Поэты Серебряного века о своем творчестве
© Л. Л. БЕЛЬСКАЯ, доктор филологических наук
В статье дается обзорная панорама размышлений в стихах о своем творчестве поэтов Серебряного века - символистов и акмеистов В. Брюсова, А. Блока, А. Белого, О. Мандельштама, М. Кузмина, А. Ахматовой и других. Все они верили в высокое назначение поэзии, особую духовность, бессмертие поэтического слова. Как рождается вдохновение, каким должен быть поэт, как он ощущает себя среди людей, в чем ценность его поэзии - эти размышления рождали почти дословные переклички между поэтами, что неоднократно отмечается в статье.
Ключевые слова: Серебряный век, поэзия, символизм, акмеизм, поэтическое слово, муза, метаформа, эпитет.
ХХ век принес в русскую поэзию новые художественные образы, обновление поэтического языка, новые воззрения на искусство. Завершителем классических традиций выступил И. Бунин, в первых стихах которого слышались никитинско-надсоновские отзвуки: поэт - «бедняк, задавленный нуждой», «измученный скорбями», умирающий от голода, а на его могиле крест цветами перевьют (Поэт, 1886). В духе «чистого искусства» поэт «на высоте, на снеговой вершине» вырезал сонет для избранных, не для толпы, живущей в долине («На высоте...», 1901). В зрелости Бунин придет к мысли, что «нет в мире разных душ и времени в нем нет», то есть художник вбирает и объединяет в своем творчестве достижения пращуров и чувствует себя наследником всех
эпох. Впоследствии эти же идеи, но по-своему выразит О. Мандельштам: «Я получил блаженное наследство, / Чужих певцов блуждающие сны».
Теоретиком и практиком нового литературного направления - символизма, провозгласившего основой образности символику и ассоциативность, был В. Брюсов. В начале своего творческого пути он сформулировал три постулата - жить не настоящим, а грядущим; никому не сочувствовать, а полюбить лишь себя; поклоняться искусству, «только ему безраздумно, бесцельно» (Юному поэту, 1896). Он трактовал творчество как подсознательное состояние полусна-полубреда со странными ощущениями и видениями: несозданные создания колыхаются во сне, «фиолетовые руки» «полусонно чертят звуки в звонко-звучной тишине» (Творчество, 1895). Но сам не всегда следовал этому кредо и то заявлял, что всем богам посвящает стих, то заверял, что «Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза, / И песня с бурей вечно сестры», а себя именовал «песенником борьбы» (Кинжал, 1903 - ср. с Лермонтовым). А еще через несколько лет посоветует стихотворцу быть «холодным свидетелем» всего происходящего в мире:
Быть может, всё в жизни лишь средство Для ярко-певучих стихов, И ты с беспечального детства Ищи сочетания слов.
(Поэту, 1907).
Однако позже поэт признавался, что «каждый трепет, каждый вздох счастливый вместить стремился в стих» (Поэт - Музе, 1911) и настаивал на том, что черпает вдохновение в «звуках жизни и природы»: «Я ветру вслух твердил стихи, (...) Просил у эхо рифм ответных» (Ученик Орфея, 1918). Эти метания, перемены в эстетических вкусах и взглядах на искусство были вызваны как требованиями времени, так и внутренними противоречиями, духовными и художественными исканиями самого поэта, который даже как-то сказал, что устал «от смены дум, желаний, вкусов, / От смены истин, смены рифм в стихах» и от собственного «Я»: «Желал бы я не быть "Валерий Брюсов"» («Я жить устал среди людей и в днях.», 1902).
Будучи поэтом мысли, Брюсов в конце жизни пытался создать научную поэзию: «Хочу стихи связать с наукой», имея в виду философию, -в XIX веке мечтал Огарев. Брюсов же подумывал о точных, естественных науках (Мир электрона, Мир N измерений).
Декадентская поэтесса З. Гиппиус декларировала таинственность творческих снов: «Я - раб моих таинственных, / Необычайных снов. / Но для речей единственных / Не знаю здешних слов» (1896). И, как и Брюсов, объявляла о своей приверженности к классическому стиху,
«напевным рифмам», стройным строфам, похожим на «храма белого колонны» (Белый стих, 1915).
Поэзии К. Бальмонта была свойственна импрессионистичность: «только мимолетности я влагаю в стих». Но ему нравились и «кинжальные слова», он сравнивал себя с кузнецом: «я стих кую». В отличие от Брюсова, Бальмонт отказывался размышлять над стихами (Как я пишу стихи). Рекламируя краткость («Лучший стих - где очень мало слов»), он на самом деле был автором, нередко впадавшим в велеречивость тяготевшим к нанизыванию эпитетов:
Я - изысканность русской медлительной речи, Предо мною другие поэты - предтечи, Я впервые открыл в этой речи уклоны, Перепевные, гневные, нежные звоны.
(«Я - изысканность.», 1902)
Однако в зрелости поэт станет скромнее оценивать свои творческие достижения: «старинный крепкий стих, не мною созданный, но мною расцвеченный» («Приветствую тебя.», 1923).
Младшие символисты адресовали своему учителю Брюсову послания и восторгались его духовностью и мастерством: «твой стих победный», «твой зорок стих, как око рыси» (Вяч. Иванов, 1903); «В строфах - рифмы, в рифмах мысли / Созидают новый свет» (А. Белый, 1904); «Твой дух таинственный (. ) велит к твоей мечте единственной прильнуть» (А. Блок, 1912). Вяч. Иванов, относя себя к «поэтам духа» («Мы - Вечности обеты / В лазури красоты»), свой стих называл «светозарным», а свою поэзию «моей золотой сестрой» (ср. с некрасовской «сестрой народа и моей»).
