Пушкинские поэтизмы в эпопее И.А. Гончарова «Фрегат "Паллада"»
© А. В. ДАНОВСКИЙ, доктор филологических наук
Книга «Фрегат "Паллада"» явилась результатом участия И.А. Гончарова в длительном морском плавании на военном паруснике "Паллада" в 1852-1854 гг. Писатель выполнял обязанности секретаря экспедиции, а также учителя русской словесности и истории для гардемаринов.
Путешествие продолжалось более двух лет. Составленный Гончаровым обширный официальный отчет поступил в морское ведомство, а русская литература обогатилась "очерками путешествия в двух томах", названными по имени флагманского корабля (об истории создания и публикации этого произведения см. статью Т.И. Орнатовской к академическому изданию «Фрегата "Паллада"». Л., 1986. С. 763-787).
Гончаров основательно готовился к экспедиции и к написанию книги на ее основе. Он изучал отчеты и сочинения российских и иноземных мореплавателей, которых упоминает во «Фрегате "Паллада"». Особое значение для него имели две книги, занявшие ключевое место в его походной библиотеке: "Письма русского путешественника" Н.М. Карамзина и "Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года" А.С. Пушкина. "Письма..." предлагали открытое выражение своих чувств по поводу увиденного, "Путешествие." направляло на объек-
тивированное изображение действительности при сдерживании авторского "самовыражения".
В Пушкине Гончарова всегда привлекали постоянное тяготение к "поэзии действительности" и поиск гармонизирующего начала жизни. В этом автор «Фрегата "Паллада"» был верным последователем своего кумира. В декабре 1853 г. он пишет из Шанхая своим петербургским друзьям - супругам Языковым: "... Павлу Васильевичу (Анненкову. - А.Д.) кланяйтесь: так он издает Пушкина! Как я рад, я, жаркий и неизменный поклонник Александра Сергеевича. Он с детства был моим идеалом. И - только один он" (здесь и далее цит. по: Гончаров И.А. «Фрегат "Паллада"». Л., 1986. С. 687). Реминисценции, ссылки, цитаты из Пушкина во «Фрегате "Паллада"» убеждают в этом.
Применительно к «Фрегату "Паллада"», выражаясь словами М.М. Бахтина, "мы вполне можем говорить о чистом авторе, в отличие от автора частично изображенного, показанного, входящего в произведение как часть его", т.е. условного (Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 288. Курсив Бахтина. - А.Д). Гончаров здесь не просто повествователь, рассказчик, он является конструктивным центром произведения, создает его "индивидуальную словесно-речевую структуру", выступает "идейно-стилистическим средоточием, фокусом целого" (Виноградов В.В. О теории художественной речи. М., 1971. С. 118).
В первой главе первого тома эпопеи - "От Кронштадта до мыса Лизарда" Гончаров в форме письма друзьям объясняет свою творческую установку: "Голых фактов я сообщать не желал бы: ключ к ним не всегда подберешь, и потому поневоле придется освещать их светом воображения, иногда, может быть, фальшивым и идти путем догадок там, где темно. для многих из них нужен запас свежести взгляда и большей впечатлительности."
Рассмотрим пушкинские поэтизмы в изображении морской стихии. Тема "море и моряки" с самого начала определяет завязку и развитие действия, подразделяемого в очерках на "морское" и "сухопутное" со своими кульминациями и развязками, которые синтезируются в эпилоге.
Полемическая окраска обозначена уже в главе "Атлантический океан и остров Мадера". «Мне хотелось познакомиться с океаном, -начинает ее автор. - Я уже от поэтов знал, что он "безбрежен, мрачен, угрюм, беспределен, неизмерим и неукротим", а учитель географии сказал некогда, что он просто - Атлантический. Теперь я жадно вглядывался в его физиономию, как вглядываются в человека, которого знали по портрету. Мне хотелось поверить портрет с подлинными чертами лежавшего передо мной великана, во власть которого я отдавался на долгое время. "Какой же он в самом деле? - думал я, поглядывая кругом. - Что таится в этом неизмеренном омуте? Чем океан угостит пловцов?."».
Гончаров прибегает к соединению пушкинских и собственных эпитетов, словно выведенных из образов стихотворения "К морю" (1824). У Пушкина образ моря соединен с образом Байрона: "Как ты, могущ, глубок и мрачен, Как ты, ничем неукротим". У Гончарова эти и другие определения перенесены непосредственно на океан как объект сопоставления поэтического и реального образов. Из собственно пушкинских эпитетов здесь взяты лишь "мрачен" и "неукротим"; остальные (безбрежен, угрюм, беспределен, неизмерим) - определения Гончарова. Актуализируется резкое расхождение образа моря как зеркала души автора и непосредственных впечатлений от стихии как явления действительности; так преодолевается поэтическая субъективность: противопоставляется книжно-поэтический образ стихии и реальное ее восприятие.
Гончаров включает в свои размышления и В.А. Жуковского: «... Я не постиг. поэзии моря, может быть, впрочем, и оттого, что я еще не видал ни "безмолвного", ни "лазурного" моря и, кроме холода, бури и сырости, ничего не знаю». "Море" В.А. Жуковского (1822) начинается обращением: "Безмолвное море, лазурное море.", оно восхитило Пушкина, создавшего свой образ романтического моря, в котором идеальное "небо", по словам В.Г. Белинского, проникнуто землей: "... В поэзии Пушкина есть небо, но им всегда проникнута земля" (см. также Дановский А.В. Изображение моря в русской романтической поэзии // Русская речь. 1982. № 5).
