летописи. Разумеется, смоленский миниатюрист XV в. уже не застал «настоящих» дружин, но он мог гораздо лучше нас понять текст, который иллюстрировал. Было бы интересно посмотреть, видел ли иллюстратор «малую дружину» или «отроков» как «средовеков» или как «юношей».
Наконец, стоит заметить, что большой объём монографии - 655 страниц -посилен для специалиста, но неподъёмен для школьного учителя. А ведь с сюжетов, которым посвящена книга Стефановича, начинается любой курс русской (или украинской) истории. Хорошо бы издать краткое изложение основных тезисов автора. Кажется, в советской медиевистике эту добрую традицию -брошюра с изложением основных выводов монографии - поддерживал только И.И. Смирнов, выпустивший два таких «автореферата».
Андре Берелович: Сосредотачивая внимание на словах
Социальная история (не говоря уж об экономической) в наших представлениях связана с диаграммами, кривыми, статистикой - одним словом, с количественными величинами. Пётр Стефанович доказал, что убедительно писать об обществе Древней Руси Х-Х1 вв. можно при почти полном отсутствии количественных данных, опираясь исключительно на строго выдержанный, пытливый, тонкий и методичный анализ повествовательных источников и тем самым заменяя количество качеством.
Источники по этому периоду, как известно, немногочисленны и к тому же не точны. Даже русско-греческие договоры 911 и 944 гг. известны нам не иначе, как в летописной передаче, на верность которой можно только надеяться. Летописи, которые редактировались 100-150 лет спустя после описываемых событий, оказываются лишь далёким отголоском реальной истории. Иностранные сообщения, в первую очередь трактаты византийского императора Константина VII Багрянородного, неоценимы, но написаны без настоящего знакомства с тогдашним русским обществом. Лишь археологические находки, в том числе берестяные грамоты, дают неоспоримые свидетельства, но они почти никогда прямо не относятся к избранной автором теме - истории древнерусской элиты.
Скудость источников до некоторой степени компенсируется существованием аналогичных явлений в других европейских государствах. Сравнение русских черт со среднеевропейскими (венгерскими, польскими, чешскими), западноевропейскими (германскими, в частности франкскими, и английскими) и скандинавскими позволяет автору выстроить типологию изучаемых социальных фактов (см. образцовый обзор европейской знати и выводы, с. 532-541). Для этого необходимо было углубиться в историографию этих стран, а также привлечь соответствующие филологические труды. Стефанович читает на многих языках, особенно хорошо он овладел немецкой историографией (см., например, с. 50-86). Его виртуозная эрудиция нередко вызывает чувство, близкое к восхищению.
Анализируя источники, чтобы лучше понять природу домонгольского общества, историки обычно интересуются смыслом древних текстов. Язык летописей, разумеется, нуждается в объяснении, но главная забота учёных -определить, какие реалии эти тексты описывают. Стефанович совершает своего рода коперниканский поворот, сосредоточивая внимание именно на самих словах. Всё исследование на них и построено: что значат и откуда происходят
понятия «дружина», «бо(л)ярин», «гридь», «отрок»? Его выводы и созданная им схема древнерусской элиты вытекают из ответов на эти вопросы. Вот почему филологические, особенно этимологические экскурсы занимают столько места в его труде.
Если суммарно перечислить результаты исследования, они могут показаться скромными. «Дружина» означает «спутников», «товарищей» или же «военный отряд» в распоряжении князя, иногда под началом боярина. «Гридь» (собирательное гридьба) - профессиональный воин на службе князя или вельможи. Бояре - члены аристократии, которые в X в. почти равноправны с князьями, а в XI-XII вв. - подвластны князьям и образуют правящий круг, или класс, отличающийся политическим могуществом, богатством и военной силой.
Но в том-то и дело, что поверхностно читать книгу Стефановича просто нет смысла. Автор, как полагается настоящему картезианцу, разделил свой предмет на ряд проблем: например, действительно ли слово «дружина» происходит от слова «друг», «приятель», откуда дружина как «группа приятелей», затем как «военный отряд», и, наконец, дружинник как член дружины11 (с. 139)? Чтобы дать обоснованный ответ, автор сначала исследует древнейшие славянские памятники (тексты кирилло-мефодиевского круга, древнеболгарские, чешские церковнославянские тексты, с. 137-184), потом древнерусские источники (реконструируемое древнейшее летописание, летописи и другие источники XI-XIII вв., с. 185-258). В каждом из этих разделов ставятся свои специфические вопросы, как то: имел ли в виду агиограф, написавший Житие Мефо-дия, некоего «друга», который был «богатъ зЪло и съв-Ьтьникь» князя? Тогда можно утверждать, что этот «друг» является дружинником, как предполагал французский славист А. Вайан. Стефанович доказывает, что в этом пассаже имеется в виду не «приятель», а «другой», напоминая, что слово «дружинник» засвидетельствовано в русском языке только с начала XVI в. (с. 144-150). Каждый шаг рассуждений автора скрупулёзно аргументирован.
