Тревожное лето в Теберде
Е.Ф.Пуриц
В тысяча девятьсот тридцать седьмом, или — как стали называть его впоследствии — в «тысяча девятьсот проклятом году», я и Катя Малкина, моя близкая приятельница и приятельница Юры Румера, поехали летом в Теберду. Дау и Ру-мер тем летом жили там же.
В Теберде существовал в то время санаторий КСУ (Комиссия содействия ученым), именовавшийся Дау «Ксучьим домом», или «Ксучником». В этом санатории и жили тогда Дау и Румер, дружески расположенные друг к другу.
Дружба их была, правда, несколько своеобразной,что объяснялось характером и поведением Дау. Дау, если вникнуть поглубже, — человек стеснительный, деликатный, беззащитный и беспомощный — проявлял себя внешне чрезвычайно резко и задиристо.
Он придумывал различные «дразнилки» для людей, с которыми общался, и, как это бывает у школьников, дразнилки эти повторялись очень часто и произносились особым «драз-нильным» тоном. Румера Дау дразнил за то, что, по его мнению, Юра (или Рум, как звал его Дау) недостаточно и не всегда занимался наукой. Драз-нение же было основано на всяческих перепевах названия статьи Энгельса «Роль труда в процессе очеловечивания обезьяны».
Елена Феликсовна Пуриц (1910—1997) родилась и умерла в Санкт-Петербурге. Занималась немецкой литературой. Преподаватель, переводчик Гейне. См. ее очерк: О Дау // Вестник. 2004. №5 (США).
Отсюда выводилось, что не занимающиеся трудом люди вновь превращаются в обезьян, и бедного Рума Дау непрестанно спрашивал, какова жизнь на деревьях, не начал ли отрастать хвост и т.п. Румер, который был старше Дау, не обижался ни на какие новые варианты дразнилок, а относился к Дау не только нежно, но и с восторженным поклонением. Он хорошо понимал, что уже сделал, и что еще может сделать в науке его двадцатидевятилетний задиристый забияка-приятель.
Предметом насмешек над Румом было умение этого милого и обаятельного человека легко вступать с людьми в дружеские отношения. Это свойство своего приятеля Дау объяснял принципом «всякая веревочка пригодится в хозяйстве». Румер вместе со всеми нами смеялся над этими наблюдениями и анализом его характера и не обижался.
Но так было не со всеми людьми, с которыми общался Дау. Его резкий тон, его «дразнилки» и насмешки, его парадоксальные неожиданные и нетривиальные суждения, его умение высказывать людям в глаза весьма неприятные истины, его неприятие на веру никаких устоявшихся авторитетов отвращали от него людей, а иногда и делали их его врагами.
Расскажу сначала об одном смешном случае, когда Дау получил явный и неожиданный отпор. В санатории жили некие альпинисты, муж и жена, с ними был их четырехлетний сын. Ро-
дители за несколько лет взращивания сына соскучились, видимо, по горным прогулкам и пытались, как только представлялась возможность, хоть на несколько часов подкинуть ребенка знакомым. Подкидывали его и нам.
Ребенок был мил, очень кроток и хорош собой, особенно были заметны его ярко-желтые волосы. И вот взрослый Дау стал дразнить мальчика, называя его «цыпленком». Мальчику это не нравилось, он обижался, дулся, но Дау не отставал и при встречах неизменно повторял его прозвище.
Но однажды, по-видимому, тщательно подготовившись и подумав, мальчик в ответ на очередного «цыпленка» громко и четко сказал: «А ты сам — петух».
Это было очень смешно: и вправду длинноногий и худой Дау с руками, которые он часто прижимал к бокам и сгибал в локтях и запястьях, с высоким взбитым над лбом чубом был несколько похож на изрядно похудевшего задиристого петуха. Все расхохотались, больше всех смеялся и восторгался Дау.
В санатории жил тогда Николай Николаевич Асеев. Не помню, знал ли и любил ли Дау стихи Асеева, вообще стихи он любил чрезвычайно, но подбор любимых, знаемых наизусть и произносимых особым голосом стихов был очень индивидуален. К самым любимым относились баллады, например, «Замок Смальгольм» Вальтера Скотта, «Коринфская невеста» Гете; я ясно помню до сих пор, как Дау произносит глухим и устрашаю-
щим голосом строфу из «Коринфской невесты»:
«Mutter, Mutter spricht sie hohle
worte
Ihr misgoennt mir diese shoene
Nacht» и т.д.
Но о знакомстве с Асеевым и об одном разговоре с ним я хочу рассказать, чтобы показать, как Дау мог говорить неприятные истины людям, которые ему нравились и которым он явно симпатизировал. Дау спросил Асеева, как тот узнаёт об отношении читателей к его стихам. Асеев ответил, что книги его стихотворений быстро расходятся, что купить их трудно. Бывают у него творческие вечера, где читатели говорят о нем и его стихах. Дау ответил, очень быстро и резко, что не представляет себе, как умный человек может не понимать, что исчезновение тиражей книг ничего не означает при огромном количестве библиотек, закупающих в обязательном порядке книги признанного поэта, а выступления на читательских вечерах заранее подготовлены и апробированы. Асеев заметно огорчился. Дау был несколько смущен, но считал, по-видимому, невозможным скрывать свое отношение даже к таким, не очень для него важным вещам. Но были и случаи более сложные, судить о которых и понять которые я, конечно, не могу, могу только высказать некоторые предположения.
