СВЕТЛАНА САМУИЛОВНА МИНЦ
доктор исторических наук, профессор
(Краснодар),
заведующая МНЦИПИНИИ социально-гуманитарных исследований Кубанского государственного университета
РЕЛИГИЯ В «ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ» Л.П.КАРСАВИНА
Религия занимает особое место в жизни и трудах ученого-медиевиста, независимо от того, считает ли он/она себя верующим/верующей или нет. Религиозный строй средневекового мышления, символизм средневековой культуры, подчеркнутое внимание средневековых авторов к морали, особенности диалогичности и назидательности средневековых текстов, синкретичность средневекового видения мира, постоянное общение с текстами Священного Писания и их толкованиями накладывают отпечаток на профессиональный облик исследователя, формируют его нравственный стержень. Оставаясь, безусловно, человеком своей культуры, медиевист в то же время сосуществует в других социокультурных измерениях. Может, поэтому многие медиевисты оказываются столь восприимчивыми к идеям диалогической природы человеческого индивидуализма, множественности культур, вчувствования в историю и взаимодействия цивилизаций.
В Новой и Новейшей истории обращение к истории средних веков позволяло специалистам создавать себе интеллектуальную нишу для своего существования, принимать на себя своеобразную социокультурную схиму, по образцу средневековых монахов отрекаться от «скверны» окружающего мира, «уходить» от нее в историю. Отшельничество часто перетекало в подвижничество. Многие медиевисты особенно остро воспринимали хрупкость человеческого бытия, наиболее обостренно чувствовали трагическую сторону происходящих событий, их подчиненность неумолимому ритму истории, господству фатума и рока. Осознание случайности индивидуального бытия, его растворимости в обезличивающем беге времени заставляли их брать на себя роль проповедников и прорицателей в отношении наиболее острых проблем современности. Может, поэтому в среде медиевистов четче формулировались критерии общественного поведения, жестче были политические баталии, острее воспринимались разногласия в жизненных позициях, идейные расхождения легко переводились в плоскость морально-нравственного противостояния. Большей корпоративностью отличались и школы в медиевистике. В принадлежности ученого-медиевиста к определенной научной школе четко просматривался чисто религиозный момент посвященности.
Одна из выдающихся фигур отечественной медиевистики - Лев Платонович Карсавин (1882-1952)1.
Л.П.Карсавин - представитель петербургской школы медиевистики,
талантливый ученик профессора И.М.Гревса (1860-1941), часто расходившийся со своим учителем и его наиболее известными учениками по политическим и религиозным мотивам.
Биография Л.П.Карсавина, как и биографии большинства его современников, полна трагизма2. Благополучная карьера ученого была прервана на взлете из-за несогласия новой власти с его позициями. Оказавшись в блистательной плеяде знаменитого «философского парохода», Л.П.Карсавин счастливо избежал репрессий первых лет Советской власти и стал одним из адептов евразийства, а затем и родоначальником литовской школы медиевистики и истории культуры. Молох послереволюционных чисток нагнал его на склоне лет. Карсавина погубил один из последних оборотов чудовищной машины сталинских репрессий. Постепенно отстраняемый от своих должностей сначала в Вильнюсском университете, затем, последовательно, в Художественном институте, Художественном музее, в 1950 г. он все-таки был арестован, сослан и скончался два года спустя в тюремной больнице поселка Абезь Коми АССР.
У российского социогуманитарного наследия первой половины XX в. странная судьба. В России оно оказалось отложенным для массового социогуманитарного сознания почти на столетие. Оно стало неотъемлемым компонентом социогуманитарного образования только с 1990-х гг. Его введению в профессиональное сознание россиян способствовало создание новой специальной дисциплины, культурологии. Она возникала на базе сложившихся традиций советской идеологизированной
социогуманитаристики. Неудивительно, что первоначально часть новоиспеченных культурологов попыталась превратить нескольких наиболее известных им представителей науки и философии Серебряного века в новых классиков. Работ Л.П.Карсавина среди цитируемых не оказалось. Вероятно, из-за их принадлежности к сфере профессионализированного исторического знания. Более удивительно другое - даже в новейших трудах по средневековой культуре и Возрождению имя Л.П.Карсавина фигурирует
3
далеко не всегда .
Мои современники часто объясняют «отложенность» целостного освоения научного потенциала российской социогуманитаристики XX в. цензурными условиями и идеологическими запретами советского времени. Они действительно сыграли свою негативную роль. Сказалось и достаточно позднее (практически послевоенное) комплектование большинства вузовских библиотек - малых тиражей дореволюционных изданий на всех не хватало; произведения авторов, обвиненных в неблагонадежности, частично изымались; то, что выходило за рубежом, можно было найти только в центральных библиотеках, да и то по специальному разрешению («допуску»). Но был и другой компонент, о котором не стоит забывать, -долгая невостребованность книг, спокойно лежащих на библиотечных полках, или отношение к их авторам как к людям если не из другого мира, то хотя бы из другого времени. Дореволюционных изданий трудов Л.П.Карсавина никто из библиотек не изымал, но его работы и не
пропагандировали.
