ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ И СОВРЕМЕННОСТЬ
2015 ■ № 2
РОССИЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
И.Н. ИОНОВ
Проект "когнитивной истории": археология и экология идей
(Размышления над очередной публикацией работ О. Медушевской)*
В статье анализируется проект когнитивной истории О. Медушевской и А. Медушевского, который трактуется его создателями как новая парадигма исторического знания. Критически рассматриваются предлагаемые ими периодизация исторических парадигм, соотношение идей А. Лаппо-Данилевского и феноменологии Э. Гуссерля, возможности феноменологической трактовки истории, соотношение когнитивной истории и смежных научных дисциплин.
Ключевые слова: когнитивная история, глобальная история, источниковедение, методология истории, эпистемология, феноменология, парадигма.
Книга, к которой я хочу привлечь внимание читателей журнала [Медушевская 2013], - часть серии изданий, представляющих проект "когнитивной истории", которую ее создатели - известный историк и источниковед О. Медушевская (1922-2007) и ее племянник, талантливый историк А. Медушевский (автор предисловия) характеризуют как новую парадигму исторического знания, "сыгравшую по общему признанию фундаментальную роль в методологической переориентации всей постсоветской историографии", ориентир для всех гуманитарных дисциплин [Медушевский 2013, с. 26, 28-29]. Авторы журнала уже обращались к содержанию книг, вышедших в этой серии, подробно пересказывали их содержание и дали им высокую оценку, в целом соглашаясь с заявленным научным статусом представленных в них идей [Миронов 2011]. Речь идет о попытке превращения исторической науки в нормативное, строгое, точное, доказательное, систематизирующее знание, основанное на традиции методологии истории А. Лаппо-Данилевского, воспринятой через феноменологическую перспективу, путем выявления в исторических источниках мотивов целесообразной деятельности человека прошлого и их реконструкции историком [Медушевская 2013, с. 405-406].
Это должно противопоставлять строгую и точную источниковедческую концепцию методологии истории - нестрогой и, как можно подумать в рамках этой логики, неточной концепции истории как "дисциплины контекста", когда «главным предметом
* Статья подготовлена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект № 13-06-00301а).
И о нов Игорь Николаевич - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН. Адрес: Ленинский просп., д. 32а, Москва, 119334. E-mail: cih@igh.ras.ru.
истории становится не событие прошлого, а память о нем, тот образ, который запечатлелся у переживших его участников и современников... подвергался проверке и фильтрации с помощью методов исторической критики. Речь идет о памяти, подлинность которой "заверена", о памяти, "преобразованной в историю"», которая выступает как "постоянно обновляемая структура - идеальная реальность, которая является столь же подлинной и значимой, как реальность событийная" [Репина 2011, с. 414-415].
Новая книга содержит публикацию неизвестных и перепечатку известных и важных работ Медушевской 1948/1949-2007 гг. (в том числе опубликованных посмертно), впервые дает возможность ознакомиться с ее ранними трудами по истории русских географических открытий и представлений о Сибири XVII-XVIII вв. Но говорить мне сейчас хочется не об этом. Дело в том, что эта книга, как и предыдущие, рождена на поле битвы. Неослабевающая острота конфликта вокруг представленных в ней идей и людей создает уникальную познавательную ситуацию, которая ставит ее в центр понимания современного положения в историческом знании, но при этом, на мой взгляд, препятствует анализу содержащихся в ней идей. Каждый раз, когда обращаешься к изложенному в той или иной книге проекту "когнитивной истории", оказывается, что вокруг его создателей и сторонников идет бой, так что остается либо хвалить авторов, полностью приняв их сторону, либо стать на сторону их противников, предоставив им аргументы для критики. Не случайно поэтому, что большинство рецензий на книги, в которых подается этот проект, написанных квалифицированными историками, оказывались комплиментарными, а постоянно возникающие в ходе их прочтения когнитивные диссонансы чаще всего разрешались читателями и толкователями на уровне морального консонанса, опорой которого служит авторитет авторов, а не сбалансированный научный анализ.
Особенно это характерно для дискуссий 2012 г., когда одновременно отмечалось 90-летие Медушевской и шла жестокая, невиданная с начала 1970-х гг. борьба вокруг журнала "Российская история", возглавлявшегося Медушевским. Тогда единственное высказанное недоумение по поводу односторонности критики Медушевской неокантианства и бедности ее справочного аппарата, возникшее у М. Румянцевой, было быстро задавлено не относящимися к делу ссылками на Л. Выготского [Медушевский 2012; Румянцева 2013, с. 7; Минц 2013, с. 71-72]. Но сейчас, когда конфликт немного стих, в глаза бросается контраст между все новыми попытками осмысления сторонниками проекта связанных с ним сложностей [Румянцева 2014] и незыблемой уверенностью Медушевского в достаточности представленных доказательств. В этом, на мой взгляд, надо разобраться.