В итоге этого и многих других микроисследований Стефанович вправе заключить, что дружина - не terminus technicus, т.е. не институт, а тем более не институт, унаследованный от незапамятных времён. Значение слова в памятниках XI-XII вв. «широко и расплывчато» (с. 181), способно варьировать в зависимости от контекста (с. 261), в большинстве случаев возвращаясь к двум основным понятиям - «спутники», «провожающие» (отсюда «княжеская свита») и «войско», «воинский отряд». Впрочем, само существование свиты и отрядов несомненно, и ничто не мешает употреблению слова «дружина» в исторических трудах при условии его чёткого определения. Сам автор определяет дружину как «архаичное военизированное объединение в до- и предгосу-дарственную эпоху» (с. 563).
Разоблачить миф о дружине, лишив её всех украшений и фантазий, изобретённых европейскими, в том числе русскими историками XIX и XX вв., тем более полезно, что она по сути дела - «лицемерный», закамуфлированный конструкт, подобный понятию «феодал». Конечно, «феодализм» - тоже конструкт (с. 91), но его неаутентичность очевидна: известно, что этот термин изобрёл в 1836 г. Ф. Гизо. Слово же «дружина», не раз повторяющееся в древнерусских источниках, оказалось чуть ли не сакрализованным, считаясь отражением се-
11 См. на с. 259 об аналогичной конструкции Ф.П. Сороколетова: спутники ^ войско ^ княжеское войско ^ политическая организация при князе.
дой старины. Стефанович возвращает дружину из мира романтических грёз в сферу реальной истории.
Очень интересна гипотеза автора о политических и экономических обстоятельствах, породивших по всей «варварской» Европе «большие дружины», как их назвали чешские и польские историки, т.е. отряды наёмников. Они существовали преимущественно в зонах контакта между ещё не развитыми и более «продвинутыми» государствами. Большие дружины - орган принуждения, необходимый для взимания дани, за счёт которой они и вознаграждались монархом. Сопоставляя противоречивые данные из византийских источников и из летописи (известие под 6522(1014) г.) с рассказом известной «Саги об Эймунде», Стефанович пробует установить размеры выплат, с одной стороны - византийского двора наёмным «росам», а с другой - норвежским воинам, приведённым Эймундом князю Ярославу Владимировичу. Первые получали в год в среднем от 10 в 911 г. до 28 в 949 г. номизм (эквивалент 10 и 28 древнерусских гривен серебра, соответственно), вторые же (если исправить цифры саги) - 6 гривен (с. 315-320). Ценны также подсчёты численности дружин: 800 человек в Киеве в 1093 г. (с. 307-310), от 100 до 150, максимум 200 в Новгороде в 1014 г. (с. 315, 319-320).
Хотелось бы, конечно, узнать, действительно ли существовали, как предполагает автор монографии, «некие общепринятые нормы оплаты профессионального военного "труда"» (с. 319). Не могу не сознаться в некотором скептицизме: единый рынок наёмников невозможен без настоящей свободы передвижения и вряд ли образовался в Европе даже во время Столетней войны. Отсутствие источников также не позволяет решить два важных вопроса, хорошо знакомые историкам Нового времени: нанимались ли воины индивидуально, как в Московском государстве XVII в., или же целыми отрядами, как представляет «Сага об Эймунде» и как это практиковалось в Западной Европе XVII в.? Не пополняли ли наёмники княжескую выплату за счёт грабежа?
Упадок, а потом и полное исчезновение «большой дружины» приходится на конец XI - конец XII вв. Распад Киевской Руси на полтора десятка княжеств, развитие боярских дружин привели к кризису, свидетельством которого могут служить temporis acti laudatores - автор «Предисловия к Начальному своду» и редактор статьи под 6601(1093) г. (ПРСЛ, Т. 1. Л., 1926. Стб. 170) оба выражают свою ностальгию по «доброму старому времени» княжеской дружины (с. 191, 324-330).
Следуя по стопам М.Д. Присёлкова и А.В. Соловьёва, Стефанович считает, что Русь в X в. представляла собой «объединение "ярлов" "под рукою" киевского "конунга"» (с. 438). Иначе говоря, её политическое устройство напоминало, по понятным причинам, соседнюю Скандинавию. «Малые конунги» (те же «архонты», или князья/бояре), хоть и признавали первенство «большого конунга» (киевского князя), управляли фактически независимыми землями. В XI-XII вв. картина изменилась: во главе отдельных земель стояли уже князья-Рюриковичи, опиравшиеся на боярскую элиту. Её размеры автор старается исчислить: в конце XI в. около 300-400 человек в Киеве, во всей Руси, может быть, тысяча. Если принять общерусскую цифру 2 тыс. гридей, военная элита составляла едва ли 3 тыс. человек. В XII - начале XIII в. в каждой земле-княжестве знать (бояре) насчитывала от несколько десятков до 200 человек; участвовали в принятии важных политических решений от одного до нескольких десятков человек (с. 544-552). При этом боярское могущество вовсе не
уменьшилось. «Без бояр князь оказывается бессилен» (с. 530). Боярство практически (но не юрид
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.