наконец, от набивших оскомину стереотипов, всесторонне и правдиво изложить вновь осмысленные факты. Книга А.В. Сперанского в значительной мере содействует и совершенствованию военно-патриотического воспитания россиян, что даёт возможность рекомендовать её
не только историкам-профессионалам, но и самой широкой читательской аудитории, интересующейся отечественной историей и её региональной составляющей.
Е.т. Артёмов
St. Merl. Politische Kommunikation in der Diktatur. Deutschland und die Sowjetunion im Vergleich. Göttingen: Wallstein-Verlag, 2012. 184 S.*
Сравнение европейских диктаторских режимов не является для историографии новой темой1, тем не менее на протяжении многих лет она не теряет своей актуальности - для её исследователей открываются всё новые перспективы и параметры сопоставления. Немецкий историк Ште-фан Мерль (Билифельд) в своём компаративном анализе политических режимов национал-социалистической Германии, Советского Союза и ГДР в качестве ключевого исследовательского ракурса избирает политическую коммуникацию, основными чертами которой определяет нацеленность на максимальный охват аудитории и широкое воздействие на массы. По мнению автора, политическими считают только те коммуникативные стратегии, с помощью которых неограниченная государственная власть пытается передать надындивидуальным единицам (нации, народному сообществу) определённые ценности, образующие фундамент коллективной идентичности. При этом неотъемлемой частью данных стратегий является не только говорение, но и оборотная сторона дискурсивных практик - умолчание; результатом же специфической коммуникации диктатур становится феномен приватизации политического пространства и политизации частного.
В исследовании Ш. Мерля поставлены следующие ключевые вопросы: с помощью каких коммуникативных техник удавалось вовлекать массы в сформулированную властью и транслировавшуюся сверху коллективную идентичность; какие приёмы и каналы коммуникации
позволяли на протяжении десятилетий поддерживать господствующие идеоло-гемы, оставляя их вне критики и нападок снизу; как с помощью политической коммуникации диктатуры приспосабливались к менявшимся условиям «экстремального столетия». Применив свою концепцию к анализируемому материалу, Ш. Мерль пришёл к выводу о значимой роли политической коммуникации не только в генезисе диктаторских режимов, но также в их устойчивости и разрушении.
Книга представляет собой критическое обобщение обширного корпуса исследовательской литературы по «истории диктатур», являясь своеобразным моментальным снимком современного состояния изучения этого тематического поля. При этом автор не только резюмирует, но и пересматривает устойчивые научные представления, связанные с диктатурами, например: о политизации молодёжи, существовании свободных от контроля ниш, о решающей роли пропаганды западногерманского потребления в развале ГДР и т.д. Оговаривая всепроницаемость потоков властной коммуникации в диктатурах, Ш. Ме рль вместе с тем признаёт ограниченность распространения авторитарного новояза городской средой, а в случае с ГДР подчёркивает закрытость от него приватного пространства. Амбициозность исследовательского замысла -прежде всего относительно современных тенденций развития историографического ландшафта, где наиболее разработанными оказались вопросы, связанные с историей национал-социализма и раннего
* Мерль Ш. Политическая коммуникация в диктатуре. Германия и Советский Союз в сравнении. Гёттинген: Вальштайн-ферлаг, 2012. 184 с.
сталинизма, - обусловила дисбаланс авторского анализа.
Ш. Мерль, как и большинство его предшественников, в качестве каналов и средств политической коммуникации в диктатурах рассматривает публичные собрания с их ритуальной партисипа-тивностью, досугово-развлекательные мероприятия, газеты, радио и письма. Организация открытых собраний с иллюзорной свободой прений и коллегиальностью принятия решений на самом деле являлась для диктатур одним из ключевых способов контроля. По мнению автора, и простым участникам подобных мероприятий, и их организаторам было понятно, что голосование по любому вопросу по сути своей являлось проверкой лояльности конкретного гражданина по отношению к существующей государственной власти в целом. Итогом молчаливой договорённости становилось единогласное принятие нужных руководству постановлений, сам же эффект участия в голосовании заставлял присутствовавших на этих мероприятиях идентифицировать себя с принятыми решениями 68). Несмотря на то, что власть всячески поощряла участие населения в деятельности различных публичных комитетов (для их активистов открывались возможности социального взлёта), на деле граждане получали лишь видимость своего влияния на происходившие в стране политические процессы.
