можно было бы использовать чаще, чем это делает автор.
Переписи студентов-евреев не были чем-то из ряда вон выходящим, напротив, как пишет автор, «с конца XIX столетия студенческие переписи, или "самопереписи", как их именовали сами студенты, стали непременным атрибутом российской студенческой субкультуры, притом - уникальным, не имевшим аналогов ни в одной из высших школ стран Европы» (с. 5). На рубеже Х1Х-ХХ вв. в российских высших учебных заведениях было проведено не менее 80 студенческих «самопереписей». Анализ этого источника позволил автору дать «субсоциальную характеристику еврейского студенчества», раскрыть его социальный и возрастной состав, источники формирования бюджета, бытовое благоустройство и состояние здоровья, показать особенности положения семейных студентов-евреев. Отдельная глава посвящена «академической проблематике». В ней прослеживаются мотивы поступления в высшие учебные заведения, продолжительность обучения, круг чтения студентов-евреев и т.д. Особый интерес представляют главы монографии, освещающие национально-культурный и общественный облик еврейского студенчества, его отношение к еврейским языкам - возрождаемому ивриту и разговорному идишу, к судьбам своего народа, ассимиляции, возвращению в Палестину, иудаизму. Рассматривая итоги еврейских студенческих «самопереписей», касающихся общественно-политических пристрастий, автор отмечает «укрепление в еврейской студенческой среде постреволюционного периода идеологии сионизма». Причиной тому, как вполне обоснованно считает Иванов, была реакция «на обострение антисемитизма во внутренней политике правительства, включая и область высшего образования» (с. 157).
Тем не менее ряд положений книги нуждается в уточнении. Вряд ли, говоря о евреях в Российской империи, можно использовать понятие «русские Моисеева закона» (с. 161). «Немцы
Моисеева закона» и «французы Моисеева закона» - действительно, подобная самоидентификация получила широкое распространение среди евреев Западной Европы в связи с развитием реформистского течения в иудаизме. В России же это течение находилось в зачаточном состоянии, и напротив, все больше евреев воспринимало себя именно как отдельный народ, а не только как религиозную общность. Именно так воспринимались они и окружавшим их обществом. Также не совсем точно говорить о «раввинской иерархии» (с. 28). В иудаизме нет иерархии, а появившийся в современном иудаизме в ряде стран, в том числе и в России, институт «главных раввинов» еще не существовал в Российской империи. Кроме того, автор ошибочно относит к партиям «сионистского толка» Социалистическую еврейскую рабочую партию («сеймовцев») и Еврейскую территориалистскую рабочую партию, в дальнейшем объединившуюся с СЕРП (с. 157). Эти партии, по целому ряду воззрений близкие к эсерам, постоянно выступали оппонентами российских сионистов.
Нельзя не отметить, что монографию А.Е. Иванова отличает блестящий стиль, четкость оценок и выводов, сочетающаяся с высокой культурой научного анализа. Актуальность и значимость этой работы не вызывают сомнений. Она свидетельствует о том, что изучение истории евреев в России вновь вызывает интерес у историков, а возрождающаяся российская иудаика, получившая в начале XX в. мировое признание, становится, как и прежде, неотъемлемой частью отечественной историографии.
А.Е. Локшин, кандидат исторических наук (Институт востоковедения РАН)
Примечание
1 Натане Б. За чертой. Евреи встречаются с позд-неимперской Россией. М., 2007. С. 306. См. также: Tobias H. The Jewish Bund in Russia from Its Origins to 1905. Stanford, 1972. P. 11-12.
M.A. Бабкин. Духовенство Русской православной церкви и свержение монархии (начало XX в. - конец 1917 г.). M.: Государственная публичная историческая библиотека России, 2007. 532 с.
В монографии М.А. Бабкина рассматривается крайне важная и актуальная тема - взаимоотношения Церкви и государства в 1900-1917 гг. Как верно отмечает автор, ни в отечественной, ни в зарубежной историографии до сих пор не было работы, освещающей отношение право-
славного духовенства к свержению монархии. В появившихся на рубеже ХХ-ХХ1 вв. исследованиях Т.Г. Леонтьевой, В.А. Федорова, С.Л. Фир-сова данная тема, как правило, рассматривается лишь в общем контексте истории церковно-го-сударственных отношений начала ХХ в. Совре-
менные церковные историки и православные публицисты также обычно обходят ее стороной. К тому же, как считает Бабкин, «отличительной чертой церковно-исторических монографий является определенная идеализация истории РПЦ, стремление не заметить некоторые негативные и нелицеприятные факты и, в первую очередь, -поддержки Церковью свержения дома Романовых» (с. 30).
