Славяноведение, № 2
© 2004 г. Ф.Б. УСПЕНСКИЙ
ЛЮТЫЙ ЗВЕРЬ НА РУСИ И В СКАНДИНАВИИ
Счастливым образом сохранившиеся в составе Лаврентьевской летописи труды Владимира Мономаха исследовались с самых разных точек зрения, анализировались сотнями самых разных заинтересованных людей с многообразными научными интересами. Однако едва ли какое-либо выражение из текста "Поучения" привлекало к себе столь же сильное внимание, как словосочетание лютый зверь.
Можно образно сказать, что этот лютый зверь, напавший на Владимира Мономаха, успел обрасти за полтора столетия густой шерстью научных разысканий, но мы по-прежнему не в состоянии сказать со всей определенностью, кто же он такой. Вообще говоря, исследовательское желание уточнить и конкретизировать это обозначение вполне оправдано, поскольку у Мономаха словосочетание лютый зверь употреблено в контексте, который подразумевает полную определенность ситуации:
"Тура мя 2 метала на роз^х и с конемъ, олень мя одинъ болъ, а 2 лоси одинъ ногами топталъ, другыи рогома болъ, вепрь ми на бедр^ мечь оттялъ, медведь ми у колена подъклада укусилъ, лютыи зв^рь скочилъ ко мн^ на бедры, и конь со мною поверже. И Богъ неврежена мя съблюде" [1. С. 251].
Вместе с тем, полтора столетия исследовательских усилий не прошли даром. Чем дальше разворачивается изучение текста "Поучения", тем более этот текст кажется встроенным в книжную традицию, изобилующим прямыми и скрытыми цитатами. Можно сказать, что весь текст Мономаха балансирует на грани предельного автобиографизма и обширной литературной цитации. Строго говоря, лютый зверь под таким углом зрения может трактоваться и как конкретный хищник - будь то барс, тигр, рысь, лев, медведь или волк, и как обобщенный образ хищника, врага охотящегося князя.
Проблема значения интересующего нас словосочетания осложняется еще и тем, что этимология слова лютый не вполне прозрачна, а круг древнерусских текстов, где фигурирует выражение лютый зверь, все же достаточно ограничен. При этом, как кажется, есть возможность посмотреть на функционирование подобной конструкции даже не на двух, а на трех различных уровнях: 1) собственно в "Поучении", 2) в других древнерусских текстах и 3) на скандинавском материале. В последнем случае речь идет, разумеется, не о точном
Успенский Федор Борисович - канд. филол. наук, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН.
переводе выражения лютый зверь, а о его весьма выразительном, на наш взгляд, эквиваленте со своей собственной, не менее загадочной судьбой.
В настоящей работе мы сосредоточимся более на рассмотрении первого и третьего из выделенных уровней: нас будет интересовать, прежде всего, с одной стороны, употребление данной конструкции в тексте "Поучения" и, с другой стороны, инокультурный материал. Примеры употребления словосочетания лютый зверь в различных древнерусских текстах уже собраны в изобилии в целом ряде исследований. При этом, как кажется, единого взгляда на классификацию и интерпретацию этих данных у исследователей древнерусской литературы так и не сложилось1.
На этом фоне может быть не бесполезен некоторый типологический анализ, позволяющий проследить, как аналогичная или, во всяком случае, очень близкая формула функционирует в другой литературной традиции. Речь идет об одном выражении, встречающемся в средневековой скандинавской литературе. Оговоримся сразу, что для его анализа не менее ценен древнерусский материал, особенно упоминание лютого зверя в "Поучении" Владимира Мономаха.
В древнеисландских и древненорвежских текстах существует устойчивое сочетание ба^а (йа^а) йуг, где йут означает 'зверь', а ба^а (йа^а) есть не что иное, как отрицательная форма прилагательного argr/ragr, которая может быть переведена как 'нетрусливый, бесстрашный, неробкий, *не немужественный, свирепый, лютый'.
Существенно сразу же подчеркнуть, что формула ба^а (йа^а) йуг обладает всеми признаками лексикализованного словосочетания. Прилагательное баг-gr/йargr употребляется регулярно только со словом "зверь" (йуг)2, может фигурировать в качестве прозвища при имени человека и не обладает способностью свободно сочетаться с какими-либо другими словами. Безусловная устойчивость, связанность словосочетания бarga (йarga) dyr в древненорвежском и древнеисландском существенна для нас при типологическом сопоставлении с древнерусским лютым зверем, так как лингвистический статус выражения не вполне прозрачен: в частности, спор между исследователями идет о том, является ли оно свободным или связанным.
Вместе с тем денотат, скрывающийся за этим устойчивым словосочетанием, как правило, отнюдь не очевиден. Подобно древнерусскому лютому зверю, бarga (йа^а) dyr нередко встречается в переводных текстах. Каза-
1 Литература, посвященная лютому зверю в древнерусских источниках, достаточно обширна. Обзор точек зрения на это словосочетание и перечень основных работ о нем можно найти в статьях Т.А. Сумниковой [2] и Н.В. Савельевой [3. Т. 3. С. 190], хотя у последнего автора отсутствуют упоминания некоторых важных статей (в частности, не указаны пространная заметка В.Н. Топорова [4. С. 249-258] и работа И.Э. Клейненберга [5]). Следует отметить, что для разработки нашей собственной концепции наиболее важными оказались работы Ф. Буслаева [6. С. 11-17] и X. Бека [7. 8. 97-111] (последняя представляет собой обзор скандинавских примеров, древнерусский материал в ней не затрагивается вовсе).
