ИЗВЕСТИЯ РАН. СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА, 2014, том 73, № 1, с. 3-14
О ТИПОЛОГИИ ВОСПРИЯТИЯ СИМВОЛИЗМА В РОССИИ И ВО ФРАНЦИИ (ПО МАТЕРИАЛАМ ПАРИЖСКИХ ДИСКУССИЙ 1929-1931 ГОДОВ)1
© 2014 г. В. В. Полонский
В статье рассматриваются материалы дискуссий о символизме во французской и русской литературах, которые развернулись в Парижской Франко-русской студии 1929-1931 гг. Автор реконструирует предпосылки принципиальных различий в восприятии символизма французскими и русскими диспутантами, порожденных разностью культурных традиций двух стран, сравнивает выдвинутые ими положения с подходами модернистской критики начала XX века и концептуальным осмыслением типологии литературного символизма современной филологической наукой.
The article dwells on discussions of Symbolism in the French and Russian literatures, which took place in the Studio Franco-Russe (Paris, 1929-1931). The author offers rationale for fundamental divergences between the Russian and the French reception of Symbolism, which sprung from the differences in cultural traditions. He also compares the theoretical statements made by the Studio participants to the Belle époque Modernist theories, as well as to the present-time scholarly conceptions of the typology of Symbolist literatures.
Ключевые слова: символизм, Парижская Франко-русская студия, культурный трансфер, русско-французские литературные связи
Key words: Symbolism, the Franco-Russian Studio in Paris, cultural transfers, Russo-French literary connections.
Парижская Франко-русская студия 1929-1931 годов2 во многом продолжала традиции свободных литературно-философских прений, сложившиеся в атмосфере интеллектуального брожения начала XX века. Во Франции студийным встречам предшествовали знаменитые Декады в Понтиньи, организованные Полем Д ежард еном в 1910-м, прерванные Первой мировой и возобновленные в 1922-м г. (см. [1-3]), в России - заседания Петербургского Религиозно-философского общества 19071917 гг., наследовавшего Религиозно-философским собраниям (1901-1903). Уже десятидневные ежегодные встречи в Понтиньи с начала 1920-х годов становятся пространством активных контактов французской интеллектуальной элиты с некоторыми видными представителями русской эмиграции (заседания посещали Лев Шестов, Николай Бердяев, Борис Зайцев, Иван Бунин и др.). Студия была создана Вс.Б. Фохтом (1895-1941), редактором эмигрантского журнала "Новый дом" (Париж, 1926-1927) и сотрудником правой газеты "L'Intransigeant", для воплощения в жизнь
1 Работа выполнена в рамках научно-исследовательского российско-французского проекта "Русская франкофония (ХУШ-начало XX века)", поддержанного грантом Российского гуманитарного научного фонда и фонда "Дом наук о человеке" (Франция), № 13-24-08001.
2 Далее в тексте - Студия.
программы основанного Ж. Пробюс-Корреаром общества "Humanités contemporaines", которое видело свою цель в консолидации европейских интеллектуалов-традиционалистов. Студийцы использовали опыт декад Дежардена, перенеся в центр своей деятельности то, что в Понтиньи находилось на периферии, - межнациональные и межкультурные франко-русские диалоги.
Структура студийных собраний, подразумевающая выступления французского и русского содокладчиков по одной проблеме и последующую свободную дискуссию3, как и общий характер всего начинания, дает особо благодарный материал для исследования - если пользоваться терминологией школы Мишеля Эспаня - процессов "культурного трансфера" в точке пересечения двух разнонациональных практик описания литературных и религиозно-философских явлений. В этом смысле для современного последователя М. Эспаня, конечно, вполне плодотворным оказалось бы детальное изучение, скажем, веера ценностных предпосылок, несходных семантических бликов и разноречий в трактовке базовых понятий и терминов при обозначении литературных школ,
3 Общий обзор фактографии, связанной с организацией и работой Студии, см. в предисловии Л. Ливака к изданию републикованных стенограмм ее заседаний [4]. Об отдельных аспектах студийной полемики см. также [5; 6].
религиозно-философских и исторических феноменов русскими и французскими студийцами, будь то "духовное обновление", "картезианство", "символизм" или дихотомия "Восток/Запад". За подобными сдвигами и смысловыми несовпадениями неизбежно проглядывают общие закономерности динамического - контрадиктивного, не всегда мирного - взаимодействия двух разных национальных культурных контекстов, преображающих, реконструирующих и деконструирую-щих исходный материал культурного трансфера. Но подобный анализ может быть произведен только из сциентистской системы координат, внешней по отношению к непосредственным участникам Франко-русской студии и слишком привязанной к ценностной точке зрения самого гипотетического современного исследователя, обусловленной актуальной научной парадигмой рубежа XX-XXI веков и синтезирующей в трансфертной теории постструктурализм, постколониализм и иные предпосылки постмодерного мультикультурализ-ма. Важнее попытаться выбрать точку отсчета, адекватную стратегиям диалога с инокультур-ными визави самих студийцев, погруженных в историческую магму своего времени - кризисной межвоенной Европы, болезненно усваивающей опыт недавней коммунистической революции. В том числе и такую его производную, как потребность русской интеллектуальной эмиграции, мучительно осмысляющей историческую идентичность старой России, причины и следствия ее крушения, отстоять свою самобытную "миссию" и культурную автономию в абсорбирующей французской среде.
