 chorób do siebie. A inne choroby s^ "dziewiaciórne", ale nie wszystkie» (Бывает колтун «девятеричный», это значит, что он якобы имеет своей причиной 9 болезней. Нек
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.