Ни на кого не похожий Лау
Н.А.Тихомирова,
кандидат физико-математических наук Арлингтон (США)
Папин и мамин друг
Лев Давидович Ландау, Дау... Я знала его столько лет, сколько помню себя. Наши семьи — Шальниковы и Ландау — жили в одном доме, и первые мои четкие воспоминания о нем — зрительные. 41-й год. Тревога! Родители одевают нас с сестрой ночью, сонных. Мы бежим в бомбоубежище, находящееся в подвале Института физпроб-лем, в котельной. Я вижу рядом с нами Дау и Кору. Они тоже бегут. Кора тащит огромную сумку, Дау волочит чемодан, из которого на ходу вываливаются разноцветные наряды его жены. Мне кажется, я слышу дружный смех моих родителей при виде этого зрелища.
Мы в эвакуации в Казани. Живем в общежитии, голодаем. Дау с отцом отправились за «добычей» — остатками картофеля и моркови, которые было разрешено собирать на колхозных полях после уборки урожая. Они вернулись под вечер с тощими мешками за спиной, грязные, но довольные. Мы с сестрой получили по морковке, сидим рядом с ними на поленнице дров в общем коридоре и дружно хрустим. Разве такое забудешь? Для меня Дау был тогда просто «папин и мамин друг».
Я росла на его глазах. Дау относился ко мне покровительственно и с доверием. Я для него была авторитетом по части игры в теннис, поскольку у меня был тренер и я участвовала в официальных соревнованиях.
© Тихомирова Н.А., 2008
Сам Дау тоже играл в теннис, но очень некрасиво, руки-ноги в разные стороны, ракетку держал как-то необычно, выворачивая руку. Но все равно был очень привлекателен, ни на кого не похож.
Правда, иногда мне хотелось прошмыгнуть в дом так, чтобы не встретиться с Дау, — когда по его смеющимся глазам я понимала, что сейчас он непременно остановит меня и начнет мучить своими бесстыдными вопросами. «А у тебя уже есть мальчик? Ты с ним целовалась? Ну и как? Понравилось?» Чем больше я смущалась, тем «бесстыднее» становились его вопросы. Для меня, 13—15-летней девочки, его вопросы были ужасны. По-видимому, Дау считал, что так он помогает мне стать свободным человеком, «обезвреживает» мое пуританское семейное воспитание. А может быть, он получал удовольствие от моего смущения. Хорошо еще, что «такие» вопросы он никогда не задавал мне в присутствии других.
Жаркое лето 50-го года. После окончания школы мне предстоят экзамены в Университет, и все лето я занимаюсь физикой и математикой, родители уехали в отпуск. Единственное развлечение — вечерние «посиделки» на парапете перед домом, где собираются все его жители. Но я жду только прихода Дау. С его появлением все разговоры, о чем бы ни шла речь, приобретали особую значимость, все становилось интересным.
А вот эпизод, когда я уже студентка. Я «дружу» с Дау. У нас с ним есть свои секреты. Иногда
тайно от родителей и Коры я одалживаю у него деньги, которые возвращаю в обещанное время, впрочем, чтобы вскоре попросить снова. Он интересуется моими делами в учебе, спорте и личной жизни. Я горжусь этим. Все, кого я побаиваюсь, с таким почтением говорят о Дау. Поэтому, когда он спросил меня, умею ли я печатать на машинке и попросил помочь ему напечатать одно письмо, я сразу согласилась, хотя мне категорически запрещалось брать без спроса обожаемую отцом портативную пишущую машинку, привезенную из Америки моим дедом — отцом матери. «Вложи только один лист бумаги, копия не нужна». Под диктовку я вообще никогда не печатала и очень волновалась, что Дау увидит, как плохо я это делаю. Помню содержание письма, но не помню, кому оно было адресовано. Дау диктовал без написанного текста, отчетливо повторяя каждое слово. Он жаловался на то, что ему определена постоянная охрана и что это лишает его возможности нормально работать, разрушая присущий ему стиль творческой работы. Хорошо запомнила удивившее меня слово «творческой». «Напечатай внизу мое имя». Я наивно спросила: «Дау?». Он строго посмотрел на меня: «Мне сейчас не до шуток». Я вынула листок и протянула ему. Он прочел и сказал строго: «Прошу тебя никому не говорить об этом письме, никому».
Конечно, если бы он попросил напечатать письмо институтскую машинистку, содержаВ
Наташа Шальникова играет с Дау в пинг-понг.
ма пошла за Дау, требовала от него, чтобы он пришел и извинился перед «старым человеком». Дау только отшучивался, как всегда... Мама после этого долго с Дау не разговаривала. Но разве можно было долго сердиться на всеобщего любимца. Про Дау мама повторяла: «Я вся какая-то не такая, я вся из блес-ков и минут.» и все в конце концов прощала.
Летом 53-го в горах Памира при восхождении, попав в лавину, пропал мой жених Сережа Репин. Его пытались найти почти два месяца. Я была безутешна и горько плакала. Помню, как Дау поднялся однажды ко мне в комнату, взял за руку и безмолвно держал ее несколько минут.
ние его могло стать предметом всеобщего обсуждения. Но почему Дау не попросил об этом Евгения Михайловича Лифшица или моего отца? Быть может потому, что они были бы против такого письма из боязни, что это может навлечь на Дау неприятности. Тайну я свято хранила до смерти Дау. Потом рассказала отцу, который мрачно поинтересовался, сколько еще раз я без спроса пользовалась его пишущей машинкой.
