ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ И СОВРЕМЕННОСТЬ
2015 • № 1
КУЛЬТУРА
Д.Н. ЗАМЯТИН
В поисках удаляющихся пространств: историческая география и онтологические модели воображения
В статье исследуются взаимосвязи исторической географии и гуманитарно-пространственных исследований. Описаны базовые онтологические модели воображения в исторической географии. Изучены ключевые контексты и генезис локальных мифов в историко-географической динамике. Выявлена специфика исторической географии как ментального пространства сопро-странственностей.
Ключевые слова: историко-географический образ, пространство, воображение, онтология, локальный миф, ландшафт, гуманитарная география, историческая география, геокультура, сопространственность.
In this article the interconnections of historical geography and human-spatial approaches are investigated. The basic ontological models of imagination in historical geography characterized. The key contexts and genesis of local myths in historical-geographical dynamics learned. The historical geography specific as the mental space of co-spaciality revealed.
Keywords: historical-geographical image, space, imagination, ontology, local myth, landscape, humanitarian geography, historical geography, geo-culture, co-spaciality
Живой, действительный мир - это единственный,
однажды удавшийся и все еще без конца удачный замысел воображения.
Вот он длится, ежемгновенно успешный.
Он все еще - действителен, глубок, неотрывно увлекателен.
Б. Пастернак
Историческая география и гуманитарно-пространственные исследования: введение в контекст
Историческая география - давно сложившаяся область междисциплинарного научного знания. Кажется аксиомой, что решающую роль для ее методологии и теории играет когнитивный перенос, дрейф собственно исторической или же географической
Замятин Дмитрий Николаевич - доктор культурологии, руководитель Центра геокультурной региональной политики Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева.
методологии в сопредельную область - с доминированием той или иной, в зависимости от специфики образования инициаторов подобных переносов. Вместе с тем мы наблюдаем в последнее время достаточно серьезные попытки утвердить определенную методолого-теоретическую автономию исторической географии, нащупать то своеобразие научной дисциплины, которое позволяет ей - вне прямой зависимости от плодотворных междисциплинарных контактов - "поддерживать себя на плаву", обладать ресурсом "автономного плавания" или же когнитивными "батарейками" для автономной работы [Butlin, 1993; Schein, 2011, p. 7-28]1. Наконец, в эпоху сильнейшего, интенсивного взаимодействия гуманитарных и естественных наук становится понятным, что всякое проблемное поле, вырастая на пересечении многих сугубо специальных дискурсов, структурируется двояким образом: усилиями нескольких целенаправленных исследователей оно формирует, как правило, плотное когнитивное ядро, в то время как его периферия может быть (зачастую вполне сознательно) размытой, неустойчивой, привлекающей "жадные взгляды" коллег из соседних проблемных полей, областей или же дисциплин.
На мой взгляд, мощным когнитивным "мотором" для современной исторической географии по-прежнему остаются образ и понятие пространства - как это уже было хорошо осознано французской географической школой начала XX в. и затем французской исторической школой Анналов. Не вдаваясь в подробности и не пытаясь давать пространный историографический обзор, отмечу существенную когнитивную гибкость языка школы Анналов, которая позволила достичь значительных успехов в познании тесных взаимозависимостей локальных времен и пространств [Замятин, 2006]. Эти методологические наработки были эффективно использованы в исторической социологии и политологии, порождавшей и порождающей до сих пор как масштабные пространственные схемы, так и глубокие локальные анализы на уровне case-study. Немаловажно и то, что здесь пространственные исследования тесно смыкаются с исследованиями локальных цивилизаций; понятия цивилизации и пространства уже длительное время "работают" в крепкой связке.
Как бы то ни было, достижение исторической географией известной методологической и теоретической автономии должно опираться на специфические концепты (их может быть немного), с помощью которых может быть структурировано и "районировано" ее проблемное поле. К таковым, в первом приближении, можно отнести понятия историко-географического пространства, историко-географического образа, истори-ко-географического мифа и историко-географического ландшафта. Здесь мы можем видеть довольно тесную корреляцию с теоретической систематикой гуманитарной и культурной географии, работающей с близкими понятиями: географический образ, локальный (пространственный) миф, культурный ландшафт, региональная идентичность [Замятин, 2010, с. 26-50; 2012, с. 11-26; Замятин, Замятина, 2011, с. 97-108]. Суть дела, однако, не в механическом копировании - по аналогии - понятий смежного проблемного поля (отмечу в скобках, что они во многом пересекаются), но в нахождении определенного методологического фокуса, "взгляда", который дает возможность и право уверенно оперировать взятыми и освоенными концептами.
