щ
ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ
Славяноведение, № 5
P.J. ПОПОВИЪ. Аврам ПетронщевиН: 1791-1852. Београд, 2012. 322 с.
Р.Й. ПОПОВИЧ. Авраам Петрониевич: 1791-1852
Первую монографию (2003) - портрет вождя сербских уставобранителей Томы Вучича Перишича, - Радомир Й. Попович начал с замечания о том, что сербская историография до сих пор не уделяла достаточного внимания биографиям видных личностей XIX в. За десять прошедших с этого времени лет ситуация менялась. Если даже ограничиться фигурами, относящимся к первой половине названного столетия, то, например, помимо книг самого Поповича, была издана давняя рукопись Д. Страняковича - биография Илии Гарашанина (2005), а Р. Люшич добавил к ранее изданным книгам о Карагеоргии и княгине Любице биографию Д. Давидовича (2006).
Слабый интерес к биографическому жанру в сербской историографии, давнему и излюбленному жанру мировой исторической традиции, можно объяснить отчасти запоздавшим утверждением позитивизма и узостью массовой читательской аудитории в течение длительного периода времени. Ведь именно на нее, если обратиться к российской ситуации, была ориентирована знаменитая серия «Жизнь замечательных людей» (ЖЗЛ), выходившаяся до революции и возрожденная в советское время. В коммунистической Югославии интересы историков-биографов, по идеологическим обстоятельствам, концентрировались, прежде всего, на фигурах из революционного лагеря (но также на деятелях культуры), и более других, как впрочем и в СССР, были обойдены вниманием монархи, их министры, консерваторы и либералы. Их очередь пришла в посткоммунистический период в ситуации поиска новых политических и идеологических 116
моделей и соответствующего им «исторического наследия». Любопытным казусом стало появление в сохранявшей еще советскую ауру серии ЖЗЛ биографии царицы Анны Иоанновны (2002), когда ее автору Е.В. Анисимову пришлось объяснять читателю, что слово «замечательный» имеет не только превосходно-положительный, но и сниженный смысл («заслуживающий внимания», «примечательный», «интересный»).
Между тем, описательный par excellence жанр биографии был серьезно дискредитирован «новой исторической наукой» второй половины XX ст. с ее интересом преимущественно к массовым и анонимным процессам или явлениям. Возрождение биографии происходило в течение нескольких последних десятилетий уже в иных обстоятельствах: после дискуссий о постмодернизме и «поворота к нарра-тиву», опыта микроистории и истории практик. В «новой биографии» виделось обнаружение одного из вариантов исторического синтеза, вмещающего большое в малом, сочетающего типическое, своеобразное и уникальное, суммирующего противоречивую динамику и самые разные аспекты человеческого бытия. Это понимание породило экспериментальный подход к композиционной и содержательной стороне биографического нарратива.
Попович замечает в предисловии к книге, что «повествование о Петрониеви-че - это рассказ о вызовах, препятствиях и недостатках, с которыми столкнулось Сербское государство, прошедшее за время его политической деятельности путь от насильственно замиренной провинции Османской империи до вассального кня-
жества с определенными границами, конституцией и державными институциями» (с. 6). Иными словами, и он рассматривает биографический жанр как способ разговора о контекстной среде персонального случая, в данном варианте - в основном о политической (но также и социальной) истории Сербии середины XIX в.
Сложность, сразу отмечаемая автором книги, заключена в том, что в распоряжении историка нет материалов, которые несут на себе отчетливый отпечаток личности его героя - дневников, мемуаров или частной переписки (впрочем, в биографии использовано немало новых материалов из сербских архивов). В результате, некоторые аспекты жизни Петрониевича, особенно ранние, остаются неизвестными. И именно объем и характер материала определили, как поясняет Попович, хронологически-тематический принцип построения книги.
Следуя за своим учителем Р. Люшичем, Попович относит вождя уставобранителей к той генерации, рожденной около 1789 г., на становление которой повлияли Наполеоновские войны и сербские восстания 1804-1815 гг. Своеобразным социальным лифтом для какой-то части из них стало утверждение автократии князя Милоша Обреновича, поскольку он «с начала правления окружил себя людьми сомнительных моральных качеств, незнатного происхождения и, совершенно ясно, неумелых в государственных и административных делах» (с. 16). В результате некоторые видные деятели предшествующей эпохи, вроде протоиерея М. Ненадовича или воеводы Л. Лазаревича, затем уже, после возвращения из эмиграции, оказались в тени выдвиженцев князя. Это было отчасти следствием «революционного процесса в Сербии, который не завершился со Вторым сербским восстанием» (с. 17).