Проходя студенческую практику в Институте физических проблем, я постоянно наблюдала, как Дау иногда даже по нескольку раз в день заходил в комнату, где работал отец. Он садился напротив него на стул, отец тут же давал ему в руку что-то, что нельзя было сломать. Иногда это была простая линейка, иногда чистый платок или тряпка. Такая у них была почти традиционная игра. Они весело обсуждали институтские новости. Отец при этом продолжал что-то мастерить в своей установке. Дау меня расспрашивал, что я делаю и для чего. И с интересом слушал мои объяснения.
Мою маму Дау побаивался. Она на него часто сердилась
и за многое выговаривала. «Перестаньте говорить пошлости», «оставьте эти темы». В основном это касалось разговоров о любви, сплетен о супружеской неверности соседей. Мама была очень строга в таких разговорах и старалась их прекратить. Дау же это только раззадоривало. Кончалось тем, что мама уходила.
Кроме того, Дау никак не мог примириться с тем, что мама выигрывала у него в знании наизусть стихотворений по-немецки. Мама окончила «Аппеп8еИи1е» в Санкт-Петербурге и была прекрасно образована. Они с Дау соревновались иногда в присутствии соседей, а иногда — только между собой, и мама всегда побеждала, к большому огорчению Дау, который повторял: «Выиграю в следующий раз!».
Помню и ссору между ними. После семинара в институте к нам пришел Яков Ильич Френкель, который пожаловался на боль в сердце — ему что-то очень резкое сказал Ландау по поводу его доклада. Френкели были любимыми друзьями моих родителей. Якова Ильича напоили чаем, уложили на диван. Ма-
На Рижском взморье
В течение нескольких лет в летние месяцы мы жили на даче на Рижском взморье. Дау приходил к нам пешком из Дома творчества писателей, где отдыхал один. Был всегда в прекрасном настроении, дурачился и шутил с нами и нашими приятелями. Разрешал фотографироваться в своем пиджаке, украшенном звездой Героя Социалистического Труда, что в те годы было большой экзотикой. Но всегда отказывался пойти вместе на пляж поплавать и позагорать. Плавать, наверное, не умел. Играл со мной в модный тогда пинг-понг, расспрашивал о сердечных делах. И как-то незаметно исчезал к ужину.. Каким Дау был тогда, летом 55-го? Об этом написал мой друг писатель и переводчик Давид Израилевич Глезер (его записи хранятся у меня):
«Настоящими людьми директор Дома творчества считал лишь тех, у которых была какая-то власть. Особенно, — когда решал, куда кого поселить. Академика Ландау с путевкой обменного фонда он упек в общую комнату, где обычно ютились чада безвла-
стных литераторов. Академик ничуть не обиделся и принял это как должное. Но кто-то все же надоумил директора: Ландау, мол, ученый с мировым именем. И для него сразу нашлась, не лауреатская, но отдельная комната. В столовой за столами корифеев литературы для него места не хватило. И его посадили со мной и милой литературной дамой.
Когда он явился на завтрак, я уже сидел за столом.
Из-под пышной, чуть тронутой сединой шевелюры ласково смотрели карие глаза мудрого ребенка. На сутулой, долговязой, с неприкаянными руками фигуре небрежно висела чесучовая пара. К ней академик носил ярко-клетчатую рубашку и пестрый, стянутый в крупный узел, полосатый галстук. Все это довершали броские желтые сандалии на босу ногу.
Он церемонно расшаркался. Я встал — и мы, пожав друг другу руки, познакомились. И вскоре уже беседовали, как старые знакомые. Тем более, что директор рижской частной гимназии, которую я кончал, — инженер-технолог Яков Львович Ландау — оказался родным братом отца академика.
Ландау подкупал простотой, искренностью и оригинальными суждениями. Хорошо знал мировую литературу. За столом, бывало, по памяти декламировал в подлиннике стихи Беранже и Бернса. А порой ошеломлял совершенно неожиданными высказываниями:
"Толстого (имелся в виду Лев Николаевич) невозможно читать. У него все так тяжело, громоздко. Вот Лацис — это писатель!'...
Спорить с ним было бесполезно.
Его осаждали дамы, млевшие и таявшие в лучах светила науки. Однажды они пристали:
— Скажите, Лев Давидович, кто из дам, по-вашему, тут самая интересная?
— Машенька! — не думая ответил Парис-академик.
Машенька была официанткой — смазливой, аппетит-ненькой девчушкой лет семнадцати. Приговор академика дамы сочли милой шуткой.
В тот же вечер Ландау снова удивил. Окруженный почитательницами, он отправился в соседний санаторий... на танцы! Там была и Машенька. И весь вечер он танцевал только с ней.
Я сидел за столом и работал. Неожиданно постучал в дверь и вошел Ландау. Я предложил ему сесть в кресло, но он почему-то предпочел плюхнуться на кровать.
— А вы все работаете? И не надоест вам? — удивился он.
— Уверен, что вы работаете гораздо больше меня, — сказал я.
— Я никогда не работаю, — возразил он. — Ну, какая это работа — лежу на диване с клочком бумаги в руке и решаю мною же придуманные задачки.
Я поинтересовался, как он проверяет результат.
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.