ИЗВЕСТИЯ РАИ. СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА, 2008, том 67, № 1, с. 21-37
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН В ДИАЛОГЕ С ОТЕЧЕСТВЕННЫМ АВАНГАРДОМ
© 2008 г. О. А. Лекманов, М. И. Свердлов
В статье выявлено влияние поэтики и тактики русского футуризма на имажинизм, а также сопоставлены поэтические стратегии крупнейшего имажиниста Сергея Есенина и одного из наиболее значительных футуристов - Владимира Маяковского.
The aims of this article are, firstly, to reveal the influence of Russian Futurism's poetics and tactics on Imagi-nism, and secondly, to compare poetical strategies of the most distinguished imaginist Sergey Esenin and one of the prominent futurists Vladimir Mayakovskiy.
1.
Проблема взаимоотношений Сергея Есенина и отечественного авангарда изучена еще недостаточно. Между тем, она представляется весьма существенной. Только объединившись с поэтически чуждыми ему имажинистами, Есенин обрел себя - таков один из парадоксов есенинской эволюции.
Вопрос: в чем же автор "Кобыльих кораблей" и "Сорокоуста" принципиально расходился со своими ближайшими друзьями? - требует историко-литературной оглядки. Нельзя судить о внутренних противоречиях "ордена" без постановки более общей проблемы - отношения имажинистов и футуристов.
Как известно, имажинизм начался с комически-ритуального выступления против футуризма - в февральской Декларации (1919). Ритуал, впрочем, не обошелся без метафорических недоразумений. С первых абзацев авторы Декларации вроде бы пародируют надгробную речь: «Скончался младенец, горластый парень десяти лет от роду (родился 1909 - умер 1919). Издох футуризм. <...> О, не радуйтесь, лысые символисты, и вы, трогательные наивные пассеисты. Не назад от футуризма, а через его труп вперед и вперед, левей и левей кличем мы. <...> Вы, кто еще смеет слушать, кто из-за привычки "чувствовать" не разучился мыслить, забудем о том, что футуризм существовал, так же как мы забыли о существовании натуралистов, декадентов, романтиков, классиков, импрессионистов и прочей дребедени. К черту всю эту галиматью» [1, с. 7-8].
Но затем сами могильщики никак не могут забыть, "что футуризм существовал"; или, вернее, все время забывают, что он уже умер. И потому сбиваются с некролога - то на вынесение приговора ("И вот настает час расплаты" [1, с. 8]), то на определение диагноза ("О, эта истерика сгнаивает футуризм уже давно. Вы, слепцы и подражатели, плагиаторы и примыкатели, не замечали это-
го процесса. Вы не видели гноя отчаянья, и только теперь, когда у футуризма провалился нос новизны, - и вы, черт бы вас побрал, удосужились разглядеть" [1, с. 8]), то на призыв к восстанию («Давайте грянем дружнее: футуризму и футурью -смерть. <...> Нам противно, тошно от того, что вся молодежь, которая должна искать, приткнулась своей юностью к мясистым и увесистым соскам футуризма, этой горожанки, которая, забыв о своих буйных годах, стала "хорошим тоном", привилегией дилетантов» [1, с. 7]. Желание как можно сильнее лягнуть "старших" обернулось в Декларации комическими противоречиями: труп младенца плохо сочетался с образумившейся пожилой "горожанкой", а провалившийся нос - с "увесистыми сосками".
Имажинисты и в дальнейшем не забывали о футуристах, продолжая бомбардировать их инвективами: "Футуризм есть не поэзия, потому что он есть сочетание не слов, а звуков"; он "красоту быстроты подменил красивостью суеты"; футуристы страдают "отсутствием мужественности", будучи при этом "идеологами животной философии и теории благого мата"; номинально утверждая будущее, они фактически уперлись "в болото современности" [2, с. 383, 386, 388, 390].
Однако с первых же дней существования "ордена" эта его поспешная готовность подвергнуть своих литературных противников всевозможным уничижительным метафорическим процедурам (суду, лишению в правах, списанию по болезни, умерщвлению, похоронам) и обвинить во всех мыслимых литературных грехах (некомпетентности, дикости, бестолковости, конъюнктурно-сти) - многим показалась подозрительной. Именно агрессивность и огульность брани наводили на мысль о слишком тесной связи имажинистов с теми, на кого они нападали. За поднятым ниспровергателями футуризма шумом угадывалось отчаянное и все же тщетное стремление детей или младших братьев отмежеваться от своей родни (В. Фриче, 1919: «.От "футуристов" откололась
группа <...> которая, выругав в сумбурно-хлестком "манифесте" своих старших братьев дураками и декадентами, присвоила себе название "имажинистов"» [3, с. 311]; Н. Асеев, 1921: "имажинизм внезапно ополчился на орла, в чьем гнезде он увидел свет" [4, с. 56]). Критики не раз уличали "образоносцев" в ученическом списывании с отрицаемых ими образцов (рецензент "Вестника жизни", 1919: имажинистская поэзия - "слабые, подражательные футуризму попытки" [3, с. 290]; Н. Асеев, 1921: "Прочитайте их книги, и станет непререкаемым их эпигонство" [2, с. 56]). А еще чаще - просто путали непримиримых противников: «"Чистые" футуристы <...> утверждают "имажинизм"» (Н. Никодимов [ 3, с. 253]); распространяется «футуристическая литература неких "имажинистов"» (В. Лихачев [5, с. 362]); значит, имажинисты - все те же "футуристические тявку-ны" (А. Меньшой [5, с. 356]); так две враждующие школы сливаются в одну - "футуро-имажини-стов" (П. Яровой [ 2, с. 105]).
