обрушившиеся на братьев в Македонии и подчеркивая равнодушие к происходящему императора православной России, авторы письма просили экзарха сделать все, что возможно для сохранения целостности и неразделенности болгарского народа. В случае же неудачи, подчеркивали они, «можно смело сказать, что славянство и православие - два суетных слова» и можно со «спокойной совестью» переходить в унию, которая защитит народ, язык, училища, церкви (с. 327-330).
Последующие события, связанные с революционными событиями и обретением русскими беженцами «второго дома» в Болгарии, показали, что «славянство и православие» не были списаны в архив истории.
Возвращаясь к самой книге, скажу, что ее содержание во многом однотипно, но это
не вина, а беда болгарского времени, даже больше - Балкан. Документы, как верно подчеркивает составитель труда, могут не всем понравиться. Но задача книги, по ее мнению, состоит и в том, чтобы вспомнить «невинные жертвы [...], поруганную честь у целого поколения людей, чей единственный грех был в том, что родились болгарами» (с. 13).
Скажу от себя, что национализм на Балканах всегда связан с войнами, со стремлением «исправить» историю, результаты которого продемонстрированы в книге.
Сборник богато иллюстрирован рядом ценных фотографий (свыше 170), снабжен географическим и именным указателями.
© 2013 г. В.И. Косик
Славяноведение, № 4
Л.П. ЛАПТЕВА. История славяноведения в России в конце XIX -первой трети XX в. М., 2012. 840 с.
Имя профессора Московского университета Людмилы Павловны Лаптевой хорошо известно не только отечественным историкам-славистам, но и зарубежным коллегам. Две ее последние монографии, представляющие по сути дела единый фундаментальный труд по истории славяноведения в России, превосходят все, что было ею создано ранее, и одновременно вызывают у каждого благодарного читателя неизбежные размышления как о путях развития всей гуманитарной отечественной науки, так и о драматических судьбах ее представителей, особенно в начале ХХ в. Этими размышлениями и вызваны мои заметки.
Начну с самого «объекта» исследования. На первый взгляд, кажется, что здесь все ясно. Термин «славяноведение» современный «Большой толковый словарь русского языка» (2002) определяет так: «Совокупность наук, изучающих историю, литературу, язык, фольклор, этнографию и т.п., а также памятники материальной и духовной культуры славян; славистика». Обращаю внимание на два момента в этом определении: среди «совокупности наук» на первое место поставлена история, а термин «славистика» рассматривается как синоним «славяноведения». Между тем надо при-
знать, что в очень многих странах кафедры славистики объединяют едва ли не исключительно специалистов по языкам и литературе (иногда шире - культуре) славянских народов. Более того: были периоды в истории европейской культуры, когда по вполне определенным причинам «разводили» по разным исследовательским институтам славистов-филологов и историков. Например, в Германии существовал «остфоршунг» (буквально: «изучение Востока»), в рамках которого шло исследование истории и культуры славянских народов, и «славистика», представители которой занимались филологическими проблемами. Вероятно, отнюдь не только национально-политические пристрастия способствовали «размежеванию» историков и филологов, но и логика развития самой науки: в ХХ в. и, тем более, в начале XXI в. только исключительные по широте своей эрудиции и таланту ученые (назову из ушедших С.С. Аверинцева, а из здравствующих - Вяч. Всев. Иванова) способны охватить исследовательским взором мировую культуру во всем ее многообразии. Поэтому вполне логичным выглядит и стремление Л.П. Лаптевой ограничить рассмотрение истории славяноведения в России преимущественно трудами ученых-
историков, поскольку, как она пишет, «славянское языкознание особая наука и имеет большое число специалистов» [1. С. 70]. Замечу, что автор рецензируемого издания часто выходит за эти «ограничительные рамки», и это оправдано, по меньшей мере, по двум причинам. Во-первых, невозможно проследить в полной мере творческий путь того или иного слависта, не упоминая его исследования филологического характера; во-вторых, многие проблемы, особенно связанные со старославянской письменностью и культурой, в равной мере принадлежат филологической и исторической науке. Конечно, в каждом конкретном случае можно спорить о том, следовало ли столь подробно (или, напротив, бегло!) представлять работы, например, по польской или, тем более, русской литературе XIX в., но в целом ракурс исследования, избранный Л.П. Лаптевой, выглядит вполне обоснованным.
