ДИСКУССИЯ
Славяноведение, № 4
© 2010 г. П.В. ЛУКИН, П.С. СТЕФАНОВИЧ
НОВЫЙ труд по истории древних славянских
ГОСУДАРСТВ
Вышел в свет коллективный труд сотрудников Отдела истории Средних веков Института славяноведения РАН [1]. Разделами книги являются статьи С.А. Иванова «Болгарская общественная мысль эпохи раннего средневековья», Б.Н. Флори и А.А. Турилова «Общественная мысль Древней Руси в эпоху раннего средневековья», В.Я. Петрухина «Становление государств и власть правителя в германо-скандинавских и славянских традициях: аспекты сравнительно-исторического анализа», О.А. Акимовой «Развитие общественной мысли в раннесредневековых государствах на западе Балкан», Б.Н. Флори «Польская общественная мысль раннего Средневековья» и А.М. Кузнецовой «Общественная мысль Чехии эпохи раннего Средневековья». Книга представляет собой очередное издание в ряду сборников и коллективных монографий, подготовленных этим научным центром и посвященных разным аспектам истории средневековых славянских обществ. Многие из них уже получили высокую оценку научного сообщества.
В кратком «Введении» [1. С. 7-8] указывается основная задача работы - показать, «как отражались характерные черты общественного строя славянских народов» раннего Средневековья «в памятниках общественной мысли того времени» в соответствующих национальных традициях. Важность такой задачи обосновывается тем, что в последние годы иначе стали смотреть на суть раннесла-вянских государств - если ранее акцент делался на формировании феодализма и складывании «классов феодалов-землевладельцев и зависимых крестьян», то в современной науке преобладает модель, согласно которой «господствующей социальной группой» была «дружина, объединявшая в своих рядах не феодалов-землевладельцев», а «воинов и подданных», материальное состояние и социальный статус которых зависел от отношения к правителю и доступу к центральной власти. Такая постановка проблемы представляет несомненный интерес. Отказ от концепции раннего зарождения феодализма и неудовлетворительность «общинной» концепции древнерусского строя (представленной в настоящее время И.Я. Фрояновым и его учениками) ставят перед современными отечественными историками естественный вопрос об альтернативных моделях. С другой стороны, такого рода коллективный труд дает возможность посмотреть на древнерусскую
Лукин Павел Владимирович - канд. ист. наук, старший научный сотрудник ИРИ РАН. Стефанович Петр Сергеевич - канд. ист. наук, старший научный сотрудник ИРИ РАН.
3*
67
историю в широком сравнительно-историческом контексте. Соотношение реальных исторических фактов и их отражения в памятниках историографии и общественной мысли, дошедших до нас, - тема тоже весьма актуальная в современной науке.
Вместе с тем нельзя не заметить, что этот замысел нашел неоднозначное воплощение в разных разделах книги. Это связано, на наш взгляд, помимо естественных различий в подходах и оценках авторов, главным образом, с двумя обстоятельствами. Во-первых, каждый из авторов, «ответственный» за тот или иной регион, располагает разными источниками и, соответственно, разными возможностями исследования и познания (в зависимости от сохранности источников, языка, на котором они написаны, жанровой специфики, тенденциозности и т.д.). Во-вторых, модель, предложенная в начале, не может считаться общепризнанной в науке (особенно если учитывать не только русскоязычную историографию, но и другие - немецко- и англоязычные, польскую, чешскую, болгарскую и т.д.). Уже указывалось на ее односторонность из-за того, что она не оставляет места коллективной «народной» политической инициативе (значение которой, кстати, особенно подчеркивается в последней работе К. Модзелевского - автора, на которого есть ссылка во «Введении» [2] (ср. [3]). С другой стороны, модель не может считаться универсальной - если в Чехии, Польше и на Руси она в той или иной степени оправдана, то в Болгарии и других южнославянских регионах, где не фиксируется само существование дружины (во всяком случае, в том виде, в каком она предстает в первых трех государствах), она выглядит проблематично. Во всяком случае, были бы вполне уместны пояснения по поводу источников и методики работы с ними, а также относительно того, что авторы понимают под дружиной, и какая специфика по сравнению с обозначенной моделью обнаруживается в соответствующих регионах. Законченности замыслу не хватает также из-за того, что отсутствуют разделы, посвященные Великоморавскому государству, Карантанскому княжеству и поморским и полабским славянам. Хронологические рамки «раннего Средневековья» не уточняются, но фактически в книге анализируются древнейшие источники (за исключением памятников старославянского языка, что, конечно, тоже вызывает некоторое недоумение) до конца XI - середины XII в. (рубежом, видимо, послужили хроники Галла Анонима и Козьмы Пражского и Повесть временных лет (ПВЛ)).