Таинственны, туманны и абстрактны были призывы А.Белого к поэту говорить о «неслыханном полете столетий», о «безумье миров», о «смеющейся грусти веков, о пьянящих багрянцах» («Огонечки небесных свечей.», 1903) и его отзывы о своей поэтической речи: «Мои слова -жемчужный водомет», «капризной птицы лёт, туманом занесенный» (Мои слова, 1901). И сам он сознавал, что не понят людьми, но верил, что с ним «бирюзовая Вечность».
Самый крупный поэт Серебряного века А. Блок выстроил свою жизнь и творчество как «трилогию вочеловечения», как «путь от личного к общему» - через испытания, утраты, отчаяние, проклятия - к рождению человека «общественного», художника, мужественно глядящего в лицо мира. От первого тома к третьему изменяются и блоковские оценки собственных творений, претерпевая значительную эволюцию. В первом автор словно блуждает в потемках и сомнениях, опираясь на традиционные метафоры: «Полон страха неземного, / Горю поэзии огнем», «Чего желать? Куда идти?». Есть ли у него поэтический дар? Что это - «про-
роческие стихи» или сумрачные и печальные песни, в которых «звук нестройный», «дум неясные штрихи» и «неведомые созвучья»?
В моих стихах ты мощи не найдешь, Напев их слаб и жизненно бесславен, Ты новых мыслей в них не обретешь.
(«Я - человек.», 1899)
К концу первого тома к юноше приходит понимание, что он «не певец веселых песен», но вечно плакать не может (1902). И он испытывает гордость, что открывает «грани стиха» у подножия торжества Прекрасной Дамы, в образе которой, подхваченном у В. Соловьева (мистический символ Вечной Женственности), скрывались реальные черты невесты и жены Блока Л.Д. Менделеевой.
Если первый том - это узнавание автором самого себя и своей любви (Я и Ты), то второй - знакомство с другими людьми (вы, он, она, они): «И каждый звук был вам намеком / И несказанным - каждый стих» (Тишина цветет, 1906). В стихотворении, посвященном гимназистке Лизе Пиленко, он характеризует себя как сочинителя, не живущего подлинной жизнью:
Ведь я - сочинитель,
Человек, называющий всё по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.
(«Когда вы стоите.», 1908)
Третий том - это выход в мир, «чтобы по бледным заревам искусства узнали жизни гибельный пожар». Я все чаще заменяется на мы -«тихими словами мы громко обличали вас». Изображая современных стихотворцев (Поэты, Друзьям, 1908), Блок задумывается, что он ценит в себе:
Простим угрюмство - разве это Сокрытый двигатель его? Он весь - дитя добра и света, Он весь - свободы торжество!
(«О, я хочу.», 1914)
И свои стихи он оценивает все критичнее и бескомпромисснее. Если в 1908 году он мог еще сказать: «Грустя, и плача, и смеясь, / Звенят ручьи моих стихов», то в последующие годы, отмечая их «мятежность», поэт ассоциирует свою поэзию не только с метелями, но и с бредом и мраком и осознает, что пора «Будить мои колокола, / Чтобы распутица ночная от родины не увела» (отголосок лермонтовского колокола «на башне вече-
вой»). И в «напевах сокровенных» Музы улавливает «роковую о гибели весть», и сама Муза уже не «чудо», а «мученье и ад» (К Музе, 1912). Высказывает Блок опасения и по поводу будущей печальной доли своих сочинений: «Молчите, проклятые книги! / Я вас не писал никогда!» (Друзьям, 1908).
Оглядываясь на пройденный путь, Блок благословляет свое прошлое: «Я лучшей доли не искал. О сердце, сколько ты любило! / О разум, сколько ты пылал!» («Благословляю всё, что было.», 1912).
Некоторые поэты начала XX века, в отличие от Блока, избегали говорить о своих произведениях, размышляя о поэзии вообще: «Творящий дух и жизни случай / В тебе мучительно слились» (И. Анненский); «темен стих без рифм» (Ф. Сологуб); «Безумье вечное поэта (...) / Он в смерти жизнь хранит, / Времен не слушаясь запрета» (В.Соловьев); «Танцуют стихи, чтобы вспыхнуть попарно / В влюбленном созвучье» (М. Волошин).
Пришедшие на смену символистам акмеисты противопоставили многозначной символике и мистике мир предметный, вещный, «прекрасную ясность»: «Где слог найду, чтоб описать прогулку, / Шабли во льду, поджаренную булку.» (М. Кузмин). Если Кузмина привлекал «дух мелочей, прелестных и воздушных», то Г. Иванов предложил иную трактовку поэтического творчества: «Поэзия - точнейшая наука:/ Друг друга отражают зеркала». М. Зенкевич назвал поэта «наркоманом» и вопрошал: «Какой наркоз ужасней наркоза рифм?».
«Муза дальних странствий» Н. Гумилева путешествовала по разным континентам и эпохам («Моим рожденные словом / Гиганты пили вино.»). Будучи создателем и руководителем «Цеха поэтов», он не столько анализировал свои стихи, сколько давал советы другим стихотворцам: «Пусть будет стих твой гибок, но упруг», «Твой стих не должен ни порхать, ни биться» (Поэту); «Поэт, лишь ты единый в силе / Постичь ужасный тот язык, / Кот
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.