Теперь коснусь вопроса о структуре рецензируемого труда. Авторы обобщающих историографических работ обычно выбирают один из трех наиболее распространенных вариантов структуры исследования: в одних случаях ставят во главу угла теоретико-методологические принципы анализируемых научных сочинений, в других -предпочитают систематизировать материал по проблемам (труды по политической истории, социально-экономической, истории культуры и т.п.), наконец, в тех случаях, когда анализу подвергаются работы, посвященные истории разных народов (как в труде Л.П. Лаптевой), часто за основу берется так называемый страноведческий принцип. Л.П. Лаптева пошла, однако, иным путем. Она преимущественно структурирует материал, за исключением нескольких разделов общего характера, по университетам, в которых работали ученые, а внутри каждой главы выделяет параграфы, посвященные биографиям и творческой деятельности славистов. Такой подход, несомненно, имеет свои достоинства, но и определенные слабости. Мне лично как человеку, уже более десятка лет занимающемуся так называемый персональной историей (главным образом изучением биографий и творческого наследия немецких историков первой половины ХХ в.), подобный подход явно импонирует. Ведь труд Л.П. Лаптевой по сути дела и есть целая серия минимоно-графий о большинстве сколько-нибудь значимых российских славистов XIX - первой трети ХХ в.
Известное «коварство» подобной организации материала состоит, на мой взгляд, в том, что невольно малое внимание уделяется тем трудам по славянской истории, авторы которых преимущественно занимались либо западноевропейской, либо русской историей. Назову несколько хорошо известных имен: С.М. Соловьев, Д.И. Иловайский, В.И. Герье, Д.Н. Егоров. Монографии В.И. Герье («Борьба за польский престол в 1733 г.») и С.М. Соловьева («История падения Польши»), вышедшие в начале 60-х годов XIX в., Л.П. Лаптева охарактеризовала в первом томе своего обобщающего труда всего в нескольких предложениях [2. С. 338-339], в то время как некоторым статьям и даже рецензиям (например, А.Л. Погодина или А.Н. Ясинского) уделено во много раз больше внимания. Как бы скептически ни относиться к работам Д.И. Иловайского, необходимо учитывать, что они востребованы нынешним историческим (или «околоисторическим»!) знанием, и уже по этой причине заслуживают тщательного анализа. Что касается научного творчества Д.Н. Егорова, то, по моему мнению, оно представляет собой, несмотря на явную дискуссионность его главного труда «Славяно-германские отношения в средние века. Колонизация Мекленбурга в XIII в.», одну из вершин российской медиевистики начала XX в. В рецензируемом исследовании о Д.Н. Егорове говорится в двух разделах, но все же довольно бегло.
Кроме того, в самой трактовке славяноведения Л.П. Лаптева проявляет в известной мере сциентизм: за пределами ее анализа остаются работы тех авторов, которых можно охарактеризовать замечательным и неопределенным словом в русском языке - «мыслитель». К числу подобных мыслителей, несомненно, относятся Н.Я. Данилевский и К.Н. Леонтьев. Их книги - соответственно - «Россия и Европа» (1869) и «Восток, Россия и славянство» (Т. 1-2, 1885-1886), в которых (использую определение слависта М.П. Петровского) «весьма хорошо изложены взгляды чисто русских людей на славянство» (уточню, что эту характеристику М.П. Петровский дал указанной работе Н.Я. Данилевского и книге В.И. Ламанского «Об изучении славянского мира на Западе», но она, по моему мнению, может быть распространена и на труд К.Н. Леонтьева) (цит. по [2. С. 587]), вероятно, не оказали в конце XIX в. заметного воздействия на академическое славя-
новедение. Но в перспективе сегодняшнего дня эти книги, как бы к ним ни относиться, кажутся более значительными, чем исследования многих университетских профессоров того времени. Поэтому, на мой взгляд, следовало подробнее проанализировать хотя бы реакцию «профессионального цеха» славистов на выход в свет указанных сочинений.
Источниковая база труда Л.П. Лаптевой поражает своим разнообразием и фундаментальностью. Это не только опубликованные исследования российских славистов, включая литографированные лекционные курсы (по записям студентов), многочисленные рецензии и работы для более широкого читателя, но также отзывы и рецензии современников и последующих поколений ученых, причем не только отечественных, но и зарубежных. Например, анализируя научное творчество А.Н. Ясинского, Л.П. Лаптева приводит суждения его учителя Ф.Я. Фортинского, рецензии Р.Ю. Виппера и К.Я. Грота, мнения Н.В. Ястребова и Т.Д. Флоринского, переписку А.Н. Ясинского с чешскими коллегами^ Й. Калоусеком и А. Патерой, отклики Й. Пекаржа и К. Крофты, более поздние, уже после смерти Ясинского, оценки его трудов в исследованиях чешского медиевиста Фр. Грауса и советского историка Б.Т. Рубцова [1. C. 586-606]. Подобная «многомерность» суждений о творчестве того или иного слависта позволяет Л.П. Лаптевой избежать излишней субъективности в оценках вклада исследователей в науку.
Не меньшее восхищение читателя вызывает другое обстоятельство: количество и разнообразие архивного материала, использованного (и зачастую впервые введенного в научный оборот!) автором. Перечень архивов, материалы из которых привлечены Л.П. Лаптевой при создании труда, мог бы занять не одну страницу! И это не только московские и петербургские архивы, где чаще всего работают наши историографы, но и многие провинциальные архивы, а также архи
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.