Историческая социология
От редакции: В 2013 г. журнал в № 10 опубликовал статьи Б.Н. Миронова и В.В. Колбановского. Авторы высказали свою позицию в оценке событий Октябрьской революции 1917 г. Предлагаем вниманию читателей статью М.Ю. Мартынова, который полемизирует с ними.
© 2015 г.
М.Ю. МАРТЫНОВ
МОДЕРНИЗАЦИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ
МАРТЫНОВ Михаил Юрьевич - доктор политических наук, профессор Сургутского государственного университета Ханты-Мансийского автономного округа-Югры (E-mail: martinov.mu@gmail.com).
Аннотация. В статье рассматриваются два подхода к объяснению роли русской революции 1917г. в процессах модернизации страны, обозначившихся в ходе дискуссии на страницах журнала "Социс". Несмотря на все различия в этих подходах, марксистской теории, отражающей взгляды на Октябрьскую революцию, как давшей начало коренным преобразованиям, и современной либерально-консервативной концепции, считающей, что революция, наоборот, прервала российскую модернизацию, их объединяет стремление опереться на эмпирический материал исторической социологии. И это главный позитивный результат дискуссии. Автор предлагает вариант объяснения причин русской революции 1917г. как закономерного результата специфического варианта модернизации "элитного" типа, начатой реформой 1861 г.
Ключевые слова: модернизация • революция • реформа
Точки зрения Б.Н. Миронова [Миронов, 2013] и В.В. Колбановского [Колбанов-ский, 2013] обозначили две основные позиции, которые задают рамки дискуссии о предпосылках и последствиях Октябрьской революции 1917 г. В концепции Б.Н. Миронова дореволюционная Россия предстает страной, вставшей на путь модернизации, с высокими темпами роста производства и уровня жизни. В перспективе это означало превращение ее в одну из ведущих мировых держав, чему помешала только революция. Но она, по мнению автора, не была неизбежна. Возникшие социальная напряженность и конфликты в рамках этого подхода рассматриваются не как проявление кризиса или несовершенства российской политической системы, а как естественные и даже полезные противоречия этапа модернизации, поскольку их разрешение и позволяло обществу двигаться вперед [Миронов, 2011: 38].
Парадоксальным образом причинами революции, с этой точки зрения, стали именно успехи модернизации. В условиях открывшихся социальных возможнос-
тей и ценностных изменений резко выросла доля людей, склонных к девиантному поведению, всегда готовых к участию в беспорядках. Кроме того, демократизация создала такие условия участия в политической жизни, о которых вчера общество и не мечтало. Однако политических сил, способных к конструктивной деятельности, оказалось немного, а русская интеллигенция вместо сотрудничества с властью на благо общества встала на традиционный путь борьбы с ней, будучи больше озабоченной реализацией утопических социальных проектов. Соответственно, и демократические институты вместо центров консолидации общества превратились в средство "раскачивания лодки". Вкупе с ошибками, допущенными самой властью, все это стало причинами революции, прервавшей столь успешно начавшуюся модернизацию страны.
Следует отметить, что описание предреволюционной социально-экономической ситуации в России почти исключительно в позитивном ключе, стремление покончить с представлением о "ненормальном" развитии страны, якобы фатально обреченной на революции, становится трендом, получившем даже особое название "клиоте-рапия".
Вторая концепция берет свое начало в работах советских историков, трактовавших дореволюционную Россию как страну, хотя и добившуюся к началу ХХ в. определенных успехов в экономическом развитии, но по-прежнему отсталую, отягощенную феодальными пережитками, на которые накладывались новые противоречия капиталистического способа производства. Революция в таких условиях становилась неизбежной. Причем она, разрешив накопленные противоречия, не только вывела страну на новый виток прогрессивного развития, но и имела всемирно-историческое значение, оказав огромное революционизирующее влияние на колониально-зависимые страны, способствуя краху колониальной системы. В этом смысле Октябрьская революция является не только (или не столько) социалистической, сколько антиимпериалистической и антиколониальной[Колбановский, 2013: 49].
При всем, казалось бы, непримиримом мировоззренческом различии выводов, на самом деле, оба описанных выше подхода методологически очень близки. И тот, и другой стремятся описывать исторический процесс, опираясь на социологический материал. Начало социологическому анализу причин революции в России положила, вероятно, ленинская работа "Развитие капитализма в России", и вся последующая советская наука твердо выводила политические процессы из социальных предпосылок, а ссылки на статистические данные экономического и социального развития являлись обязательными признаками научного подхода к раскрытию сущности политических событий. К сожалению, критика марксистской идеологии в постперестроечные годы привела к выплескиванию вместе с водой и ребенка: отказу от апробированных социологических методов анализа политических процессов. Следствием стало множество псевдонаучных мистифицированных прочтений исторических событий, заполонивших страницы книг и телеэкраны.