Начало службы у Милоша стало для Петрониевича, как и для остальных княжеских слуг, своеобразным «чистилищем», в котором они «приверженностью, послушанием и трудами боролись за то, чтобы заслужить княжеское доверие». При этом, как известно, Милош не делал различий между государственной и частной жизнью своих подчиненных; в 1820 г. он принудил Петрониевича жениться на выбранной ему невесте и позднее крестил его детей. Однако, что любопытно (как свидетельство выделения и спецификации «политики»), в дальнейшей борьбе за власть «кумовство было разорвано, невзирая на религиозные предписания и
традиционное отношение к этому важному институту социальной стратификации» (с. 19). Вероятно, уже грубое «использование» традиции в управленческих практиках Милоша Обреновича было чревато ее дальнейшим подрывом, по крайней мере, в политической сфере.
Своеобразие положения Петрониевича заключалось в его «пречанском» происхождении (он перебрался в Белградский пашалык с территории Габсбургской монархии), что не мешало ему в дальнейшем называть следующую волну переселенцев презрительной кличкой «швабы». По мнению биографа, Петрониевич долгое время не понимал менталитет и обычаи турецких сербов, и «также "швабская одежда", которую он носил в начале своей службы, внешне отделяла его от по-восточному одетому большинства в княжеском окружении, вызывая насмешку, равно как и над Димитрием Давидовичем, который разбавлял кофе молоком» (с. 22).
В то же время служебная карьера Пет-рониевича выстраивалась по восточному сценарию - из писарей в дипломаты. Более того, «из-за частых контактов с турками он подражал их обычаям: сидел с ними на диване со скрещенными ногами, сосал чубук и разговаривал на турецком языке» (с. 38). Способность к превращениям и лицедейству - существенное качество дипломата. Однако предметные трансформации бытовой сферы - это и существенный сюжет социальной истории. Тема переозначивания со сменой наряда еще несколько раз всплывала в биографии Петрониевича. Так во время его поездки в Россию (1830) склонный к мундиромании царь Николай I посоветовал сербским депутатам вернуться к «национальной одежде», что стимулировало соответствующие эксперименты по ее изобретению, в которых принимал участие и сам Петрониевич. Однако вывод автора, кажется, излишне прямолинеен: «Символика одежды и русские рекомендации в этой связи отражали русскую политику по отношению к Османской империи, а тем самым и в отношении Сербии, после 1833 г. Эта замена нисколько не соответствовала сербским интересам» (с. 61).
Более важным сквозным сюжетом биографии Петрониевича является специфика дипломатии Милоша Обреновича и его наследников. Особенно в начале она имела «конспиративный характер» (с. 23), а излюбленным методом ее ведения был «подкуп чиновников Порты» (с. 43). С помощью подкупа Милош пытался манипулировать амбициями провинциальных па-
шей для давления на центральную власть, а сам Петрониевич, принимая участие в этих акциях, обретал дипломатическое искусство и завязывал связи с влиятельными турками, которые со временем оказались на важных правительственных постах и в Константинополе. Впрочем, остается вопрос, насколько эффективным являлся избранный способ отношений, учитывая нарастающее недоверие со стороны центра к политике Милоша, отчасти обусловившее его падение.
Еще более принципиальным представляется вопрос о соответствии властных притязаний Милоша объективным потребностям формирующегося Сербского государства и монархической традиции, уходящей в уже далекое Средневековье и имеющей только символическое, но не практическое значение. Опять же чрезмерно однозначным представляется заключение биографа о том, что «стремление князя Милоша приобрести наследственное княжеское достоинство имело, помимо понятных личных и династических интересов, глубокий госу-дарственнический характер, который современники часто не осознавали» (с. 43). Однако ведь отмеченное автором как противоположная тенденция стремление Петербурга (а также Порты) создать олигархический орган власти в Сербии для ограничения деспотии Милоша объясняется не только желанием ослабления ее/ его самостоятельности, но и, на что не раз указывали, во всяком случае, русские дипломаты, достижением внутренней стабилизации и институционализации Сербской автономии.
Пластичность политической позиции дипломата, возможно, одна из причин его успешной карьеры: «Петрониевич, который на скупщине 1833 г. говорил о готовности поднять сербский народ под турецкой властью, двумя годами позднее, направленный [князем] в соседние санджаки, вместе с турецкими уполномоченными умиротворял восставших сербов и болгар» (с. 80). Втайне недовольный своеволием и самодурством Милоша, Петрониевич только в январе 1835 г. во время Милетиной буны позволил себе с «пламенной речью» выступить против его деспотии (с. 86-87). Однако именно его князь назначил во главе сербской депутации в Константинополь для переговоров о конституции весной 1838 г., предварительно взяв с него клятву на верность. Тем временем, Петрониевич, развивая традиции конспиративной дипломатии в духе Мило-118
ша, «действовал там преимущественно в интересах оппозиции» (с. 108).
Вообще, по заключению биографа, Петрониевич «как политик был искусен в тактике, готов на компромисс и уступки -эти качества и
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.