2 Едва ли не единственный пример, когда ба^а (йа^а) употребляется не со словом dyr, содержится в "Саге о Храфне сыне Свейна", где некий исландец по имени Гудмунд характеризуется как "хороший скальд и нелегкий человек, дерзкий (неробкий) (йа^г) в отношениях <с людьми>" [8. В^ I. 8. 667]. Уникальность такого словоупотребления заставляет предположить, что перед нами ошибка. В самом деле, в других редакциях саги на месте прилагательного йargr присутствуют эпитеты \argr (А 1) и 6rigr "недобрый, злобный" (В). О слове \argr и его сближении с интересующим нас йargr в рукописной традиции см. ниже.
лось бы, здесь его значение должно быть вполне определенным. Однако и в древнеисландских переводах мы сталкиваемся, в сущности, с тем же кругом проблем, что и в переводных древнерусских текстах.
Дело в том, что в скандинавских переводах (как и в большинстве древнерусских) выражение лютый [неробкий] зверь выступает как обозначение экзотических, "литературных" хищников. Даже в тех случаях, когда мы располагаем таким фрагментом оригинала, где прототип лютого [неробкого] зверя назван терминологически, весьма затруднительно определить, как осмыслялись и с чем ассоциировались для книжника-переводчика лев, пантера, крокодил или леопард, фигурирующие в тексте оригинала.
На первый взгляд, может показаться, что oarga (üarga) dyr в скандинавских переводных памятниках - это лев. При этом, однако, необходимо помнить как о специфике древнеисландских переводов в целом, так и об экзотичности льва для скандинавских книжников. Собственно говоря, все, что мы находим в исландских и норвежских рукописях XII-XIII вв., это не перевод инокультурных текстов (будь то Библия или рыцарские романы), а, скорее, их вольное переложение, пересказ в русле автохтонной (по преимуществу саговой) традиции. В частности, библейская терминология нередко передавалась с помощью слов, обозначающих некие реалии, присущие собственно скандинавской культуре.
Стратегия рассказчика-переводчика могла быть достаточно различной: в каких-то деталях он бывал точен, но далеко не всегда заботился о прямом соответствии понятия, стоящего за библейским термином, и того, что стояло за избранным им исландским словом. Точно так же составитель переводного текста не всегда заботился о буквальном и строгом соответствии сюжета своего рассказа сюжету оригинала. Кроме того, подобные переводы-пересказы иногда делались непосредственно с латыни, а иногда в качестве источника мог фигурировать древнеанглийский перевод латинского текста, уже прошедший один виток культурной ассимиляции.
Таким образом, если мы обнаруживаем в исландском или норвежском тексте упоминание о том, что Давид разорвал надвое пасть лютому зверю (oarga dyr) и сокрушил челюсти сильному медведю, мы можем с большей или меньшей уверенностью говорить, что лютый [неробкий] зверь соответствует здесь льву, хотя перевод библейского текста и не вполне буквален (см.: [9. С. 31]; ср.: 1-я Царств 17, 34—36; ср. также: [10. C. 64; 11. Р. 61]). В исландском сочинении, содержащем краткий очерк истории мира, сообщается о том, как Самсон "одними своими руками" умертвил лютого зверя (med hondum sinum einum banadi eno oarga dyri) и ослиной челюстью убил тысячу своих противников (см.: [12. Т. I. S. 50]; ср.: Судей 14, 5—6; 16, 15—17). Поскольку мы знаем, что в библейском тексте Самсон убивает льва, мы можем допустить, что и здесь под лютым [неробким] зверем подразумевается именно лев. Аналогичным образом, читая в нескольких древнеисландских источниках, что Даниил сидел в яме с лютыми зверями, мы с уверенностью полагаем, что речь идет обо рве со львами (см.: [9. S. 39; 12. Т. I. S. 52; 13. S. 63]; ср.: Даниил 6, 6--7, 16--24).
Однако наша уверенность в том, что в древнеисландских сочинениях, возникших под влиянием континентальных образцов, лютый [неробкий] зверь -это всегда лев, ослабляется, например, эпизодом из поздней "Саги о Мирман-не", где герой видит лютого зверя (oarga dyr) во сне. Описание этого существа достаточно точно соответствует тому, как должна вести себя пантера, - разумеется, не реальная пантера, а пантера из "Физиолога" и прочих бестиариев
[7. 8. 103-104]. Зверь, оказавшийся самкой, источает сладостный аромат и, вопреки ожиданию героя саги, не причиняет ему никакого вреда, но, напротив, ведет себя весьма дружелюбно [14. 8. 205].
Таким образом, и в текстах, имеющих инокультурные источники, лютый зверь - это по преимуществу лев, но так может быть назван и другой крупный, экзотический для скандинавов хищник. Весьма существенно, что в древнеис-ландском языке (точно так же, как и в древнерусском) существовал и был достаточно распространен термин, обозначающий собственн
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.