ВЕСТНИК РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК, 2015, том 85, № 10, с. 940-945
ЭТЮДЫ ОБ УЧЁНЫХ
Б01: 10.7868/80869587315100072
ПОСЛЕДНИЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА
К 120-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ М.М. БАХТИНА
В 2015 году, объявленном в России Годом литературы, отмечается 120-летие со дня рождения Михаила Михайловича Бахтина (4(17) ноября 1895, Орёл — 7 марта 1975 г., Москва) — выдающегося литературоведа, философа, лингвиста, эстетика и культуролога, имя которого известно практически любому образованному человеку. Труды мыслителя переведены на все основные языки мира. Центры изучения его наследия функционируют в США, Англии, Франции и Японии. Высок интерес к творчеству Бахтина в Италии, Испании, Израиле, Польше, Германии [1, с. 361—501].
Гуманитарные науки по обе стороны океана не так часто имеют дело с мыслителем-методологом такого масштаба, чьи давно уже ставшие классическими труды ("Проблемы поэтики Достоевского", "Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса", "К философии поступка" и др.) не только продолжают свою интеллектуальную жизнь в науке, но и выступают важнейшими мировоззренческими ориентирами в нравственном бытии как отдельных людей, так и целых народов.
Бахтинская философия поступка, утверждая необходимость соединения теории и этики, глубоко гуманистична. По-прежнему актуальны его слова: теоретический мир, созданный "в принципиальном отвлечении от факта моего единственного бытия и нравственного смысла этого факта... не может определить мою жизнь как ответственное поступление, не может дать никаких критериев для жизни практики, жизни поступка, не в нём я живу, если бы оно было единственным, меня бы не было" [2, т. 1, с. 13]. При этом он не был ни оппозиционером, ни "шумным" протестным интеллектуалом, для которого внешнее самовыражение — основное свидетельство поступка и свободы творческой мысли.
Исследовательская литература о Бахтине необъятна, и нет смысла выделять что-то особо, "наука о Бахтине стала самостоятельной гуманитарной отраслью, как её ни называть — бахтини-стикой, бахтиноведением или бахтинологией" [3, с. 37]. Его уникальный и в то же время универсальный феномен не перестаёт притягивать всё новых и новых рекрутов в бахтиноведение. Безусловно, проводником многих процессов стал так называемый "бахтинский дискурс", широко и успешно используемый разными научными сообществами и направлениями. "Диалог", "полифонический роман", "карнавальная культура", "хронотоп", "мышление жанрами", "вненаходи-мость", "мениппея" и многие другие понятия и образы стали маркёрами, определяющими круг его интересов, а также безбрежный исследовательский корпус тем "вокруг Бахтина".
Многообразие порождает не только согласованность мудрого многознания и понимания, но и споры и противоречия, связанные с освоением наследия русского классика. Современные "бах-тинисты" весьма неоднородны, они распадаются, как минимум, на три большие группы. Две из них представляют крайние позиции: "старомодных культистов", превративших Бахтина в идола и догматическую "куклу", и "очернителей", тенденциозно и предвзято разоблачающих его работы с точки зрения "ангажирования тоталитарной советской идеологией". Как всегда, истина лежит посередине, и привлекательнее всего выглядит
группа "нейтральных" мыслителей, воздерживающихся от крайних суждений и оценок. Они пользуются заслуженным уважением западных исследователей, которые ведут борьбу с фетишизацией учёного во имя объективной истины и объективного Бахтина [4, с. 208]. В этой полемике имплицитно содержится закономерный вопрос: а сколько "Бахтиных" живёт в мировой культуре — два, три, а может быть, сотня голосов, полифонически "неслиянно и неразрывно" звучащих в мировом научном пространстве, создавших "романный мир Бахтина" в современной интеллектуальной культуре?
Любые дискуссии плодотворны и научные противоречия полезны, ибо открывают новые "бахтинские" горизонты не только в языкознании, литературоведении, феноменологии и т.д., но и в области политических и национальных отношений, культуры международного диалога. Сегодня нужда в этом равна выживанию цивилизации. Сам учёный всегда чурался агрессивного политического дискурса, переводя свой интерес в сферы культуры и литературы, в которых наглядно демонстрировал эвристическую мощь диалога. Последний описан им всесторонне и с филологической, и с лингвистической точек зрения, но огромное значение он обрёл в реальной жизни — как повседневной, так культурной и политической. В этом аспекте важнейшим становится его философия литературы и языка. "Да, конечно, монолог, диалог и полифония — это сегодня общезначимые культурологические символы и даже философские понятия с почти установившимся категориальным статусом. Однако естественной субстанцией, в которой зарождались и разворачивались эти бахтинские сюжеты, был, как известно, язык, причём язык сначала — как конкретная реалия культуры и лишь затем — как обобщённо-философская категория" [5, с. 143].
