Е. Ю. ГЕИМБУХ
Москва
Повествовательная структура рассказа А. П. Чехова «КНягиня»
В статье анализируются форма и способы построения рассказа А. П. Чехова, соотношение точек зрения автора и персонажей, функции речевых характеристик.
Ключевые слова: повествовательный монолог; прямая и несобственно-прямая речь; повторы; перифрастические обозначения; алогизмы.
1П) финале рассказа «Крыжовник» ЛЗ (1898) А. П. Чехов устами своего героя говорит о «счастливом человеке»:
Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные.
В «Крыжовнике» таким «счастливым человеком» предстает Николай Иванович Чимша-Гималайский, а роль «кого-нибудь с молоточком» играет его брат Иван Иванович. Но «счастливые» глухи к голосам «извне», и об этом на ином материале А. П. Чехов писал еще в 1889 г. в рассказе «Княгиня», в котором нарисована модель взаимодействия «счастливого» человека и человека «с молоточком».
В этом рассказе сконцентрированы многие проблемы, которые волновали писателя всю жизнь и которые определили лейтмотивы целого ряда его произведений. Это и проблема духовной состоятельности представителей правящего класса России, и теория малых дел, и возможность / необходимость говорить сильным мира сего о том, как на самом деле живет «простой народ». Однако вряд ли прав современник А. П. Чехова Е. А. Ляцкий, который считал, что А. П. Чехову присущи «сплошные рассуждения», «слишком уж отвлеченные», высказываемые не людьми, а «мыслящими аппаратами». Критик иллюстрировал этот тезис рассказом «Княгиня»: «Публицистический замысел настолько овладел автором, что он не заметил крайней неестественности сцены разговора доктора с княгиней, перед которой расточать перлы красноречия было немногим
Генмбух Елена Юрьевна, доктор филол. наук, профессор МГПУ. E-mail: gejmhuh@ramhler.ru
больше, чем метать бисер по известному евангельскому изречению. Фигура доктора осталась совершенно в тени, и рассказ много потерял в своей художественности, но это не помешало морали остаться моралью, весьма полезной для тех, кто в наши дни забывает притчу о "Богатом и Лазаре"» (цит. по: [Чехов 1888-1891; 7: 143]).
Однако смысл рассказа можно свести к столкновению идеологических позиций только в том случае, если не обращать внимание на сложную структуру повествовательного монолога. Ср.: «Анализ монолога (в диалоге) доктора позволяет выделить такую его (монолога) часть, которая не только по содержанию, но и по форме сливается с авторским голосом. <.. .> Сомнений не остается: в этой части монолога звучит голос автора» [Лыкова 1988: 132]. Однако анализ повествовательной структуры текста свидетельствует о том, что голос автора, его оценочная позиция проявляются гораздо раньше, чем начинают звучать обличительные речи доктора.
А. П. Чудаков в работе «Поэтика Чехова» выделяет два основных типа повествования, границей между которыми считает 1888 г.: субъективное повествование, в котором автор-повествователь непосредственно высказывает свои оценочные суждения, и объективное, «в котором устранена субъективность рассказчика и господствуют точка зрения и слово героя» [Чудаков 1971: 51]. Однако и во втором периоде творчества писателя (например, в повести «Дуэль», рассказе «Палата № 6») исследователь находит «рецидивы» повествования предшествующего периода. На наш взгляд, в «Княгине» наряду с точкой зрения заглавной героини и доктора явно присутствует ав-
SI
торская точка зрения, и, хотя рассказ представляет собой повествование от 3-го лица, позиция автора в нем выражена достаточно ясно вне и помимо дискурса доктора.
Рассмотрим соотношение повествовательного монолога с дискурсом княгини - ее прямой и внутренней, а также несобственно-прямой речью, которая, по мнению А. П. Чудакова, на данном этапе творчества А. П. Чехова вытесняет собственно авторское повествование, замещая точку зрения автора идеологической позицией героя. На наш взгляд, в «Княгине» имеет место и иное явление - элементы несобственно-авторской речи, когда слово героя проникает в авторское повествование, проявляя ранее скрытые аспекты значения (семы) и меняя свою коннотативную окраску.
Многие исследователи считают, что образ героини является символом «фальши, лжи, лицемерия» [Лыкова 1988: 133]. Однако, как нам кажется, княгиня искренне верит в то, о чем говорит, она не видит несоответствия между представлениями о себе и своими делами, поступками; собственное существование она воспринимает как благо для окружающих: «...она приносила с собою извне точно такое же утешение, как луч или птичка.». Не случайно в рассказе дважды повторяется выражение старалась / стараясь походить на птичку.
Из несобственно-прямой речи княгини и ее реплик в диалоге с доктором читатель получает достаточно полное представление о самовосприятии героини: с одной стороны, она мечтает позабыть «о своих несчастьях» и жить тихой и безмятежной жизнью монастыря, с другой - ей хочется «посочувствовать» другим, «утешить» их. Сама себе она кажется стойким человеком («Бог послал мне много испытаний»), открытым жизни («Я люблю слушать правду»), заботящимся о людях («Для людей я много хорошего сделала»). Однако мир вокруг нее отвечает на «приветливую, кроткую улыбку» «холодно и сухо».
