© ЭО, 2004 г., № 1 В.А. Тишков
КУЛЬТУРНЫЙ СМЫСЛ ПРОСТРАНСТВА*
"Были дали голубы, Было вымысла в избытке" Булат Окуджава
"Нет ничего в пространстве, чего не было бы в культуре"
Владимир Каганский
После выхода в свет специального номера журнала "Отечественные записки" (2002, № 6), посвященного проблеме "Пространство России", заданный его авторами уровень обсуждения накладывает особые обязательства. Нет сомнения, это блестящее собрание специалистов самого разного профиля (в основном географы, философы и социологи) рассмотрело столь необъятную и сложную проблему по-настоящему научно, хотя многим отечественным философам и публицистам, включая некоторых авторов "Отечественных записок", трудно избавиться от онтологизированной схоластики - родимого пятна российского обществознания. Не было бы этой публикации, я, скорее всего, так и не собрался бы написать доклад для конгресса этнографов и антропологов России1.
Тема представлялась необъятной и в то же самое время довольно заброшенной. К тому же обзорная статья ведущего западного специалиста по антропологии пространства Эймоса Рапопорта в известной "Энциклопедии антропологии" под редакцией Тима Ингольда производит тягостное впечатление своей усложненностью и игнорированием междисциплинарного контекста. Дело даже не в незнании достижений ряда национальных школ, например, тартуской семиотической школы в СССР, а в игнорировании того интеллектуального багажа, без которого сегодня уже невозможно обсуждать проблемы пространства в гуманитарном ключе. Например, без работ французского историка Фернана Броделя, французских философов и социологов Пьера Бурдье, Мишеля Фуко и Анри Лефевра, английского социолога Энтона Гид-денса, английского географа Дэвида Харви, американского географа Эдварда Соуд-жея, швейцарского географа Бенно Верлена. В равной мере обсуждение культурно-антропологических проблем пространства России и в России невозможно без учета трудов таких современных российских авторов, как А.С. Ахиезер, В.Л. Глазычев, В.Л. Каганский, В.А. Колосов, Б.Н. Миронов, А.И. Трейвиш, А.Ф. Филиппов.
Что касается российской этнологии, то здесь сложилась особая, на мой взгляд, достаточно драматическая ситуация в проблематизации пространства. По стране продолжает расходиться кругами структуралистско-семиотическая интерпретация этнографического материала, которая охватывает так называемое понимаемое пространство или пространственные аспекты символьных (идейных) сторон культуры. Сами же пространственные практики, или проживаемое пространство, где соединяются идеи и действия, фактически не изучаются и не объясняются. Структура индейского мифа или идея мирового древа и мировой пещеры этнографу кажутся важнее, чем интерес к практикам освоения и использования пространства в разных обществах и в разных средах. Если же речь идет о современной российской жизни, то семиотика жилища в традиционной культуре под влиянием работ Н.Л. Жуковской, А.К. Байбурина стала одной из любимых тем у провинциальных этнографов (особенно в республиках). Количество работ по этой теме превосходит количество усилий, направленных
* Доклад, прочитанный на пленарном заседании V Конгресса этнологов и антропологов России.
на объяснение того, в чем состоят культурные смыслы российского пространства и пространственных практик россиян, а также какие символические значения пространства мы все переживаем в повседневности. Российские пространства - от подъездов многоквартирных домов и бетонных заборов до дебатов о продаже Аляски и принадлежности Курильских островов - пока не осчастливлены аналитическим взглядом представителей нашей профессии. Так что есть о чем говорить и над чем задуматься. Тем более, что спрос на вопросы и ответы по данной теме сегодня в России как никогда высок.
Издатель и главный редактор журнала "Отечественные записки" Татьяна Малкина справедливо пишет: "Любая даже самая поверхностная попытка изучения российского пространства со всем тем, что на нем растет, водится, залегает, живет, умирает и мыслит, немедленно обнаруживает основную проблему этого самого пространства: оно себя совсем не знает. Пространство России - малоизученный и сам собой не понятый объект"2.
Пространственная организация и современные проекции
Поскольку в последние десятилетия в мировом обществознании пространственными аспектами культуры и культурными аспектами пространства занимались сотни специалистов, у нас нет возможности сделать даже краткий обзор этих работ. Однако выделим некоторые наиболее важные моменты. Итак, разные дисциплины изучают пространственную организацию. Начнем с более простых и знакомых для российских этнографов сфер и тем.
Поведенческая экология (зауженный российский вариант - это так называемая этническая экология) изучает взаимосвязь пространственной организации, территориальности, расселения, ресурсов и поведенческо-культурных норм. Социальная экология и особенно ее раздел - городская экология - изучают распределение и взаимодействие в пространстве человеческих популяций и групп населения, включая этнические общности и общины. Особенно плодотворно эти проблемы изучаются различными направлениями современной географии (экономической, социальной, исторической, политической, культурной)3.