В мою профессиональную жизнь работы Л.П.Карсавина вошли сравнительно рано, еще в конце 1960-х гг., когда я училась на втором курсе истфака МГУ. За это, как и за многое другое, я искренне признательна моим университетским преподавателям и профессорам. Большинство из них не информировало студентов о политических симпатиях и антипатиях авторов рекомендуемых книг. Просто предлагали почитать и посмотреть, как изучалась определенная историческая тема. С тех пор работы Л.П.Карсавина остались со мной непреходящим интересом к исторической психологии и психологии исторического познания.
В конце 1960-х - начале 1970-х гг. в социогуманитаристике уже не имел авторитета марксизм в цитатническом агитпроповском переложении. В нем искали признаки, совпадавшие с общей теорией систем, с методологией системного анализа. Как это ни странно, карсавинские труды не воспринимались противоречащими тому системному пониманию истории, которое в то время называли марксизмом те, кто действительно читал произведения Маркса и использовал марксизм как теорию познания с определенными границами применения. Карсавинское неприятие марксизма сочеталось в его работах с противопоставлением марксизма «дурному материализму» и похвалой марксистам за, как он писал, «хотя бы диалектику». На фоне «оттепели» (а в научной среде она продолжалась до запрета сборника «Историческая наука и некоторые проблемы современности: статьи и обсуждения»4, после чего сферой научного поиска стали историография и источниковедение) такой подход к методологии истории встречал полное понимание как неприятие идеологического догматизирования науки, с одной стороны, и как недовольство упрощенностью механицизма, с другой. Повышенный интерес Л. П.Карсавина к духовному в истории и культуре, к человеку и его индивидуальности, самосознанию и самопознанию вполне отвечал потребностям исторического знания и устремлениям молодых историков конца 1960-х - 1970-х гг. Профессиональное историческое сознание, как и вся социогуманитаристика, менялось в нашей стране задолго до 1985 г. В сознании профессионалов работы Л.П.Карсавина легко совместились страдициями школы Анналов, «гефтеровским сборником» и полемикой вокруг новой интерпретации теории феодализма, которую предложил А.Я.Гуревич в своих работах по раннему Средневековью в скандинавских странах5.
Взаимоотношения Л. П. Карсавина с религией привлекали к себе меньше внимания. Казалось, что карсавинская религиозность лежала в русле тематики его конкретно-исторических работ. Она понималась как естественная часть отечественной культуры его времени, а не как личностное качество.
Отношение историка к религии стало восприниматься иначе, когда стали известны подробности его биографии, появилась возможность составить более целостное представление о его творчестве по публикациям
его работ 1992-1995 гг.6, когда пришло понимание, что Л.П.Карсавин - не человек из далекого прошлого, а фактически современник наших родителей, более того, один из невольных жителей послевоенного Советского Союза.
К проблемам религии в конкретно-историческом и философском смысле Л.П.Карсавин обращался в течение всей своей жизни.
В данном сюжете речь пойдет только об одной из его работ -«Философии истории», опубликованной в 1923 г. и переизданной в России лишь спустя 70 лет, в 1993 г.
Карсавинская «Философия истории» - одно из сочинений методологического плана, появившихся в социогуманитаристике последней трети XIX - первой трети XX в.7 Оно укладывалось в складывающиеся традиции российского космизма и экуменизма, Начало их популярности обозначили труды В.С.Соловьева (1853-1900).
Карсавинская мысль лежала, однако, в русле несколько иной научной парадигмы. Его стихией была эмпирическая история. И в своих историософских рассуждениях Л.П.Карсавин оперировал преимущественно историческими категориями. Поэтому в них заметнее влияние идей С.М.Соловьева (1820-1879), отца знаменитого философа и, возможно, самого талантливого из отечественных историков XIX и XX вв. Его вклад в российскую историософию оценен, но еще практически не изучен.
Рассуждения об основаниях исторического бытия и исторического познания в работах Л.П.Карсавина - от С.М.Соловьева, его «Истории России с древнейших времен» и историософских статей 1860-1870-х гг. Как и С.М.Соловьев, Карсавин именует основания исторического бытия и исторического познания началами, а желая подчеркнуть их фундаментальное значение - даже основоначалами.
От Соловьева-старшего - и карсавинские представления об органической природе исторического развития. Потребность объяснить суть органического развития и сопоставить идеи си
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.