© 2008 г. В. В. ЛАПИН*
НОВЕЙШАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ
Полуторавековая историография Кавказской войны и связанных с ней проблем уже была предметом исследовательского анализа. Задача данной статьи - не столько подвести итоги изучения этой сложной темы, сколько обратить внимание на некоторые новые тенденции, наметившиеся уже в XXI в. Известный историк В.В. Дегоев в работе "Проблемы Кавказской войны XIX в.: историографические итоги" справедливо, на мой взгляд, подчеркивает, что остается нерешенной проблема типологической идентификации войны. Это объясняется тем, что в советский период ученые вынуждены были работать в рамках "антиколониально-антифеодальной" схемы объяснения войны. Кроме того, в 1930-1970-е гг. специалистам приходилось учитывать изменения взглядов кремлевских идеологов на роль отдельных личностей, следить за внутри- и внешнеполитической конъюнктурой, реагировать на усиление или ослабление атеистической пропаганды. Историографическую же ситуацию второй половины 19801990-х гг. Дегоев охарактеризовал деликатно и в то же время четко: процесс включения Кавказа в состав Российской империи был болезненно актуализирован, а военные действия и межнациональные столкновения переплелись с "войнами памяти". При этом масштаб вторжения воинствующих дилетантов и политических спекулянтов в научные дискуссии превзошел все мыслимые пределы. Старая конъюнктура оказалась вытеснена новой: сюжеты о "добровольном" характере и "прогрессивном значении" присоединения народов Кавказа к России вообще упразднили. Многократно ослаблено внимание к внутрикавказским социальным и политическим конфликтам, в большинстве работ безоговорочно утверждается тезис о национально-освободительном содержании движения горцев.
Анализ научной литературы позволил Дегоеву сделать вывод, что осью дискуссий о природе Кавказской войны является вопрос о том, была ли война порождена активизацией России на пространстве между Черным и Каспийским морями, или причину конфликта следует искать в особенностях развития народов этого региона. Завершается статья пожеланием «молодому поколению российских ученых, не обремененных старыми "правилами игры" в историю» использовать шанс для творческого прорыва в области изучения истории Кавказской войны1.
Как же откликнулись коллеги по цеху на этот призыв? Первые основательные попытки нового взгляда на проблему принадлежат опытным авторам. Я.А. Гордин, известный специалист в области декабристоведения, в своей книге "Кавказ. Земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века" исследовал как складывание, так и "материализацию" имперской идеи. В дореволюционной историографии сама эта идея анализу не подвергалась, поскольку принималась априорно. В советской же литературе мотивация действий "верхов" не являлась предметом специальных исследований уже по иным причинам. В лучшем случае высказывания идеологов имперского расширения трактовались как маскировка колониальных интересов, как оправдание эксплуатации горцев и подавления их национально-освободительного движения. Гордин показывает, как осмысливали события на Кавказе декабристы - П.И. Пестель, М.С. Лунин, А.Е. Розен, а также Н.А.Добролюбов и А.С. Грибоедов. Важным и обоснованным выглядит также тезис о том, что сначала для Петербурга "Кавказ был привходящим обстоятельством, тяжкой помехой в движении, направленном мимо него"2. В результате этого осмысление "горской проблемы" началось уже в процессе "умиротворения" Ка-барды, Чечни и Дагестана. Автор показал, что результатом политики П.Д. Цицианова и А.П. Ермолова стало создание идеальных предпосылок "для объединения вольных
* Лапин Владимир Викентьевич, кандидат исторических иаук, старший научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН.
обществ и освободившихся от локальной деспотии жителей ханств под властью теократического лидера"3. Впервые в историографии на основании широкого круга источников исследован процесс формирования взглядов тех, кто принимал решения: от императора до военачальников, непосредственно руководивших крупными боевыми операциями. Несмотря на отсутствие у Гордина прямых заявлений о непродуктивности дискуссии по поводу того, "внешние" или "внутренние" факторы (имперская экспансия или набеговая активность горцев) послужили причиной войны, позиция автора по этому поводу ясна. В книге достаточно четко указывается на то, что "поиск виновника" развязывания войны - совершенно бесперспективное дело. Узел конфликта был намертво завязан как "нежеланием и невозможностью для русской стороны воспринять горский мир", так и "нежеланием и невозможностью для горцев отказаться... в первую очередь от набеговой системы"4.