В санатории жил в то время Абрам Федорович Иоффе. Дау часто говорил, каким замечательным учителем был Абрам Федорович, и о том, как он благодарен ему как человеку, у которого он многому научился.
Умение быть благодарным, чувствовать и проявлять благодарность Дау ценил очень высоко и считал важнейшим качеством, присущим только хорошим людям.
Между тем отношения между бывшим учителем и «победителем-учеником» были либо весь-
Ландау любил отдыхать в горах. Встреча в Сванетии: Е.М.Лифшиц, Л.Д.Ландау, И.Е.Тамм. 1950-е годы.
ма холодными, либо их вовсе не было. По-видимому, Дау считал, что то, что Абрам Федорович сейчас делает в науке, не только не приносит ей пользу, но даже вредит ей. Дау же относился к науке так, что тут невозможны были ни поблажки высоким авторитетам, ни пиетет, ни равнодушие, ни компромиссы. В нем была очень сильна страсть к науке, желание трудиться для нее всегда и как можно больше. И это приносило счастье, если не все счастье, то большую его часть.
«Ты же не знаешь, как устроен мир», — много раз говорил мне Дау. Узнавать и знать, как «устроен мир», было для него первейшим и важнейшим делом.
Из гуманитарных наук Дау признавал, по-моему, только историю и проявлял при этом всяческую эрудицию. Я помню, как он перечислял годы восшествия на престол и годы смерти римских пап. Хронологические таблицы тут гораздо длиннее, чем хронология царствований: кардиналы обычно избираются на папский престол уже старцами, и смена происходит часто. Можно было сколько угодно проверять правильность дат, ошибок
никогда не бывало. Память у Дау была феноменальной.
Такие гуманитарные науки, как, например, литературоведение, искусствоведение и пр., не признавались им вовсе и именовались «кислощенскими», а люди, занимающиеся ими, — «кислощенцами» (от выражения «профессор кислых щей»).
Но кроме термина «кислоще-нец», существовал еще целый ряд наименований для неугодных людей. Например, «постник» — человек, любящий скуку (более смягченный вариант — «постникоид»), «гнус» и т.д. Были и определения не понравившихся теорий, идей или суждений — «агрессивная ахинея», «тривьяльность» (именно так произносил он слово тривиальность) и «жалкий балаган» для непонравившегося фильма, пьесы и т.д.
Это лето — лето 1937 г. — могло бы вспоминаться как время, проведенное с приятностью и удовольствием. Ведь мы общались с интересными людьми, нам было мало лет, мы участвовали в прогулках и экскурсиях по очень красивым местам. Дау еще часто играл в теннис (играл очень плохо, но считал, что че-
ловек не в праве отказываться от тенниса и лыж), мы вчетвером подружились, и это тоже было важно и хорошо.
Несмотря на все это, в воспоминаниях о том лете преобладает что-то мрачное и тягостное. Тридцать седьмой год уже проявил себя достаточно: многие исчезли таинственным образом («нигилировались», «заэкрани-ровались», — говорил Дау). Было ясно, что этот проклятый год только набирает силу и еще покажет себя. Много было страхов и ужасных домыслов, но действительность потом превзошла их во много раз.
Нельзя сказать, что мы думали только об этом, но чувство близкой и почти неминуемой гибели часто возникало в нас так же, как и в большинстве людей того времени.
Мы пытались доискаться вслепую, по какой закономерности, по какому принципу исчезает тот или иной человек. Почему, например, физиков берут больше, чем математиков или биологов (как известно, очередь биологов пришла значительно позднее).
И Дау, который так легко и быстро и нетривиально создавал различные теории для фактов обыденной жизни — существовала, как известно, теория брака, любовных отношений, классификация для женской красоты и т.п. — с раздражением и удивлением повторял: «Я не понимаю, не понимаю», при этом было очевидно, что это словосочетание ему не приходилось раньше часто произносить.
Перед отъездом домой мы отправились на «ксучью» базу на Домбае. Там уже был настоящий горный пейзаж, видны снеговые вершины. Одну ночь мы решили провести вне дома, в ожидании рассвета. И видя перед собой эту великую красоту, ощущая покой и холод, мы всю ночь думали о смерти, и когда молчали — тоже думали о ней.
В Теберде, готовясь к отъезду, мы наслушались разных страшных рассказов. Между
прочим, много говорилось о том, что теперь людей часто арестовывают не обычным способом — ночью, с понятыми и «бледным от страха управдомом», а прибегают к неожиданным и изощренным приемам. Берут иногда в доме отдыха или в санатории, часто в момент отъезда оттуда, иногда в пути, например, в поезде и т.п.
День отъезда приближался и мы, разумеется, тоже размышляли о возможности применения к нам этих новых оригинальных приемов.
Путешествие из Теберды в Москву было довольно неудобным: нужно было ночью на автобусе ехать на станцию и там садиться в общий вагон, который затем где-то прицепляли к московскому поезду.
В день отъезда мы пошли на прощальный концерт в санаторий, но ушли, не дождавшись конца,
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.