Гончаров удивляется спокойному виду водной стихии: океан «был покоен: по нем едва шевелились легкими рядами волны, как будто ряды тихих мыслей, пробегающих по лицу; страсти и порывы молчали. Попутный ветер и умеренное волнение так ласково манили дальше, а там. "Где же он неукротим?" - спрашивает писатель - ведь "на старческом лице ни одной морщинки!" "Необозрим он, правда." - приводит он свое определение, передающее его восприятие пространства. "Могуч, мрачен - гм! посмотрим, посмотрим".» - скептически замечает Гончаров и, вместо необозримого моря, вдруг видит "физиономию" своего вестового Фаддеева, приглашающего его высокородие на обед: "... Я давно зову тебя, да не слышишь". Слова матроса обращены к бытовой стороне жизни и усиливают иронию по отношению к романтическому восприятию океана. "Я тем охотнее принял это приглашение, что наверху было холодно", - включается очеркист в ситуацию, отвлекаясь от своих размышлений. "Внизу, за обедом, потом за чашкой кофе и сигарой, а там за книгой и забыли про океан. да не то что про океан, а забыли и о фрегате" (курсив наш. - А.Д.).
«.Я выбрался из каюты, в которой просидел полтора суток, неблагосклонно взглянул на океан и, пробираясь в общую каюту, мысленно поверял эпитеты, данные ему Байроном, Пушкиным, Бенедиктовым и другими - "угрюмый, мрачный, могучий", и Фаддеевым -
"сердитый". "Соленый, скучный, безобразный и однообразный! -прибавил я к этому списку, сходя по трапу вниз, - заладил одно - и конца нет!"» - таков вывод Гончарова.
Однако акцентированные им "прозаизмы" не снимают эмоциональности авторской речи. «Что за безобразие или, пожалуй, что за красота! "Буря - прекрасно! поэзия!" - скажете вы в ребяческом восторге. "Какая буря - свежий ветер!" - говорят вам. Может быть, оно и поэзия, если смотреть с берега.», - скептически резюмирует писатель.
"Следующие дни тянулись так же однообразно, волнисто, бурно, холодно. Небо и море серые. А ведь это уж испанское небо!" Где же романтика? Даже мысли об Испании ("Севилья, caballeros с гитарами и шпагами, женщины, балконы, лимоны и померанцы") оказываются унылыми в долгом, однообразном плавании. Пушкинские испанские образы тоже подвергаются иронии.
Приближаясь к экзотической Мадере, автор снова обращается к Пушкину: "Далеко, кажется, уехал я, но чую еще север смущенной душой; до меня еще доносится дыхание его зимы, вижу его колорит на воде и небе. Я как будто близко. Я не вижу ни голубого неба, ни синего моря. Шум, холод и соленые брызги - вот пока моя сфера" (курсив Гончарова. - А.Д.). Воспоминание о пушкинском торжественно-величавом гекзаметре, представленном в вольной перефразировке с заменой слов во втором стихе "На перевод Илиады" (1830) - "Старца великого тень чую смущенной душой", помогает ему выразить свою тоску по оставленной родине.
Запись о пересечении Северного тропика очеркист иронически обыгрывает: "А я ночью озяб", потому что «лежал легко одетый под самым люком, и "ночной зефир струил эфир" прямо на меня». Вспомним рефрен ямбов Пушкина: "Ночной зефир Струит эфир. Шумит, Бежит Гвадалквивир". Испанская тема была продолжена поэтом в болдинском стихотворении 1830 года "Я здесь, Инезилья ..."
Стилистика реалистического очеркового художественного повествования Гончарова вбирает в себя и поэзию и прозу жизни, с ее драматическими и комическими моментами: "Для меня путешествие имеет еще пока не столько прелесть новизны, сколько прелесть воспоминаний. Проходя практически каждый географический урок, я переживаю угасшее, некогда страстное впечатление, какое рождалось с мыслью о далеких странах и морях, как будто переживаю детство и юность".
Показателен вывод из главы "Плавание в атлантических тропиках": «"Ну, что море, что небо? какие краски там? - слышу я ваши вопросы. - Как всходит и заходит заря? Все прекрасно - не правда ли?" -Хорошо, только ничего особенного: так же, как и у нас в хороший летний день ... Когда глаза, привыкшие к стройности улиц и зданий,
на минуту, случайно, падали на первый болотный луг, на крутой обрыв берега, всматривались в чащу соснового леса с песчаной почвой: как полюбишь каждую кочку, песчаный косогор и поросшую мелким кустарником рытвину!».
Все впечатления находят "почетное место" в его воображении, все поступает "в капитал тех материалов, из которых слагается нежная, высокая, артистическая сторона жизни": "Раз запечатлевшись в душе, эти бледные, но полные своей задумчивой жизни образы остаются там до сей минуты; нужды нет, что рядом с ними теснятся теперь в душу такие праздничные и поразительные явления".
Гончаров призывает собратьев по искусству не ходить под тропики "за поэзией", ища ее в "редких особенностях природы", а рисовать неб
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.