С этой точки зрения трудно переоценить значение работ Б.Н. Миронова, восстанавливающих статус исторической социологии в отечественной науке. Как подчеркивает Б.Н. Миронов, именно социология обеспечивает историка объективными фактами, и поэтому тезис "нет истории без социологии" [Миронов, 2014: 98-99] отражает не просто авторское кредо, а действительно насущную потребность взаимодействия сегодня обеих наук. Заметим в скобках, что без социологии нет не только историка, но и политолога. Отказ от анализа социологического и политэкономического материала низвело сегодня политическую науку, по крайней мере в России, до положения при-дворно-камерной элитологии.
Почему же при всем сходстве методологических основ анализа исторических процессов, в том числе причин русской революции, авторы приходят к диаметрально противоположным выводам?
Очевидно, здесь приходится говорить не только о достоинствах социологического подхода, но и об определенных ограничениях, налагаемых на него. Приступая к интерпретации социологических и статистических данных, мы покидаем устойчивую позитивистскую почву и оказываемся на скользком льду субъективизма, балансируя под напором мировоззренческих предпочтений.
Б.Н. Миронов, доказывая динамичность развития российской дореволюционной экономики, приводит, вроде бы, убедительные данные о росте национального дохода, об увеличении поденной заработной платы, о росте производства потребительских товаров и оборота внутренней торговли, об увеличении количества зерна, оставляемого крестьянами для собственного потребления, о росте вкладов населения и т.д. [Миронов, 2013: 30-31]. Автор отмечает, что большинство западных стран по имущественному неравенству превосходили Россию, и "предположение об огромном неравенстве доходов в позднеимперской России как главном факторе русской революции не подтверждается эмпирически" [Миронов, 2014: 103].
Однако отечественные ученые уже указывали на опасность абсолютизации использования лишь статистического материала в историческом познании, например, на ограниченность так называемого антропологического метода [Хорос, 2010]. Очевидно, недостатком дедукции, построенной на данных статистики, всегда оказывается возможная неполнота этих данных. Зафиксированный статистикой экономический рост может иметь не системный характер, а временный, определяемый конъюнктурой. Ведь известно, что несколько предвоенных лет были необыкновенно урожайными, а хлеб являлся главным предметом экспорта, что может вполне объяснять высокие статистические показатели экономического роста дореволюционной России1. Аналогичным образом мало что объясняет и большой объем производства и вывоза зерна, что вполне может иметь характер т.н. "голодного экспорта". Например, обогревает же сегодня Россия газом почти всю Европу, в то время как деревни в десятке километров от областных центров Нечерноземья негазифи-цированы.
Поэтому в исторической социологии использование статистических данных при всей их важности является недостаточным. Может быть, их можно дополнить другими источниками? Например, мемуарной, публицистической литературой. Однако здесь и возникает проблема. Авторами этих работ в подавляющем большинстве случаев выступала либерально настроенная интеллигенция. И мало кто из ее числа сомневался в приближающейся катастрофе. По крайней мере, страницы произведений, написанных на рубеже веков, дышат ощущением грядущих потрясений, а отнюдь не оптимизмом ожидания модернизационных успехов. Но поскольку в концепции "прерванной модернизации", предложенной Б.Н. Мироновым, этой интеллигенции отводится роль антагониста власти, от которого трудно ожидать объективности в оценках перспектив развития страны, подобная литература как историческое свидетельство может попросту игнорироваться.
Объяснительные ограничения использования и статистических данных, и мемуаристики вновь возвращает нас к проблеме мировоззренческого происхождения способов интерпретации эмпирического материала. Собственно, эта проблема интерпретации столь же стара, как и сама социологическая наука. Один из способов ее решения в свое время предложил М. Вебер в рамках так называемой "понимающей социологии". Но, чтобы перейти от объяснения социологического материала к его по-
1 Опережала ведь Россия, по данным А.Г. Струмилина, к середине XVIII в. Англию по выплавке чугуна. Однако уже к концу века Англия стремительно обходит ее, скачкообразно увеличив производство в пять раз, в то время как Россия - всего в два раза [Очерки истории СССР..., 1956: 14].
ниманию, как это видел классик, требуется еще и субъективный опыт переживания исторического времени. Какое время, как не наше, предлагает этот богатый опыт переходного периода?
Говорят, нужно изучать прошлое, чтобы понять настоящее, но оказалось, что верно и обратное - переживание перипетий жизни современной Рос
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.