Для дореволюционных историков необходимость защиты от "хищников", как называли в официальных документах участников вооруженных нападений на мирных жителей, являлась главным обоснованием законности действий российской стороны. В словаре советских историков "набег" занял очень скромное место в связи с изменениями в оптике исследования. В постсоветское время в националистически окрашенных работах тема набега нещадно эксплуатировалась для обоснования тезиса об "извечной" склонности коренного населения Северного Кавказа к насилию. Оппоненты же такого подхода в полемическом азарте нередко доходили до отрицания самого факта массовых походов за добычей, заявляя, что все рассказы об "удальцах" - творение так называемых ориенталистов, превративших восточную (в данном случае кавказскую) экзотику в плоть научных сочинений. В настоящее время тенденция к развенчанию мифа о "горском хищничестве" явно преобладает. При этом доказывается факт совершенно очевидный: основным занятием населения Северного Кавказа было земледелие и скотоводство, а не захват добычи в набегах5. Однако те же авторы не в состоянии отрицать большую роль организованного насилия в горском обществе6.
Примечательно, что до настоящего времени по представлению о набеге как о некой фундаментальной составляющей горской экономики не нанесен удар с позиций статистики и географии, экономической истории и истории повседневности. Грабеж и воровство - ремесло высокодоходное и не очень утомительное только в том случае, когда добычу составляют деньги или ценные предметы, которые затем используются для приобретения пищи, предметов обихода и т.д. В условиях Северного Кавказа, где доминировало натуральное хозяйство, тайное и явное хищение зерна, скота, фуража никак не могло стать основным или даже важным источником существования населения. Первый же масштабный неурожай или падеж должен был раз и навсегда решить проблему: грабители-профессионалы умерли бы от голода почти одновременно со своими перманентными жертвами. Это не отменяет существования целых поселений, где походы за добычей (рабами) являлись основным ремеслом. В самом горском хозяйстве невольники не играли существенной роли, их продавали в Персию, Турцию, среднеазиатским купцам. Однако признание наличия на Кавказе таких "разбойничьих гнезд" никак не может служить основанием для экстраполяции их нравов на все народы края. В европейских и американских городах существовали кварталы, жителям которых за совершенные ими преступления в совокупности полагался срок тюремного заключения, превышающий их совокупный возраст. Это, однако, не является основанием для "масштабных" выводов о типе культурного развития этнических групп, населявших эти города.
В 2004 г. вышла в свет фундаментальная монография М.М. Блиева "Россия и горцы Большого Кавказа на пути к цивилизации", где привязанность исследователей к вопросу о колониальной природе политики России и освободительном характере движения горцев с полным основанием названа препятствием на пути к новым подходам в изучении Кавказской войны7. Автор предложил сместить фокус исследования на связь боевых действий с процессами, протекавшими в недрах горского социума. Прежде всего, Блиев уделил большое внимание "сюжетной реконструкции" войны, поскольку для
отечественной научной литературы действительно характерной была "событийная разорванность". Здесь уместно напомнить, что именно этот автор еще в 1983 г. опубликовал в журнале "Вопросы истории" статью, которая стала по существу первым смелым шагом за рамки "антиколониально-антифеодальной" концепции8. Главным в книге является положение о том, что "в ходе боевых перипетий горцы совершали собственную Революцию - переход от простейших форм общественной жизни к цивилизации". Блиев сопоставил процессы, охватившие Кавказ в XIX в., с "потрясениями VII в., происходившими на Аравийском полуострове", и заключил, что процессы эти "протекали по классическим канонам духовно-политического опыта пророка Мухаммеда"9. Тем самым автор избегает дискуссионного узла, образующегося из переплетения вопросов о роли в развязывании и затягивании конфликта российского военного давления и горской набеговой активности. Он пишет: «Война - это прежде всего комплекс социально-экономических, политических и идеологических отношений на одном из наиболее важных этапов перехода однотипных общественных структур Большого Кавказа к классовому строю и государству. В такой ипостаси Кавказская война имела свои закономерности развития: зависимость их от России - не более чем во внешнем факторе. Это положение относится и к идеологическим процессам. Связанная своим происхождением больше с классообразующими явлениями, чем с политикой России, идеология Кавказской войны базировалась не на каких-то "временных призывах", а на исламе - классической религии, сопровождавшей формирование классовых обществ и государств во многих регионах»10. На этой основе Блиеву удалось создать довольно стройную схему, объясняющую ряд особенностей войны. Так, например, распространению влияния Шамиля в Кабарде и Адыгее препятствовали сложившиеся там феодальные общества, а социальному переустройству Чечни помешало постоянное военное давление России и потребность более длительного воздействия на традиционные социальные структуры этого региона. Длительность же войны обусловливалась "консервативностью горской экономики"11.
Рамки историографического очерка не позволяют развернут
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.