АНАЛИЗ 1 ХУДОЖЕСТВЕННОГО IU1J ТЕКСТА
Н. А. НИКОЛИНА
Москва
От автобиографии к «биографии рода человеческого»
(Языковые средства обобщения в «Былом и думах» А. И. Герцена)
В статье рассматриваются характерные для стиля «Былого и дум» средства обобщения, выделяются способы образного представления концепта «история», показано соотношение биографического и исторического времени.
Ключевые слова: автобиография; историческое время; языковые средства обобщения; метафора; сквозные образные параллели.
The article dwells upon generalization means characteristic of the "Byloe i Dumy" book, focuses on the ways to present the "history" concept as a image and shows the relation of the biographical and historical time.
Key words: autobiography; historical time; linguistic means of generalization; metaphor; end-to-end image parallels.
«Былое и думы» А. И. Герцена традиционно рассматривается как произведение сложной жанровой формы, совмещающее элементы мемуаров, автобиографии, публицистики, исторической хроники, «писем путешественника». «"Былому и думам" присуще особое, специфическое соотношение между теоретическим началом и началом художественным, между авторской личностью и изображаемой действительностью, между подлинностью жизненного материала и его творческим преломлением» [Гинзбург 1957: 45-46].
Повествование открывается воспоминаниями о детских и юношеских годах автора, однако уже в первых частях произведения преобладают развернутые речевые портреты родственников и друзей, людей,
Николина Наталия Анатольевна, кандидат филол. наук, профессор МПГУ. E-mail: riash@ post.ru
оказавшихся «на дороге истории», а также контексты, содержащие обобщенные характеристики эпохи, среды, социальной группы и др. При этом почти отсутствуют характерные для автобиографических текстов сцены, отражающие наиболее яркие впечатления детства, редко используются и устойчивые формулы припоминания (помню, как теперь помню, как сейчас вижу), отсылающие к непосредственным личным впечатлениям. В последних же частях «Былого и дум» вообще «нет лирического начала, сосредоточенного, раскрытого в авторском л» [Гинзбург 1957: 193]:
Пусть же «Былое и думы» заключат счет с личною жизнию и будут ее оглавлением. Остальные думы - на дело, остальные силы - на борьбу. [Герцен 2001:24].
Сам Герцен определял сюжет «Былого и дум» как «отражение истории в человеке». «Горизонтальное» движение по оси биографического времени сочетается в тексте
с не менее важной для автора «вертикалью» - обращением к историческому прошлому. «Я» повествователя то сужается до индивидуального, частного, то максимально расширяется. Показательно, что наряду с местоимением я в тексте столь же последовательно (а начиная с шестой части и чаще) используется местоимение мы. Оно употребляется для указания:
а) на повествователя и другое лицо:
Мы (я и Огарев) ушли от них вперед, далеко опередивши, взбежали на место закладки Витбергова храма на Воробьевых горах;
б) на членов кружка:
Мы приходили к разным выводам - и это не потому, чтоб мы их розно понимали;
в) на поколение в целом:
Наше историческое призвание, наше деяние в том и состоит, что мы нашим разочарованием, нашим страданием доходим до смирения и покорности перед истиной и избавляем от этих скорбей следующие поколения;
г) на национальный коллектив:
Поляки - мистики, мы - реалисты. В глубине их души... есть чуждый нам отблеск средних веков и распятие... Мы или глупее верим, или умнее сомневаемся;
д) на обобщенного субъекта (лицо вообще):
Всякий человек, много испытавший, припомнит себе дни, часы, ряд едва заметных точек, с которых начинается перелом... Мы не замечаем эти психические приметы, смеемся над ними, как над просыпанной солонкой и потушенной свечой.
«Былое и думы», таким образом, - повествование не только о пути отдельной личности, но и о жизни поколения, о становлении идей «в смутные времена общественных пересозданий».
Историзм Герцена, определяющий своеобразие его стиля, проявляется в сочетании разных способов генерализации и типизации. В тексте взаимодействуют различные языковые средства обобщения. Это прежде всего местоимения весь, всякий, каждый, местоименное наречие всегда. Ср.:
Всякий человек, проживший лет пятьдесят, схоронил целый мир, даже два, с его исчезно-
вением он свыкся и привык к новым декорациям другого акта; У всех энергических людей, поздно начинающих заниматься какой-нибудь наукой, является поползновение переставлять мебель и распоряжаться по-своему; Католический священник всегда сбивается на вдову: он так же в трауре и одиночестве, он так же верен чему-то, чего нет...
Кванторные местоимения дополняются прилагательными с семантикой обобщенности и типичности (родовой, гуртовой, общий и др.). Ср.:
Слова, как гуртовые платья, впору до «известной степени» всем людям одинакового роста и плохо одевают каждого отдельно.