Сами же футуристы третировали одних членов новой "секты" как досадную родню, расхищающую не ею нажитое наследство ("горе-подражателей" [6, с. 103]), а других - как отступников и перебежчиков; эти метафорические оттенки чуждости и родства сфокусировались в презрительной кличке, которой Маяковский с его соратниками заклеймили имажинистов, - "эгофутур-ня" [7, с. 340]. Еще с дореволюционных времен к репутации некоторых из видных "рыцарей образа" приклеились ярлыки футуристических эпиграмм. Так, выдав экспромтом пародию на Р. Ив-нева, в то время эгофутуриста ("Бродячая собака", 1914), Маяковский как будто одернул - знай свое место! - зарвавшееся маленькое "я" ("эго"), не подкрепленное "футуристическим" голосом и темпераментом. Стихотворение Ивнева, следующее распространенной тогда схеме, с образа России перескакивало на "поэтическую личность":
Каждый год проезжаю я мимо Деревень и полей России. На лице остатки от грима, И манжеты у меня кружевные.
На станциях выхожу из вагона И лорнирую неизвестную местность -И со мной всегдашняя бонна, Будущая известность.
"И вот однажды, - вспоминает В. Пяст, - после того как в девятый или в десятый раз продекламировал Рюрик Ивнев про свою грядущую бонну, -внезапно на его место встал не кто иной, как <.> огромный Маяковский, - и, стараясь подражать могучим своим басом задушевному тенорку говорившего перед ним, произнес:
А с лица и остатки грима Быстро смоют потоки ливнев... А известность - промчится мимо, -Оттого что я - только Ивнев." [8, с. 176].
В том же году (март 1914) в Шершеневича, тогда "маяковиста" (Н. Лебедев [3, с. 246]), выстрелили эпиграммой с другого фланга футуристического движения - со стороны враждебной Маяковскому "Центрифуги". Двумя строками: "Пусть не пугает Володя в кофте // И компилятор ловкий. Узнайте, кто!" [9, с. 356] - К. Большаков прямо обвинил Шершеневича в подражательности и намеком - в низкопоклонстве перед Маяковским. Позже "Володя", уже избавившийся от "кофты", припомнит эти обвинения и использует их в словесных баталиях с изменившим ему адъютантом.
Что останется от имажинизма, если вычесть из него футуризм? - риторически вопрошали на рубеже десятых-двадцатых годов свидетели и участники тогдашних литературных боев. В. Степанова считала, что "командоры" не придумали ничего нового - кроме самого названия школы. «Удивительно, какая наглость, - записала художница в своем дневнике после одного из имажинистских вечеров 1919 года, - драть у того же Маяковского и говорить, что он ничто, сломанная иголка, и дерет у Уитмена, который тоже ничто.
Вообще из породы наглых имажинисты, и если бы не слово "имажинизм", то, конечно, они были бы самого дешевого сорта. <.>
О футуризме имажинисты выражаются так: Футуризм - корабль, разбившийся о рифы; и когда они, имажинисты, побежали спасать находившихся там людей, то корабль оказался пустым, и даже скрепы были чужие! А сами, провозгласив слово "имаж", остальное берут - часть у футуризма, часть у Северянина, читают нараспев под Маяковского и Северянина, а Мариенгоф - под декадентов, а 1а Оскар Уайльд.
Имажинизм я объясняю просто: Шершеневич захотел вылезти, набрал себе мальчуганов, чтобы не связываться с Маяковским, перед которым он, конечно, погибает» [10, с. 87- 88].
Через два года Е. Замятин вынес "ордену" тот же, по сути, вердикт: если трюки с выпячиванием образа и могли помочь "юрким" имажинистским авторам "вылезти", то уж освободиться от влияния "наиюрчайших" футуристов им было не дано: "Лошадизм московских имажинистов - слишком явно придавлен чугунной тенью Маяковского. Но как бы они ни старались дурно пахнуть и вопить -им не перепахнуть и не перевопить Маяковского" [11, с. 50]. В 1924 г. Ю. Тынянов подвел итог: имажинисты "не были ни новы, ни самостоятельны, да и существовали ли - неизвестно" [12, с. 170].
Уничижительные эпитеты в отношении "командоров" несправедливы: все они были талант-
ливы - от Кусикова, лучшего из есенинских эпигонов, до Шершеневича, не просто "ловкого", но поистине выдающегося "компилятора". И все же совсем избавиться от клейма эпигонов и компиляторов, выйти из-под власти футуристической "чугунной тени" ни Мариенгофу, ни Шершеневичу так и не удалось (как Кусикову не удалось вырваться из есенинского плена). Именно на эту непреодолимую печать вторичности и указывал Есенин, рассуждая о судьбе Шершеневича (и "ордена" в целом): "Вадим умный! Очень умный! И талантливый! Понимаешь? С ним всегда интересно! Я даже думаю так: все дело в том, что ему не повезло. Мне повезло, а ему нет. Понимаешь? Себя не нашел! Ну, а раз не нашел... Я его очень люблю, Вадима!" [13, с. 25].
"Образоносцы" не нашли себя - то есть, если воспользоваться тыняновской шуткой, пришли к столу, когда обед был съеден [14, с. 33]. Это лишний раз указывает на роковое "невезение" имажинистов: за что ни
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.