Первый раздел о самом раннем из славянских государств - древнем Болгарском - представляет собой обзор собственно политических воззрений по отдельным произведениям или комплексам данных - «Именник болгарских ханов», эпиграфика на греческом языке, печати, византийские данные X в. и отдельные произведения болгарской литературы Х-Х1 вв. В династических легендах и преданиях, презентации правителя в надписях и на печатях, случайных пассажах житий или церковных поучений С.А. Иванов показывает, с одной стороны, разрыв между тюркскими чертами древнейшей болгарской государственности и идеями книжников Болгарского царства Х-Х1 вв., а с другой - сложное взаимодействие с византийскими политическими теориями и практикой. Автор отказался от рассмотрения славянской эпиграфики1 и переводной литературы «Пре-славской школы» и, соответственно, от анализа древнеболгарской социальной и политической терминологии, а также от попыток как-то связать выявленные им воззрения с реальным развитием общественных структур и политических институтов. Это придало его очерку определенную цельность, но в то же время оторвало его от общего замысла книги (а также лишило некоторых данных не только терминологического, но и самостоятельного литературного и исторического характера - см., например, описание «княжа двора» в болгарском переводе «Шесто-
1 См. новейшую публикацию [4].
днева» Иоанна Экзарха, принадлежащее, в основном, творчеству переводчика [5. С. 471 (л. 207об.)]). Автор отмечает факты, которые позволяют предполагать существование каких-то дружинных объединений в подчинении болгарских ханов [1. С. 16-17], но не ставит вопрос о их судьбе в славянскую эпоху Болгарского государства и не пытается поставить эти факты в какую-либо связь с данными из других славянских государств.
Б.Н. Флоря и А.А. Турилов, авторы второго раздела, посвященного общественной мысли Древней Руси, сосредоточили внимание, главным образом, на начальном летописании и агиографических памятниках. Фактически речь идет только об одном фрагменте древнерусской общественной мысли - мировоззрении образованных книжников, причем большей частью связанных с Киево-Печерским монастырем. Авторы это прекрасно сознают и совершенно справедливо пишут не об общественной мысли вообще (мы вряд ли можем что-то сказать о мировоззрении древнерусских смердов!), а о взглядах Печерских монахов или князя Владимира Мономаха. В разделе рассматриваются несколько ключевых проблем: представления о происхождении и сущности княжеской власти, взаимоотношениях князя и различных социальных групп (боярско-дружинной элиты, горожан, рядового населения, холопов), об идеальном образе князя, о праве и правом/ неправом суде, о войне, мире, княжеских междоусобицах и в связи с этим - об идеальном политическом устройстве. Постановка именно этих проблем не навязывается источникам извне, а, наоборот, вытекает из их вдумчивого чтения. Средневековые книжники не интересовались, например, таким естественным для современных политических мыслителей вопросом, как государственная независимость, или проблемой, занимающей современных историков, - о роли младших дружинников в жизни общества [1. С. 53]. Ученые анализируют древнерусскую общественную мысль не как «вещь в себе», что было характерно для советской историографии (и отчасти происходит до сих пор), но на фоне всего большого региона Центральной и Восточной Европы, к которому Русь в домонгольское время, безусловно, принадлежала.
Наряду с обобщением уже высказывавшихся в историографии взглядов предлагаются новые, очень интересные выводы и наблюдения. Например, Б.Н. Флоря и А.А. Турилов усматривают следы практически не сохранившейся догосудар-ственной («племенной») идеологии в летописном предании о прародителях радимичей и вятичей, пришедших «от Лях». В этой связи можно отметить, что вятичи еще существовали как общность во времена, когда работали Печерские книжники, и, следовательно, эти предания могли быть не литературным конструктом древнерусских летописцев, а частью реального «племенного» предания (см. также [6]). Важным является и наблюдение авторов о том, что создание городов в летописи «не сопутствует, а скорее предшествует» возникновению соответствующих княжений [1. С. 36]. Более того, такая картина рисуется даже вопреки исторической реальности: например, Новгород, по летописи, возник при расселении словен у оз. Ильмень, что прямо противоречит археологическим данным, согласно которым Новгород появляется только в X в., а Рюриково городище отражает варяжскую миграцию. Здесь просматриваются явные параллели с летописной псевдотопографией Киева, также не подтверждающейся современными археологическими исследованиями и отражающей, очевидно, более поздние представления киевской элиты о том, как «должен был» развиваться Киев, а не то, как он развивался в действительности (см. [7]).
Авторы совершенно верно отмечают, что летопись изображает горожан как самостоятельный политический фактор очень рано, еще в статьях за Х-Х1 вв. [1. С. 43-44]. В этом смысле было бы правильным, как кажется, обратить внимание на статью ПВЛ под 1096 г., где упоминается предложение Святополка Изяслави-ча и Владимира Мономаха «положить
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.