Тема диалога, родившаяся в 1910—1920-е годы (Е. Замятин назвал этот период "десятилетнее столетие"), во времена подлинного переворота в интеллектуальной жизни России и Европы, была связана с кардинальным сдвигом от естественнонаучного знания к принципиально новому типу мышления — гуманитарному (по выражению В.С. Библера, "гуманитарно-филологическому"). Деятельность Невельского кружка, основанного М.М. Бахтиным и М.И. Каганом, стала ярким примером этого процесса. Как заметил В.С. Биб-лер, "духовная жизнь Невельского кружка в основном сосредотачивалась в диалоге (освоение— размежевание—спор) с пафосом Марбургской школы неокантианцев, Германа Когена, — в первую голову" [6, с. 15]. Новая культурная парадигма (поэтика) представляла собой целостное сопряжение эстетики, этики, логики, позволившее открыть единый и независимый от познающего субъекта мир Другого. Единственно возможным способом
такого поэтического сознания стало выстраивание диалогического творческого пространства между личностями, культурами, эпохами. В этом, собственно, и проявился феномен гуманитарного мышления "как знамения нового разума (общения разумов), возникающего в XX веке" [6, с. 23]. Именно эта парадигма привела к рождению культурологии, открывшей необходимость диалогиза-ции всего мирового пространства. Знаменитое бахтинское "Быть — это общаться" стало призывом и шансом для выживания (возможно, даже физического) в современном мире.
Диалогический язык Бахтина нашёл применение в анализе романов Ф.М. Достоевского, филигранно обнажившего психологию одинокого неврастенического лишнего человека, вдохновляясь при этом противоположным образцом — персо-налистичной, открытой миру личностью, ищущей Бога, живущей идеалами духовной и жизненной взаимосвязи и зависимости "всех со всеми". Эту интенцию любимого писателя Бахтин и подхватывает, рассматривая всеобщую природу человека через связь "Я—Другой", "Я и Ты". Речь идёт не просто о языковых оппозициях или обозначении субъектных взаимоотношений. Для Бахтина было важно дать любому говорящему право на слово. «За каждым языковым фрагментом стоит уже не абстрактная всеобщность системы языка, но конкретная — смысловая, религиозная, этическая, эстетическая — позиция. Разные голоса. Слова уже не только значат, но и имеют некий "запах" и "вкус"» [5, с. 148]. А вот и голос самого Бахтина: "В результате такого идеологического подхода перед Достоевским развёртывается не мир объектов, освещённый и упорядоченный его монологической мыслью, но мир взаимно освещающихся сознаний, мир сопряжённых смысловых человеческих установок" [2, т. 6, с. 112]. Его собственное творчество-мышление столь же полифонично, многоцветно и ароматно, как и описанный им метод анализа романов Достоевского. Кажется, что не Достоевский, а сам Бахтин среди всех смысловых установок ищет "высшую авторитетнейшую", которую "воспринимает не как свою истинную мысль, а как другого истинного человека и его слово. В образе идеального человека или образе Христа представляется ему разрешение идеологических исканий" [там же]. Эти слова в полной мере могут быть отнесены не только к герою его дум — Достоевскому, но и к их автору — Михаилу Михайловичу Бахтину.
Бахтин важен и интересен и как уникальный мыслитель, и как один из равноправных субъектов сформировавшей его целостной культуры — Серебряного века. Затянувшийся спор о том, является ли он литературоведом, философом, эстетиком или культурологом, в принципе не имеет смысла. Следует говорить о его "литературфило-софии" (выражение Б.И. Пружинина), которая
Михаил Михайлович Бахтин Вторая половина 1920-х годов
вводит нас в историко-культурное лоно Серебряного века, пропитавшего всю его жизнь и творчество. Бахтинская философская аналитика филологических текстов разворачивает традицию, черпающую в художественной литературе основания для философского творчества и нового религиозного сознания. С одной стороны, Бахтин — "это мыслитель, а мыслитель существует не для того, чтобы за ним повторять, а для того, чтобы его слушать и услышать" [7, с. 32]. С другой стороны, его жизнетворчество вполне конгруэнтно уникальной филологической эпохе живущих по-иному людей, людей не нашего времени, не нашего масштаба, не нашей нравственности, "думающих не по-нашему" (Ю.М. Каган). Бахтин признавался, что он больше философ, чем литературовед: "Я — философ, я — мыслитель" [8, с. 152]. Биографически-культурная принадлежность Серебряному веку, филологическое образование, внутренняя духовная цельность и целеустремлённость сделали его символом литературоведческой России, её классическим образцом.
Бахтин — один из немногих в плеяде известных русских учёных советского периода, который нивелировал своим особым статусом мыслителя par excellence тогдашнюю идеологическую реальность. Она словно "погашена" внутри его автономного творческого мира. Пережив арест, ссылку, тяжёлую болезнь (в 1938 г. из-за множественного остеомиелита ему была ампутирована нога), запрещение жить в столицах, безденежье и прочую "рутину" советской жизни, он по своей внутренней сути оставался в идейной "вненаходимо-
сти" особого творчес
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.