ВОПРОСЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ
< 2 2008
© 2008 г. Н. В. ПЕРЦОВ
О СООТНОШЕНИИ ПИСЬМЕННОЙ И УСТНОЙ ФОРМ ПОЭТИЧЕСКОГО ЯЗЫКА
(К вопросу о функциональной нагруженности старого русского правописания)*
Ореографш, cia Геральдика языка, изменяется по произволу вс^хъ и каждаго.
A.C. Пушкин
Эти ткани голубым Созерцаемъ только голубь и я.
Велимир Хлебников
Памяти выдающегося русского филолога Максима Ильича Шапира (1962-2006)
Письменная и устная манифестации языка - это отдельные формы существования данного языка. Устная форма, разумеется, первична в историческом аспекте, однако письменная форма не является чисто внешней оболочкой по отношению к устной, но представляет собой достаточно автономную систему, в определенной мере влияющую на устную (и, разумеется, испытывающую влияние со стороны последней). На примере ряда особенностей старого русского правописания - в основном с привлечением поэтических текстов первой половины XIX века - демонстрируется его высокая функциональная нагруженность, его тесная связь с планом содержания текста, из чего вытекает необходимость сохранения оригинального правописания для аутентичной передачи русских классических литературных текстов.
Основная задача настоящей работы состоит в обосновании активной роли письменной формы естественного языка и семиотической значимости правописания. Относительно слова «правописание» представляется уместным терминологическое разъяснение. В современной отечественной лингвистической терминологии нет, к сожалению, единства в обозначении как самой области правил начертаний в письменной речи, так и разных аспектов этой области. Термин «орфография» нередко употребляется как синоним «правописания» - например в монографии [Кузьмина 1981: 13], где для общей области «правил пользования всеми графическими средствами языка, как буквенными, так и небуквенными знаками» используется термин «письмо». В общеязыковых, энциклопедических, лингвистических словарях статья правописание обычно содержит простую отсылку к статье орфография. Это приходит в противоречие с давней отечественной традицией. Уже в грамматике A.A. Барсова, созданной в 1780-е гг. (а изданной два века спустя), сказано: «Правописаше есть наука о томъ, какими каждое слово должно писать буквами, какъ ихъ пристойно разделять при разд^ленш самаго слова на склады, и какъ употреблять разные разделительные знаки или препинашя въ речи» [Барсов 1981: 82]. То же самое мы видим в позднейших грамматиках [РГРА
* Настоящая работа выполнена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, грант < 07-06-00082-a, «Разработка баз данных по неологии Хлебникова».
1809: 1; Розанов 1810: 226]. В грамматике [Давыдов 1852: 384] читаем: «<...> Правописаше разделяется: 1) на правописаше словъ и 2) на правописаше предложены и перюдовъ, состоящее въ знакахъ препинашя». В многочисленных изданиях справочного руководства Я.К. Грота правописание объединяет орфографию и пунктуацию [Грот 1888]1. Данной традиции следует и автор настоящей работы.
В старой отечественной текстологии издавна утвердилось мнение, согласно которому правописание поэтического текста, т.е. взятые совокупно его орфография и пунктуация, представляет собой нечто отдельное от языка в собственном смысле, на котором данный текст написан. Наиболее категорично это мнение выражено академиком Н.С. Державиным [1920: 15]: «<...> язык и орфография - две вещи разные. Живой язык писателя есть его язык, а орфография есть та условная, далеко не совершенная внешняя оболочка, в которую писатель втискивает поневоле свой язык <...>».
В дальнейшем развитии текстологии это мнение получило поддержку со стороны большинства исследователей - с отдельными оговорками о том, что некоторые элементы правописания могут быть значимы с точки зрения языка в собственном смысле, т.е. могут отражать те или иные существенные особенности этого языка. Предполагалось, что такие элементы должны быть отделены исследователем от незначимых элементов правописания; при этом при издании поэтического текста незначимые элементы первоисточника могут быть заменены какими-либо современными эквивалентами, а значимые должны быть сохранены. Тем самым на исследователя ложится нелегкая задача различения значимых и незначимых сторон письменной формы языка. Такая задача становится особенно сложной в тех случаях, когда язык произведения отделен от современной эпохи значительным временным интервалом.
В 80-90-е годы прошлого столетия начали раздаваться голоса в пользу смысловой нагруженности правописания [Лотман и др. 1981; Лотман 1995 (1987); Холшевников 1996; Лефельдт 1998]. Ю.М. Лотман писал о «стилистической роли орфографии в пушкинскую эпоху» и укорял тех литературоведов, которые «разделяют иллюзию о том, что орфография не имеет стилистического значения и художественно нейтральна» [Лотман 1995: 369-370]. Начиная с середины 1990-х годов убедительное обоснование значимости правописания в художественном тексте (в основном на примере произведений Пушкина) было дано в серии работ М.И. Шапира [Шапир 1994; 1999; 2001; 2002а; 20026] (об общей текстологической программе М.И. Шапира, в которой в качестве «категорического императива» выступает сохранение в академических изданиях правописания оригинала, и об основных различиях между эдиционно-текстологиче-скими концепциями Лотмана и Шапира см. [Пильщиков 2004: 326-328]).
