Язык публицистики
Публицистический стиль трактата Л.Н. Толстого «Так что же нам делать?»
© В. А. ЛЕЩЕВА
В статье анализируется трактат Л.Н. Толстого «Так что же нам делать?» с целью выявления особенностей публицистического стиля, художественных приемов, его формирующих.
Ключевые слова: трактат Л.Н. Толстого «Так что же нам делать?», публицистичность стиля, риторический вопрос и восклицание, анафора, синтаксический параллелизм, эпитет, сравнение, цитата, тезис, аргумент.
В послепереломный период творчества Л.Н. Толстой создает трактат «Так что же нам делать?» (1882-1886 гг.), в котором с позиций нового мировоззрения прозвучала не только критика существующего социально-экономического строя, но и объяснение причин, приведших страну к такому положению [1]. Как и в других социально-философских сочинениях Л.Н. Толстого, в этом трактате сильно публицистическое начало [2]. Писатель на конкретных примерах (случаях из современной ему
жизни) разъясняет просвещенному читателю всю чудовищность ситуации, сложившейся в России, и пытается побудить сделать все возможное для более справедливого устройства жизни.
Целью трактата является анализ двух социально значимых, актуальных общественных проблем - положения городских нищих «без сумы и без Христова имени» [3. С. 183] и экономико-политического состояния буржуазного общества, его нравственного облика.
В основе сочинения лежит индуктивное рассуждение, которое построено по принципу доказательства главного тезиса, вынесенного в заглавие: «Так что же нам делать?». В качестве фактологических доказательств Толстым используются различные эпизоды событий: столкновение в Афанасьевском переулке с городовым, сажающим «на извозчика опухшего от водяной и оборванного мужика»; разговор с нищими на Мясницкой; работа на Воробьевых горах с двумя мужиками, пилившими там дрова. Для большей достоверности писатель приводит примеры бесед с обитателями «городского дна»: «Встречаю раз мужика с проседью в бороде, здорового. Он просит; спрашиваю его, кто он, откуда. Я... указываю ему место, куда приходить работать.
- Смотри же, приходи. Там работы много.
- Приду, как не прийти! Разве охота, - говорит, - побираться. Я работать могу» [С. 185].
Конкретика присутствует в обозначении географических названий, Толстой всегда точно указывает местоположение, говоря о своих встречах и событиях. В тексте есть точная дата переезда писателя в Москву («Когда я в 1881 году переехал на житье в Москву.»), наименования посещенных им заведений: Хитров рынок, улица Солянка, Ляпинский бесплатный ночлежный дом, Ржанова крепость (участок, назначенный Толстому для проведения переписи), Дорогомиловский мост, Дума. Нередко встречаются отсылки к современным Толстому реалиям: гильотина в Париже, выступление актрисы Сары Бернар, статья профессора Янжула об истории островов Фиджи, проект Джорджа о национализации земли, теория Мальтуса.
В описаниях внешности нищих важную роль играют образные, выразительные эпитеты: «полураздетые», «бедные», «худые», «болезненные». В Ляпинском ночлежном доме Толстому встретился «мужик с опухшим лицом и рыжей бородой, в прорванном кафтане и стоптанных калошах на босу ногу» [С. 188]. Оценочные эпитеты позволяют оценить бедственное положение попрошаек: серый, грязный, вонючий, оборванный, полураздетый.
Для большей достоверности Толстым приводятся разговорные и просторечные слова и обороты, почерпнутые им из разговоров с бездомными: «Вишь, косоглазый черт!», «хлеб да соль», «чай да сахар», «просим
милости», «вчерась не ела и нынче не ела», «бывают и не емши... вот нешто слепому».
Художественность публицистическому стилю придают и сравнения. Так, описывая старуху, встреченную на Никольской улице, писатель отмечает, что она «страшно, как запаленная лошадь, хрипела при каждом шаге», а продажная женщина, качавшая ребенка умершей соседки, сравнивается с «евангельской вдовой».
Принять участие в переписи бедняков согласились двое светских знакомых Толстого. Совещание, прошедшее перед этим событием, приравнивается писателем к военному совету. Понимание или непонимание смысла нравственного закона сравнивается с различием между тупым и острым ножом: «Нож - все нож, и для того, кому не нужно ничего резать этим ножом, незаметно различие тупого от острого. Для того же, кто понял, что вся жизнь его зависит от более или менее тупого или острого ножа, для того важно всякое увострение его, и тот знает, что конца нет этому увострению, и что нож только тогда нож, когда он острый, когда он режет то, что нужно резать» [С. 226].
Для второй части повествования характерно обилие риторических вопросов: «Так что же нам делать? Что же нам делать?», «Что именно делать?», «Что же такое городская жизнь и городская бедность? Отчего, живя в городе, я не мог помочь городским бедным?.. Отчего же их здесь много и в чем же состоит их особенность от деревенских бедных?.. Что же такое значит: кормиться в городе?» [С. 227]. «В самом деле, чего я хочу?», «Что ж такое деньги?». Эти вопросы поставлены Толстым для усиления эмоционального воздействия на восприимчивого читателя.