Пространство и геокультуры
Не будет преувеличением отметить, что так называемые древние общества, а частично и средневековые, рассматривали или же оценивали земное пространство как, в основном, некий внешний образ, репрезентируемый либо какими-либо прямыми и косвенными возможностями, ограничениями, "угрозами" и, наоборот, благоприятными экологическими обстоятельствами либо яркими и выпуклыми нарративами религиозного, мифологического, философского, исторического, художественного характера. Традиционное восприятие земного пространства отличается непосредственностью
1 Там же содержится подробная библиография вопроса на английском языке за последние десятилетия.
географического воображения, проявляющегося в несомненной древности и практической вечности ментальных основ сакральной географии [Генон, 2004; Корбен, 2006]. Можно сказать, что в случае сакральной географии акт восприятия и акт воображения пространства - безусловно единый "гештальт", обеспечивающий относительную общественную эффективность сочленения и соотнесения нарративов "видимых" (условная материальная деятельность) и "невидимых" (условная духовная, культурная, автономная ментальная деятельность).
Было бы достаточно легко - по крайней мере, методологически - представить хорошо известную и документированную историю человеческих сообществ в виде истории вполне закономерной интериоризации земного пространства как определенного ментального конструкта в тех или иных вариациях (этнокультурные ландшафты, культурные ландшафты, ландшафты культуры, географические образы, локальные мифы, региональные идентичности, типичные или типовые пейзажи, например эллинистический пейзаж, геоэтнические или геокультурные панорамы [Топоров, 1991, с. 86-108; 1993]). Обобщая, можно вывести подобные анализы на уровень закономерностей развития специфических геокультур, сменяющих друг друга, или, что более правдоподобно, сосуществующих друг с другом, по мере того, как возникают все новые и новые геокультуры, а некоторые более старые геокультуры могут и отмирать, исчезать, не имея более "конкурентноспособных" в общественном смысле, постоянно воспроизводимых в социологическом плане репрезентаций [Замятин, 2002, с. 5-13; 2003, с. 213-256]. Наконец, можно говорить и о параллельном, иногда вполне изолированном друг от друга, развитии так называемых способов видения (взятых, интерпретированных в широком ключе, хотя и с опорой на несомненные зрительные образы), обусловленных конкретными социокультурными и/или цивилизационными установками в духе О. Шпенглера.
Сопространственность и историко-географическое со-бытие
Вернемся чуть назад. Следует, на мой взгляд, вновь обратиться к проблеме про-странственности и сопространственности - но уже в контексте методологической автономии исторической географии. Можно ли мыслить географическое пространство как "упаковку" сжатого, концентрированного, "сгущенного" исторического времени? Или же стоит говорить о когнитивных процедурах опространствления исторического времени? Либо, наконец, рассматривать условные правила и "законы" размещения времени в пространстве, обладающем имманентными ему историко-географическими атрибутами? Так или иначе: опирается ли уникальность историко-географического со-бытия на архетипические нарративы сопространственности?
С моей точки зрения, сопространственность есть онтологический "ключ" к выявлению (в феноменологическом смысле) методологической "состоятельности" исторической географии. Сопространственность полагается и мыслится одновременно как бытие небытия и небытие бытия-здесь (бытия-вот). Всякое бытие-здесь уже не-бытийно к не-здесь, к "там", взятому в своей бытийной конкретности и "вещности". Историчность места определяется как бытийность небытия, опространствляющего самого себя. Иначе говоря, сопространственность онтологически исторична - она разворачивается как местность и уместность мест, размещаемых и размещающихся одновременно друг другом - во взаимопереплетении, взаимопронизывании и взаимо-пронзании; в сопространственности бытие симультанно локальными взаимозависимыми нарративами, как бы просвечивающими друг другом.
Территория и принадлежность: к генезису онтологических моделей воображения
Историко-географическое со-бытие обращено к территории, чья сопространс-твенность должна в первую очередь быть воображенной. Территория - ментальный конструкт, само конструирование которого является в онтологическом смысле терри-
ториальным процессом. Воображение, моделирующее какую-либо территорию, обладающую конкретными физико-, культурно-, политико-, экономико-географическими параметрами, также занимает "территорию". Эта "территория воображения" имеет, несомненно, автономный онтологический статус, проистекающий из следующего обстоятельства: мы мыслим территорию территориально, привязывая ее, по возможности четко, к н
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.