Письменная и устная манифестации языка - это отдельные формы существования данного языка. Устная форма, разумеется, первична в историческом аспекте; существуют языки, вообще лишенные письменности; однако неверно было бы утверждение, что устный язык полностью предопределяет письменный и что последний лишен какой-либо самостоятельности и полностью «копирует» устный.
Эти формы существования языка соотносятся друг с другом весьма сложным, неоднозначным образом. В ряде случаев наблюдаются факты влияния письменного языка на его устную манифестацию. Письменный и устный языки представляют собой особые семиотические системы, которые, будучи, разумеется, неразрывно связаны друг с другом, обладают каждая своими индивидуальными особенностями. Ясно, что письменный язык отнюдь не однозначно кодирует устный.
Устная форма языка в аспекте интонации обладает широчайшими возможностями, которые в деталях передать на письме невозможно. Однако и на письме может быть
1 В более ранней книге Я.К. Грот [1876: 92, 182] терминами «правописание» и «письмо» оперирует иногда как синонимами, причем без привлечения пунктуации.
передана такая информация, для которой трудно, если не невозможно, найти какие-либо эквиваленты в устной форме. Например, может ли быть однозначный устный эквивалент для перехода к следующему абзацу на письме или для строки-пробела в стихотворном тексте? Можно ли в устной речи непринужденно передать информацию об опущении фрагментов поэтического текста, которое отражается посредством номеров, не сопровождаемых никаким текстом, как в случае пропущенных строф в «Евгении Онегине»? Всевозможные средства графического выделения - курсив, подчеркивание, полужирный шрифт, разрядка - более явственно маркируют соответствующие фрагменты текста, чем его устная манифестация. В письменной форме языка может разрешаться неоднозначность фраз в устной речи; ср. пример «народной шутки» в [Ильинская 1966: 14] - В деревне Волки все крыши из ели - с ее каламбурным переосмыслением В деревне волки все крыши изъели, возможным только в устной речи.
О влиянии письма на устную форму языка писал еще Я.К. Грот [1876: 92]: «При распространен^ грамотности, письмо, и въ живой речи и въ мышленш, по необходимости вступаетъ въ связь съ языкомъ, частью по законамъ сопряжешя родственныхъ идей, частью въ сл^дств1е множества случайныхъ поводовъ отыскивать соотношеше между темъ и другимъ. Поэтому потребность, границы, преимущества, особенности обоихъ (т.е. письма и языка. - Н.П.) д^йствуютъ другъ на друга. Изменены въ письма и ведутъ къ изменешямъ въ языке, и хотя собственно такъ пишутъ потому что такъ говорятъ, но часто бываетъ и наоборотъ, что такъ говорятъ потому что такъ пишутъ <...>» (подчеркнуто мною. - Н.П). Активная роль письма подчеркивается Гротом и в другом месте (с. 182): «<...> цель письма - не одно воспроизведете зву-ковъ языка, но и удовлетвореше постигающаго языкъ ума посредствомъ органа зрешя. Грамота есть прежде всего оруд1е изучешя самаго языка». В качестве одного из примеров «обратнаго действш письма на живую речь» Грот приводит произношение грамотными людьми прилагательных добрый, хорошш, синш «с яснымъ сохра-нешемъ окончанш ый, ш» [Грот 1876: 247 примеч. 1].
Известную автономность письменной формы языка, ее активную роль в истории языков, наличие в ней таких средств, для которых в устной форме не находится прямых коррелятов, лингвисты отмечали и после Грота [Гвоздев 1963: 27-28; Вахек 1967]. Об этом также свидетельствуют некоторые тенденции в русской поэзии XX века и в современной русской поэзии, где чисто графические средства иногда играют гораздо большую роль, чем ранее; можно вспомнить о фактах поэтического письма без знаков препинания, без прописных букв в начале стихотворных строк, с чередованием букв разного регистра, с разъятием слов на части, иногда прерываемые, иногда подаваемые не в подбор, а в разных строках, и т.п. Об индивидуальных орфографии и пунктуации в поэтическом тексте писал В.П. Григорьев [1966; 1974], ссылаясь на поэтическую графико-орфографическую и пунктуационную практику у Блока, Хлебникова, Маяковского, Сельвинского, Багрицкого, Кирсанова, Я. Смелякова, Винокурова, Вознесенского (и у других поэтов, в том числе и менее известных: Н.С. Власова-Окского, С. Обрадовича, Б. Корнилова...). Современная поэтическая орфография обсуждается в краткой содержательной заметке Л.В. Зубовой, где говорится: «Орфография становится элементом поэтики не только в случаях многочисленных и разнообразных орфографических вольностей, но также и на сюжетном, на тематическом, на образном уровнях» [Зубова 2001: 51]. В недавней работе [Зубова 2006: 466 и сл.] демонстрируются графические эксперименты в современной поэзии по нестандарт
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.