Диахронное изучение человеческих пространственных организаций осуществляется в археологии, которая имеет дело с пространственным распределением разного рода артефактов4. Археологический материал имеет пространственные смыслы и образцы и тем самым содержит информацию о социальной организации, иерархии и статусе, ритуале и религии, представлениях. Собирание и анализ такой информации подчинены пониманию человека и человеческих сообществ, в том числе пространственных аспектов человеческой культуры. В основном это изучение происходит с позиции внешних обозревателей, но целый ряд исследований направлен на выяснение эмических аспектов пространства, т.е. выяснение тех значений, которые придавали и придают пространству представители изучаемых культур.
В социально-культурной антропологии изучение пространственных категорий в культуре занимает важное место. Французский ученый А. Леруа-Гуран, одним из первых обратившийся к пространственным характеристикам элементов материальной культуры, в частности к значимости их протяженности или объемности, а также к вопросам различий восприятия пространства в разных культурах, при разных способах жизнеобеспечения, писал, что для раннего охотника и собирателя мир линеен, значение имеет не поверхность земли, а маршрут перекочевки - по тропе, вдоль речной долины, по берегу водоема и т.д.5 Эти соображения позднее нашли плодотворное развитие. Так, О.Ю. Артемова разрабатывает понятие о фокусном восприятии пространства при охоте и собирательстве. У охотников и собирателей, в частности у аборигенов Австралии, практически не бывало территориальных границ в том смысле, что здесь земля наша, там - ваша, а между ними либо забор с колючей проволокой, либо нейтральная полоса, либо оба предела вместе. Очерченные тем или иным способом прост-
ранственные пределы - это скорее признак земледельческих культур, причем имеющих более или менее сформировавшиеся властные структуры.
Вместе с тем территории проживания ранних охотников и собирателей контролировались и имелись четкие преставления о связи определенных людей с определенными участками земли. Права людей на ту или иную территорию как бы фокусировались в некотором количестве "точек", т.е. мест, отмеченных характерными природными признаками или обладающих выраженной ресурсной ценностью. В то же время жизненное пространство отдельной личности не ограничивалось доменом его родственной группы. Человек (особенно мужчина) обладал огромным комплексом личных связей, позволявших ему проникать за пределы родной территории и в течение жизни осваивать гигантские пространства. Как говорили эвенки молодому западному этнографу Дэвиду Андерсену, "старики ездили везде"6. Географический кругозор древнего охотника был гораздо шире, чем нам представляется.
При земледелии сформировался концентрический, круговой способ восприятия пространства. Земледелец воспринимал мир концентрически, его деревня - это центр, поля и выгоны - ближайший концентр, лесные угодья общины - второй концентр, дальние пространства - третий концентр. Это восприятие сохраняется по сегодняшний день в сельской местности, особенно в мало- и в среднемодернизированных обществах. В 1980-е годы мы с сыном осваивали Мещеру после покупки деревенского дома в Спас-Клепиковском р-не Рязанской обл. Хороших карт для рядовых советских граждан тогда не существовало. Приходилось каждый раз расспрашивать, как проехать к тому или другому озеру, где можно было бы порыбачить. И каждый раз мы получали путаные объяснения. Местные жители, особенно женщины, совершенно не умели объяснить дорогу, хотя жили в нескольких километрах от какого-нибудь места. Здесь прослеживается явное отличие "географической тупости" земледельцев от пространственной осведомленности охотников и скотоводов-номадов.
А. Леруа-Гуран сделал еще одно важное наблюдение - это архетипическое стремление моделировать большое пространство в малом. Соответственно, он отметил существование разных типов городских поселений, прежде всего городов концентрического типа и городов типа шахматной доски. В обоих случаях город строится как модель мира. Это наблюдение подтверждается топонимикой современной Москвы -типично концентрического города: гостиницы носят названия крупнейших столиц мира, на севере преобладает топонимика северной части России, на юге Москвы - Севастопольский проспект, Симферопольский бульвар, Каховская и Одесская улицы и т.д. Завоеватель с глобальными амбициями Тимур назвал пригороды своей столицы Самарканда именами мировых столиц того времени - Лондон, Толедо, Париж (последний под именем Фариш существует и сегодня). Данное наблюдение можно отнести к категории значимых, но излишних обобщений, ибо непродуктивно искать во всех городах "модели мира". Однако важен сам принцип, что города и другие "центры" впитывают и отражают присущее данной культуре отноше
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.