Этот аспект пассеизма, подведения итогов споткнувшегося о 1917 год пути, резюмирующего осмысления национальной традиции как "текстуально" завершенного целого - важнейшая предпосылка выступлений студийцев с русской стороны, наследующих на новом этапе - по другую сторону катастрофического порога - "серебряному веку", который уже произвел масштабную работу по рекаталогизации и (пере)формирова-нию культурного канона отечественной классики. Теперь - в Париже рубежа 1920-х-1930-х -эмигранты зачастую вписывали в этот канон сам "серебряный век", заодно концептуализировав данное понятие, закрепив за ним его сегодняшнее значение (см. [7]) и противопоставив окончательно закольцованный "текст русской культуры" французскому фону как принципиально Иному.
Для установок студийцев характерно отсутствие противопоставления методов, взятых на вооружение современной теорией трансфера с ее
фиксацией на процессуальной динамике культурных обменов (см. [8]), и подходов классической компаративистики, ориентированной на конечные результаты межнациональных взаимодействий и исходящей из презумпции самодостаточности и системной замкнутости национальных литературных организмов. То есть, для них нерелевантна укорененная в сугубо французском научном контексте оппозиция études des transferts culturelles/ études comparées, русской академической культуре в общем-то не свойственная (см. [9]).
В этом смысле особенно показательна дискуссия о символизме, развернувшаяся на 11-м заседании Студии 16 декабря 1930 года, когда доклад "Символизм во Франции" зачитал символист бельгийского происхождения, младший ученик Малларме Андре Фонтена, а с сообщением "Русский символизм" выступила Нина Берберова. Кроме того, эта дискуссия некоторыми тематическими нитями и прозвучавшими интерпретациями перекликалась с собранием, состоявшимся годом ранее, - 26 ноября 1929 г., на котором журналист и критик Юлия Сазонова, начинавшая литературную деятельность еще в редакции петербургского "Аполлона", говорила о влиянии французской литературы на русскую после 1900 г., а эссеист и католический философ-томист правого толка Жан-Пьер Максанс обозревал вопрос о воздействии русской словесности на французских писателей.
Принципиальную разницу в предпосылках диалогов о перекрестных франко-русских литературных влияниях в ходе ноябрьских прений 1929 г. критик-богослов, экономист, главный редактор еженедельника "Россия и славянство" и сотрудник газеты "Возрождение" Кирилл Зайцев связал с франкофонией своих соотечественников-интеллигентов: "Мы, русские, в лучшем положении, чем вы. Мы знаем ваш язык и можем ориентироваться во французской литературе". Но показательна тут же сделанная оговорка: "Я, однако, не думаю, что можно утверждать, будто образованные русские глубоко знают французскую литературу" [4, с. 83]4.
В сущности, весь ход дискуссии был отмечен неизменными установками русских на определение четких границ, обеспечивающих национальную самодостаточность и неповторимость отечественного символизма, - именно в силу того, что само это явление пришло в Россию из Франции. Показать иную "биохимию" символистской фло-
4 Здесь и далее цитаты по данному изданию приводятся в переводе автора статьи.
ры, обусловленную принципиальной разностью как модернистской почвы в России и во Франции, так и самого культурного статуса поэта в двух разных культурных контекстах, - доминанта выступлений русских студийцев. Причем задолго до появления теории культурного трансфера им было свойственно - вполне в духе отечественных традиций исторической поэтики, идущих, как минимум, от Веселовского и закрепленных в модернистской критике рубежа веков - ясное понимание трансфертных сложностей усвоения импортированного из Франции материала, отрицающих простую схему его механической рецепции воспринимающей стороной.
Так, Юлия Сазонова заявляет: "Что такое, в сущности, литературное влияние? Это встреча двух умственных типов: один из них пока не осознает своих собственных тенденций, а второй уже научился те же чаяния выражать <...> Один берет у другого лишь то, в чем он нуждается. Все прочее - подражание" [4, с. 63]. Характерно, что по логике докладчицы, заимствуя иностранные модели, воспринимающая литература не только целиком перекодирует их в соответствии с собственными уникальными потребностями, но и идет дальше в теоретическом разворачивании потенциала, заложенного в усвоенном художественном материале. К примеру, докладчица ссылается на то, как благодаря теоретическому осмыслению в лоне русского модернизма (ясно, что здесь им
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.