Одновременно в тексте регулярно используются формы настоящего абстрактного, которые имеют значение повторяющегося, обычного или обобщенного действия (состояния). Ср.:
К тюрьме человек приучается скоро, если он имеет сколько-нибудь внутреннего содержания; Люди обыкновенно вспоминают о первой молодости, о тогдашних печалях и радостях немного с улыбкой снисхождения...
Значение повторяющегося или обобщенного действия, как видим, может подчеркиваться лексическими показателями обычно, обыкновенно и др., а также генерализованными обозначениями субъекта действия (человек, наш брат и др.). Столь же широко представлены в тексте формы существительных множественного числа с обобщенно-собирательным значением и формы единственного числа с семантикой обобщения. Форму множественного числа часто приобретают и имена собственные, которые в этом случае служат средством наименования социальной группы или психологического типа в целом. Ср.:
Шереметевы и Голицыны, со всеми их дворцами и поместьями, ничем не отличались от своих крестьян, кроме немецкого кафтана, французской грамоты, царской милости и богатства.
Для стиля «Былого и дум» характерно такое построение глав, при котором «частное непрерывно движется к общему, а общее овеществляется в единичном и конкретном» [Гинзбург 1957: 228]. Например, в главе «Н. X. Кетчер» дается портрет
42
«этико-политического мечтателя», рассказывается история его брака. Здесь частная ситуация интерпретируется как отражение глубокого конфликта, порожденного русской историей:
Между Кетчером и Серафимой, между Серафимой и нашим кругом лежал огромный, страшный обрыв, во всей резкости своей крутизны, без мостов, без брода. Мы - дети новой России, вышедшие из университета и академии, мы, увлеченные тогда политическим блеском Запада, мы, религиозно хранившие свое неверие, открыто отрицавшие церковь, -и она, воспитавшаяся в раскольническом ските, в допетровской России, во всем фанатизме сектаторства, со всеми предрассудками прячущейся религии, со всеми причудами старинного русского быта.
История женитьбы Кетчера перерастает в аналитическое рассуждение о неравных браках и женском образовании вообще, а рассказ о разрыве Серафимы с кругом Герцена сопровождается обобщающим выводом социального характера:
Ошибка, сделанная нами, - опять-таки родовая ошибка всех утопий и идеализмов... Мы - революционеры, социалисты, защитники женского освобождения - сделали из наивного, преданного, простодушного существа московскую мещанку!
Этот контекст, в котором концентрируются различные языковые средства обобщения, в свою очередь трансформируется в смелую параллель, вновь придающую бытовой московской истории характер глубокой исторической коллизии:
Не так ли Конвент, якобинцы и сама коммуна сделали из Франции мещанина, из Парижа - еркпег?1
В результате в тексте объединяются речевые сигналы, отсылающие к разным эпохам и культурам, усиливающие семантическую «плотность» и многослойность изложения:
Каждая неразвитая женщина, живущая с развитым мужем, напоминает мне Далилу и Самсона: она отрезывает его силу... ; Тереза, бедная, глупая Тереза Руссо, разве не сделала из пророка равенства щепетильного разночинца, постоянно занятого сохранением своего достоинства?
1 лавочника (фр.)
Жизнь человека постоянно рассматривается Герценом на фоне истории, которая понимается прежде всего как жизнь идей, смена «религий».
В «Былом и думах» актуализируются разные «звенья» исторического прошлого (античность, средние века, Возрождение, события русской истории с древнейших времен и др.). В «думах» автора оживают герои различных эпох, при этом в текст включаются «формулы» афористического характера, определяющие закономерности развития истории. Ср.:
Чтобы сложиться в княжество, России были нужны варяги. Чтобы сделаться государством - монголы. Европеизм развил из царства московского колоссальную империю петербургскую.
Для стиля «Былого и дум» характерно постоянное включение исторической памяти в незавершенное авторское настоящее. Обозначения разных эпох, имена исторических деятелей часто концентрируются в одном предложении, определяя максимальную семантическую емкость фразы:
Противудействие петербургскому терроризму образования никогда не перемежалось: казненное, четвертованное, повешенное на зубцах Кремля и там пристреленное Менши-ковым и другими царскими потешниками, в виде буйных стрельцов, отравленное в равелине петербургской крепости, в виде царевича Алексея, оно является как партия Долгоруких при Петре П, как ненависть к немцам при Бироне, как Пугачев при Екатерине П, как сама Екатерина П, православная немка при прусском голштинце Петре III.
Одновременно обозначения ситуаций исторического прошлого служат основой образных средств, прежде всего развернутых сравнений:
Революция пала, как Агриппина под ударами своих детей; С высокомерным холодом несгибающегося доктринера... судии неумытно-го позвал он [Чичерин] меня к ответу и, как Бирон, вылил мне в декабре месяце ушат холодной воды на голову.
Наряду со сравнениями в тексте регулярно используются метафоры, сближающие события разных исторических эпох, индивидуальное и общее, бытовое и историческое, искусство и политику:
Русский станок был для м
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.