В тексте встречаются восклицательные предложения, ставящие своей целью привлечение внимания к проблемам бедности, вопиющего социального неравенства: «А мне казалось это так мало! И я смел думать о добре!» [С. 243], «Во всех человеческих обществах, где были деньги, как деньги, всегда было насилие сильного и вооруженного над слабым и безоружным!» [С. 267], «Разделение труда!» [С. 348].
Обозначая пропасть между общественными классами, писатель использует французские фразы, которые произносят люди его сословия: «c'est très intéressant!» (это очень интересно!), а упоминая цитату «nous avons changé tout ça » («мы переменили все это») из комедии Мольера и латинскую фразу «facit dormire quia habet virtutem dormitivam» («усыпляет, потому что обладает снотворной силой»), Толстой подкрепляет выражаемую мысль.
Существенное место в трактате занимает вопрос об истинном назначении искусства и науки. «Деятельность научная и художественная в ее настоящем смысле, - замечает Толстой, - только тогда плодотворна, когда она не знает прав, а знает одни обязанности» [С. 373]. Настоящими художниками, писателями, учеными не могут называться те, кто потвор-
ствует богачам. Творения должны создаваться не для личной выгоды, а с «самоотвержением» [Там же], с отдачей своей души зрителю и читателю. Необходимо находить отклик у публики, для которой работает творец, искусство должно быть понятно обществу. Поясняя свою мысль, Толстой использует в своем высказывании синтаксический параллелизм, развернутый период, направленный на усиление эмоционального воздействия: «А потому, как бы ни называли себя ученые, придумывающие теории уголовных, государственных и международных прав, придумывающие новые пушки и взрывчатые вещества, и художники, сочиняющие похабные оперы и оперетки или такие же похабные романы, мы не имеем права называть всю эту деятельность деятельностью науки и искусства, потому что деятельность эта не имеет целью блага обществ или человечества, а, наоборот, направлена ко вреду людей» [С. 371].
Проблема разделения труда также волновала писателя, у него возникали вопросы, ответы на которые не могли быть даны им без глубоких социально-философских размышлений: «Богословская теория доказывала, что власть от Бога, и очень может быть, что она от бога, но оставался вопрос: чья власть: Екатерины или Пугачева?.. Философия духа доказывала, что государство есть форма развития личностей; но остается вопрос: можно ли государство Нерона или Чингис-хана считать формой для развития личности?.. Разделение труда есть условие жизни организмов и человеческих обществ; но что в этих человеческих обществах считать органическим разделением труда?» [С. 344].
Проявлением экспрессивно-эмоционального состояния автора служат анафорические конструкции, пронизывающие весь текст трактата: «Я чувствовал невозможность что-нибудь сделать... Я чувствовал, что каждый из них говорит мне неправду или не всю правду и видит во мне только кошель» [С. 217-218]; «И я убедился, что при моем отдалении от жизни тех людей, которым я хотел помогать, найти таких несчастных было почти невозможно. Я убедился во всем этом, но из ложного стыда бросить начатое, из-за самообольщения своей добродетелью я довольно долго продолжал это дело» [С. 224]; «Я понял, что человек, кроме жизни для своего личного блага, неизбежно должен служить и благу других людей. Я понял, что это естественный закон человека. Я понял, что закон этот нарушался и нарушается. Я понял, что несчастия людей происходят от рабства. Я понял, что рабство нашего времени производится насилием солдатства, присвоением земли и взысканием денег» [С. 292-293].
Следуя строгой логике рассуждения, в заключительной части трактата Толстой дает вполне определенные ответы на вопрос, вынесенный в заглавие: «Первое: не лгать перед самим собой, как бы ни далек был мой путь жизни от того истинного пути, который открывает мне разум. Второе: отречься от сознания своей правоты, своих преимуществ, осо-
бенностей перед другими людьми и признать себя виноватым. Третье: исполнять тот вечный, несомненный закон человека - трудом всего существа своего, не стыдясь никакого труда, бороться с природою для поддержания жизни своей и других людей» [С. 392].
Всем людям Толстой напоминает фразу из Библии, какой закон дан людям: мужчине - закон труда, женщине - закон рождения детей. Именно к женщине обращены завершающие сочинение слова, слова об особой миссии, возложенной на нее, - миссии спасения мира: «Жены-матери богатых классов, спасение людей нашего мира от тех зол, которыми он страдает, в ваших руках!» [С. 408], «Да, женщины-матери, в ваших руках, больше чем в чьих-нибудь других, спасение мира!» [С. 411].
Социально-философский трактат «Так что же нам делать?» обладает характерными чертами публицистического стиля: это достоверность, точность фактов, обоснованность авторской позиции и ее открытое выражение. Текст тематически общественно значим, эмоционально насыщен, рассчитан на широкую аудиторию;
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.