Интересно, что иллюзии княгини и суровая реальность окружающего, при
внешней несовместимости имеют парадоксальные сближения: именно реальность подпитывает уверенность княгини в справедливости собственных воззрений. После «общения» с доктором княгиня в своих мечтах видит, как «она будет молиться за врагов своих, и тогда все вдруг поймут ее, придут к ней просить прощения...». И на следующее утро княгиня с «приятным удивлением» увидела, что вместе с монахами ее дожидается и доктор, который пришел «просить прощения». Ни на минуту не усомнившись в том, что это она внесла «теплоту, свет и радость» в заблудшую душу доктора, княгиня вновь чувствует себя счастливой и не видит ни пыльной дороги, ни «длинных чумацких обозов», ни «богомольцев, шедших вереницами в монастырь», потому что ей кажется, что «ее тело качается не на подушках коляски, а на облаках и что сама она похожа на легкое, прозрачное облачко.».
В речи (и прямой, и несобственно-прямой) репрезентуется представление княгини о ее роли в социальной жизни, в обществе. Она и помыслить не может о том, что какое-то ее душевное движение, жест, поступок далеки от той роли «ангела», которую, как ей кажется, ниспослано ей играть в жизни. «Ошибки», о которых говорит княгиня в беседе с доктором, вероятно, действительно настолько «интимны», что она не понимает, как о них может быть известно другому. И понять обличения доктора, которые связаны именно с ее социальной ролью, княгиня не в состоянии.
Создавая рассказ о «дрянной бабе», Чехов не весь «протест» вложил в уста доктора - сам характер представления и описания княгини, ее действий, реплик, мыслей, ощущений является протестом автора против жизни человека вне пространства и времени.
Образ экзальтированной особы создается благодаря параллельному введению в текст авторских описаний и прямой речи героини: Вера Гавриловна говорит о себе в 3-м лице, как бы от лица встречающих ее монахов:
- Что, соскучились без своей княгини?..
S2
Ну вот приехала, глядите на свою княгиню.
Ее речь полна восклицаний, пафос которых усиливается благодаря риторическим вопросам, эмоциональным частицам (боже мой), метафорическим образам (сгораю от нетерпения), повторам (чудный, чудный), императивам (Вы. должны гордиться). Складывающееся у читателя впечатление закрепляется прямой авторской характеристикой: восторженно вскрикнула. Восторженность, экзальтированность княгини проявляется и в том, как она «переживает» после встречи с доктором. Она ни на мгновенье не задумалась над смыслом сказанного, ее мысли оторваны от реальности, она любуется своими слезами так же, как своей улыбкой:
Она плакала и думала о том, что. только один Бог да звездное небо видели слезы страдалицы . Как сладко под это пение плакать и страдать!
В восторженные речи княгини некоторым диссонансом вторгаются слова автора, выполняющие роль ремарок к репликам героини: в начале рассказа разговорные хватая, говорила без умолку и приземленное жадно снижают пафос сентиментальных излияний, давно превратившихся в штампы: мысленно жила, милый монастырь, вдали от суетного мира, особая прелесть, чувствую всей душой, отдохнуть душой. В конце рассказа мечты княгини о будущих духовных подвигах сопровождаются краткими авторскими указаниями на ее действия (попудрилась, села ужинать, кушая грибки и запивая их малагой.), что также заставляет усомниться в силе чувств «страдалицы», как и указание вспомнила, что она несчастна.
Снижению образа княгини служит соединение писателем в одном ряду действительных «несчастий» («кредиторы, которые беспокоят ее каждый день») и мнимых, таких, как «дерзкое выражение лица» горничной Даши. Алогизмы в несобственно-прямой речи княгини также выявляют ее неумение мыслить:
.княгиня мечтала о том, как ее окончательно разорят и покинут. она откажется
от своего княжеского титула, от роскоши и общества, уйдет в монастырь.
В этом фрагменте интересны два момента: первый - если ее «разорят и покинут», то как она сможет отказаться «от роскоши и общества»? Второй: княгиня собирается уйти в монастырь, чтобы «молиться за врагов своих»; она откладывает действие на будущее, как бы не догадываясь, что уже находится в монастыре и вполне могла бы молиться, а не мечтать об этом. Неслучайно Чехов, приводя эти рассуждения, еще раз напоминает: «В церкви еще продолжалась всенощная». Кроме того, глагол молиться из несобственно-прямой речи героини коррелирует с перифрастическим обозначением в дискурсе автора-повествователя:
А после ужина она опустилась в углу перед образом на колени и прочла две главы из Евангелия.
Сопоставлением слов молиться и читать подчеркивается, что «чтение» священной книги княгиней далеко от молитвы, которую должно возносить перед образами.
Отметим, что переключение от авторского повествования к несобственно-прямой ре
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.