Что и говорить, проект "когнитивной истории" покоряет стремлением к деидео-логизации знания, верой во всемогущество источниковедения, жаждой преодолеть распавшуюся в советской историографии связь времен, верностью традициям исторического синтеза и сциентизма первого поколения школы "Анналов", масштабностью и укорененностью в традиции русской культуры (в методологии истории А. Лаппо-Дани-левского, теории ноосферы В. Вернадского, космизма Н. Федорова), верностью идеалу учеников Лаппо-Данилевского, боровшихся за сохранение и развитие его идей в труднейшие для советской историографии 1930-1950-е гг., и даже своей лихой радикальностью: непризнанием достижений современного исторического знания, приравниванием "реляционистского" или "соотносящего" знания к релятивистскому и даже идиографи-ческому, претензиями на создание новой парадигмы исторического знания [Медушевский 2013 с. 9-10, 13, 16, 18-19, 25, 32-32; Медушевская 2013, с. 67-70, 385-388, 397].
Он связан и с реальными успехами российской исторической науки рубежа ХХ и XXI вв. вообще и деятельностью РГГУ и новыми веяниями в журнале "Российская история" в 2007-2012 гг. в частности. Он воплощает реально существующие и крайне значимые для мировой историографии тенденции к дистанцированию от крайностей релятивизма, проявляющиеся в проектах постпостмодернизма, нового рационализма, неоклассического и постнеклассического знания. Наконец, опора "когнитивной истории" на объективизм и сциентизм, ее нарочитое противопоставление влиянию идеологии и философских догм представляет собой мощное оружие, использование которого весьма соблазнительно в условиях наступающей политической реакции, идеологизации исторического знания, прежде всего в области отечественной истории.
Однако, обращаясь к тексту книги, читатель впадает в недоумение, которое тем больше, чем ближе ее содержание к сфере его собственных интересов. Это касается самых острых из затрагиваемых в ней тем: предлагаемой концепции эволюции исторических идей, соотношения взглядов Лаппо-Данилевского и Э. Гуссерля, возможности превращения истории в строгую и точную науку, трактовки авторами понятий глобальной истории и новой глобальной истории, лингвистического и антропологического поворотов, проблем исторической географии. Самым странным является то, что запрос "когнитивной истории" на междисциплинарность не сопровождается у авторов запросом экспертизы их идей специалистами других областей, прежде всего философами-феноменологами, специалистами по когнитологии, теории систем, теории научных революций, феноменологической социологии культуры, гуманитарной географии. Я думаю, что у таких специалистов текст книги вызвал бы определенный интерес и им было бы что сказать сторонникам "когнитивной истории". В ожидании этого я попытаюсь сформулировать собственные недоумения (часто сформировавшиеся еще до чтения книги и никак не разрешенные с ее помощью) и в рамках возможностей историка постараюсь поставить проблемы, которые могут показаться значимыми специалистам по самым разным областям знания.
Проблемы эволюции научного знания
Опорой размышлений Медушевской о возможности построения исторического знания как строгого служит убеждение, что история исторической эпистемологии трехчленна, она включает эпохи господства трех парадигм: позитивистской (объективистской), неокантианской (субъективистской) и феноменологической [Медушев-ская 2013, с. 61]. Крайним проявлением релятивизма второй эпохи и ухода от науки в искусство историописания является постмодернизм. Однако остается непонятным, куда в этой схеме поместить немецкий историзм, релятивистская составляющая в котором зародилась еще в середине XVIII в. и в разной мере проявлялась в методах эвристики, критики, интерпретации, систематики и топики (изложения) (см. подробнее [Лаппо-Данилевский 2006, с. 31, 37; Ионов 2007, с. 174-175]). В то же время обвинения в релятивизме в равной мере затрагивают идиографическую традицию восприятия гуманитарного знания В. Дильтеем, В. Виндельбандом и Г. Риккертом (рубеж Х1Х-ХХ в.) и лингвистический поворот Х. Уайта, Л. Минка, А. Данто (1960-е гг.) [Медушевский 2013, с. 8; Медушевская 2013, с. 60].
Между тем на протяжении конца Х1Х-ХХ в. мы видим неоднократную смену тенденций к строгости и относительности исторического знания. Их можно связать со сменой форм рациональности, которые, как показал Н. Элиас, тесно зависят от процесса цивилизации поведения, последовательного ряда его фаз [Элиас 2001, с. 291-292, 308]. Следуя Элиасу, К. Вутерс продемонстрировал неоднократное колебание в ХХ в. между информализацией и реформализацией поведения (снятием и возвращением запретов). Он обозначил эпохи информализации как Конец века (1890-е гг.), Ревущие 20-е и Революцию самовыражения (1960-1970-е гг). [Wouters 2007] (см. также [Ионов 2014]). Из этого следует, что три этапа релятивизации исторического знания времен в ХХ
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.