Последние 20 лет, начиная с памятных торжеств, посвященных тысячелетию Крещения Руси, были отмечены возрождением православия в России. Множество новых исследований, сборников документов, воспоминаний и статей, выпущенных при участии Русской Православной Церкви, составили по сути новый, пока еще слабо согласованный с академической наукой пласт историографии. В этом отношении как критика представителями Церкви научных монографий, так и оценка сотрудниками научных институтов церковных изданий скорее напоминают не конструктивный диалог, а монолог, с помощью которого каждая сторона пытается доказать свою правоту, не прислушиваясь к аргументации собеседника. Во многом именно с этим связано то, что книга Бабкина уже вызвала диаметрально противоположные отклики и даже обвинения автора в предвзятости.
Работая над монографией, Бабкин исследовал материалы 40 фондов из различных федеральных и региональных архивов (РГИА, ГА РФ, РГАДА, ЦИАМ, РГА ВМФ, Российский государственный архив кинофотодокументов, ОР РГБ, Государственный архив Свердловской обл., Центр документации общественных организаций Свердловской обл., Объединенный государственный архив Челябинской обл.), изучил около тысячи дел, значительная часть которых ранее не была известна историкам. Им рассмотрены определения Св. Синода, распоряжения, пастырские послания и проповеди архиереев, резолюции съездов и собраний духовенства, проходивших весной и летом 1917 г., телеграммы, направлявшиеся ими представителям государственной власти, стенограммы Поместного собора 1917-1918 гг. Помимо этого, автор анализирует законодательные акты Российской империи, дневники, воспоминания и переписку Николая II, императрицы Марии Федоровны, архиереев Вениамина (Федченкова), Евлогия (Георгиевского), Нестора (Анисимова), Феодосия (Ал-мазова), священников Георгия Шавельского, Василия Виноградова и Василия Зеньковского, Иоанна Восторгова и Владимира Красницкого, Николая Любимова и Сергия Булгакова, а также А.И. Верховского, Ф.В. Винберга, В.Н. Воейкова,
A.И. Гучкова, А.И. Деникина, кн. Н.Д. Жева-хова, А.В. Карташева, А.Ф. Керенского,
B.Н. Львова, Н.Е. Маркова, С.П. Мельгунова,
П.Н. Милюкова, В.Д. Набокова, М. Палеолога, М.В. Родзянко и др. Бабкин также проработал большое количество газет и журналов, издававшихся в России в 1905-1917 гг. Им тщательно исследовано более 90% всех церковных изданий, выходивших в 1917 г.
Благодаря столь обширной источниковой базе автору удалось подробно проследить процесс политической переориентации православного духовенства в ходе Февральской революции 1917 г. При этом сделанные им выводы характеризуют не только взгляды и действия отдельных лиц, но и позицию всей РПЦ. По мнению Бабкина, начиная с 1901 г. и вплоть до Февральской революции православные иерархи старались ограничить участие императора в церковном управлении и стремились к «отдалению» Церкви от государства. После ряда безуспешных попыток добиться согласия монарха на созыв Поместного собора архиереи все чаще связывали свои надежды на «раскрепощение» Церкви от государственного контроля с «ожидаемой сменой формы государственной власти в России, с окончательным решением вопроса между "священством" и "царством"» (с. 132). Способствуя «десакрализации» императорской власти, священнослужители исходили из того, что между властью царя и какой-либо иной формой власти нет никаких принципиальных отличий («нет власти не от Бога»). Соответственно и паства воспринимала царя не как духовного лидера народа и помазанника Божия, а исключительно как простого мирянина, находящегося во главе государства. Однако вывод Бабкина о том, что духовенство работало на «создание в определенной степени "богословского обоснования" революции» (с. 134), представляется все же дискуссионным.
Автор полагает, что в предреволюционные годы архиереи пытались разрешить в пользу Церкви историко-богословский спор о превосходстве светской власти над духовной или, наоборот, духовной над светской (так называемую проблему «священства и царства»). Наиболее ярко, по его мнению, это противостояние «священства» и «царства» проявилось именно в первые дни и недели Февральской революции. Бабкин полагает, что в то время, когда церковные иерархи приветствовали отречение Николая II, вопрос о будущей форме правления в России еще оставался открытым. Между тем многочисленные источники свидетельствуют, что члены Св. Синода с самого начала сделали твердый выбор в пользу новой власти и против восстановления монархии. Они отнюдь не были склонны рассматривать политическое положение России как находящееся в состоянии «неопределенности» до соответствующего решения Учредительного собрания о форме правления. Такая
позиция Синода, с учетом влияния подведомственного ему духовенства на многомиллионную православную паству, фактически исключала возможность осуществления монархической альтернативы.
В том, что в марте 1917 г. «Церковь фактически отказалась защищать императора» (с. 144), Бабкин видит попытку духовенства изменить политический строй Российского государства. Нововведения антимонархического характера, осуществленные Синодом весной 1917 г., нередко вызывали у верующих смущение и ропот. Однако лишь немногие пастыри продолжали тогда отстаивать консервативно-монархические ценности (с. 168-169). В «Поучениях» Св. Синода царское правительство обвинялось в том, что оно довело Россию «до края гибели», вследствие че
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.