Иной случай - тайное голосование на избирательных участках, результаты которого (например, комментарии на бюллетенях), по мнению автора книги, также являются своеобразными проявлениями политической коммуникации. Согласно Ш. Мерлю, граждане воспринимали и оценивали свои действия в рамках избирательной системы как своего рода бартерный обмен с властью: с одной стороны, голоса электората в пользу кандидатов от правящей партии (и её самой в целом), с другой - улучшение социально-политической ситуации в стране 97). Ту же коммуникативную функцию выполняли доносы, являвшиеся не столько свидетельством фанатичной убеждённости их авторов в идеологических основах диктатуры, сколько прикрытием для решения их конкретных межличностных, бытовых
и карьерных проблем. Именно по этой причине, считает автор, доносы не могут рассматриваться как приводной механизм властного террора, так как само преследование инакомыслящих осуществлялось на иной основе 96).
Ш. Мерль особо выделяет роль писем как средства, позволявшего центру контролировать деятельность местных чиновников; а также формы обратной связи, свидетельствовавшей о степени воздействия или неудачах пропагандистских усилий; способа поддержания воображаемого контакта пишущего населения с властителями. Думается, что значение данной коммуникативной практики для Советского Союза всё же несколько завышено, так как стартовавший в первые годы советской власти процесс приобщения к грамоте основной массы населения не смог дать столь быстрых результатов и привести к превращению писем в сколько-нибудь действенный канал контроля за населением и приобщения последнего к господствовавшей идеологии. Это подтверждает и сам автор: ежегодно количество «писавших во власть» не превышало 2% населения 86-87). Однако замечу, что проблема отказа от использования этого канала политической коммуникации со стороны остальных 98% заслуживает отдельного исследования.
Одной из задач авторского анализа стало выявление взаимосвязи властных практик в СССР и Третьем рейхе. Увиденная Ш. Мерлем параллель в развитии политической коммуникации в установившихся там диктатурах обосновывается внутренними закономерностями их развития. К примеру, он утверждает, что с середины 1930-х гг. национал-социализм и сталинизм независимо друг от друга «осознали» недостаточность традиционной политической пропаганды и включили в палитру средств агитационного воздействия и контроля сферу досуга и развлечений. Именно здесь усвоение политических идей могло происходить в едином коммуникационном пространстве вне социальных, гендерных и возрастных различий 75). С другой стороны, автор подчёркивает, что диктатуры, точнее сами диктаторы, следили за «успехами» друг друга в сфере пропаганды.
Здесь, как и в целом в книге, желательно было бы не столько сравнение диктатур друг с другом, сколько помещение их в общецивилизационный контекст, что позволило бы действительно установить специфику политической коммуникации в зависимости от политического режима, либо, напротив, обсуждение характерных (в том числе и для «демократий») приёмов приобщения населения к господствующим идеологемам. Особенно показательным в этом плане выглядит пример автора со «сталинской» поваренной книгой, через которую советский диктатор, по мнению Ш. Мерля, регламентировал процесс ведения домашнего хозяйства в стране. Излишне говорить о существовании в этот же период идентичных практик «дисциплинирования домохозяек» в странах противоположного идеологического полюса2.
Одним из ключевых пунктов авторского анализа стала попытка выявления коммуникационных механизмов приспособления диктатур к меняющейся политической ситуации. Признавая «чрезвычайную пластичность» режимов, Ш. Мерль, тем не менее, подчёркивает многочисленные сбои при попытках диктатур адаптировать коммуникативные практики. Яркой иллюстрацией, по его мнению, является политическая линия Н.С. Хрущёва, который хотя и стремился придерживаться решающих элементов коммуникации, выработанных в предыдущий период, однако своим популистским поведением опасно приблизился к народу, нарушив устойчивость соответствующих структур. Снятие его с должности, напротив, было разыграно по традиционному сценарию политической коммуникации -как свержение незаконного царя.
В качестве положительных примеров приспособления коммуникации к изменившимся условиям Ш. Мерль приводит отказ Л.И. Брежнева от мобилизационных практик и проведённую им трансформацию режима в «диктатуру памяти» - использование символического потенциала Дня Победы. Однако подобная трансформация, считает автор, стабилизировавшая на некоторое время сам политический режим, оказалась удачной лишь в Советском Союзе. Нарушение данных практик
в период перестройки Ш. Мерль назвал причиной падения диктатуры в стране. Дозволение и даже стимулирование М.С. Горбачёвым общественной дискуссии по вопросу о средствах достижения коммунизма и его окончательном облике спровоцировали необратимые процессы дестабилизации самого режима. Неслучайно восточногерманское руководство отрицательно и, в конечном счёте, «беспомощно» реагировало на возникший в Советском Союзе альтернативный дискурс, но так и не сумело стабилизировать в своей стране коммуникативное пространство.
Особо отмечу, что финальная фаза авторского анализа всё-таки не избавлена от налёта фатал
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.