«В пригороде Содома»: молитвенный пафос Инны Лиснянской
© Л. Л. БЕЛЬСКАЯ, доктор филологических наук
Нет ничего свежее древних развалин, Нет ничего древнее свежих руин.
В статье показано, что цикл Инны Лиснянской «В пригороде Содома» - это глубокие размышления о поэтическом творчестве, о преклонении перед Словом, об универсальности библейских символов, о Содоме древнем и современном.
Ключевые слова: цикл Инны Лиснянской «В пригороде Содома», библейский миф, молитвенный пафос, композиционное кольцо, фразеологизм, мотивы памяти, прошлого, поэтического творчества, Божественной природы Слова, огня, пламени.
Все мы знаем, что между прошлым и будущим находится настоящее, в котором мы живем в данный момент. Наша память хранит первое, фантазии уносят нас во второе, и в нашем сознании сосуществуют факты и вымысел, история и мифы. Мы невольно сравниваем сегодняшний день с тем, что было когда-то, и убеждаемся, что «памяти опыт, как всякий опыт, печален».
Об этом размышляет Инна Лиснянская в своем поэтическом цикле «В пригороде Содома» (2001), название которого отсылает нас к библейской легенде об ужасной судьбе города Содома (и Гоморры), уничтоженного Богом за развращенность его жителей. Как сказано в книге «Бытие» (гл. 19), там нашелся лишь один праведник - Лот, который приютил двух ангелов, явившихся в Содом под видом странников, и не выдал их разъяренной толпе. Его с женой и дочерьми ангелы вывели из
города, предупредив, чтобы они не оглядывались назад. Но жена Лота не послушалась и была превращена в соляной столп.
Цикл Инны Лиснянской, состоящий из четырнадцати стихотворений, опирается на этот миф и вводит его в современную реальность, включающую в себя и жизнь автора, то есть миф предстает обновленным, осовремененным («свежим») и тесно связанным с авторскими переживаниями и раздумьями. А лирический сюжет движется как бы по спирали - от настоящего к прошлому и обратно, то пересекаясь и переплетаясь, то расходясь.
Первое стихотворение «Птичья почта» - экспозиция, определяющая место и время действия: дачный поселок («пригород»), лес, деревья (березы, осины), перелетные птицы, летние дни и ночи. По настрою это медитация и благодарственная молитва: «Только подумай, за что мне такое счастье - / Угол иметь в лесу и письменный стол» (первые строки) и «Господи Боже, спасибо Тебе за то, что / Угол мне дал в лесу и письменный пень» (последние строки). Пень вместо первоначального стола несколько снижает молитвенный пафос, особенно если вспомнить цветаевскую хвалу ему как символу творческого труда. В этом зачине намечаются основные мотивы всего цикла: время (времена года) - и вечность, история и современность («воспеваю только наглядный день»), опыт и память с парадоксальными формулами о свежести древних развалин и древности свежих руин или «Больше от следствий не жду никаких причин»; природа и творчество (с пушкинским отголоском - «серафический глагол»). Если Тютчев утверждал, что «природа знать не знает о былом» и что «ей чужды наши призрачные годы», то Лиснянская выстраивает другую систему взаимоотношений природы, человека и истории:
Вряд ли могло по истории сдать экзамен Дерево, даже пригодное для икон. По-настоящему прошлому верен камень, В память свою как человек влюблен.
После патетического и философского вступления «память бедная» переносит нас из «наглядного дня» в библейские времена - «При содомских воротах» (второе стихотворение), и возникает центральный образ цикла - «многогрешный Содом», который автор не в силах ни разлюбить, ни забыть. Начинается стихотворение с приглашения войти в ворота: «Не минуй мои ворота, заходи, я накормлю, / Даже водкой напою, / даже песенку спою...». А заканчивается отказом от приглашения: «Нет, минуй мои ворота, не заглядывай в мой дом...» (композиционное кольцо, как и во вступлении), ибо пребывание в Содоме - это «навязчивый сон» больного разума или воображения. А вообразила себя лирическая героиня виноградной лозой, росшей у содомских ворот. Она и «над ангелом вилась, и пред дьяволом стелилась», но «Господняя гроза» ее не
2 Русская речь 3/2014
уничтожила, она спаслась и живет многие века, тоскуя по Содому, где «сгорела вся родня». И как жива «одинокая тоска» по нему, так и «след от праведника глубже, чем от гневного огня». А Содом стоит на месте и оброс не диким мхом (как в русской песне утес), а железным да стеклом из-под вина, как после туристов. Не значит ли это, что он вечен?
Третье стихотворение, «Театр одного актера», возвращает нас в дачный пригород, но теперь слышны не только птичьи голоса, но и голос электрички, и действие происходит в пригородном поезде, где перемешались имущие и убогие, просители и дарители, где бард притворяется безногим, где, «порывая с ремеслом, нищенство становится искусством», и современный Содом «горит без пламени». Вспоминаются пушкинские «посох и сума», но как разобрать, «что есть почва, что - сума»? И «театр одного актера» вырастает до «театра одного народа» и вышибает из глаз «не слезу уже, а едкий натр». В отличие от Пастернака («На ранних поездах»), Лиснянская не испытывает к пассажирам ни уважения, ни обожания («Превозмогая обожанье, / Я наблюдал, боготворя»), а горечь. И не ощущает своей причастности к этому «одного народа театру». Она не участник театрального действа, а его наблюдатель:
Неужели я - сторонний зритель, И меж птиц, поющих задарма, Не схожу ни с ритма, ни с ума?
Не правда ли, поразительно это разрушение устойчивого фразеологизма «сойти с ума» ?
А к какому народу обращено четвертое стихотворение «Карнавал»? Казалось бы, к содомскому: «Веселись, содомский народ...». Но не все здесь так просто. С одной стороны, настоящее время («Начинается хоровод») и упоминание танца маленьких лебедей из балета Чайковского «Лебединое озеро» (его музыка ассоциировалась в СССР с похоронами генсеков), салюты в небе и серпантин, напоминающий «наркотический лепесток». С другой стороны, скоморошьи маски и шатры. Зазывала призывает «безоглядный люд» на карнавал: веселись, «в трубы дуй, в барабаны бей», надень маски (четыре раза повторяется повелительный глагол «веселись» и три раза - «разойдись»). Но вопрос: «Что еще остается нам?» и заявление: «Будет память на черный день!» да еще странные танцы однополых пар (баба с бабой, мужик с мужиком) намекают на то, что это «пир во время чумы» и что пора этому «безоглядному люду» остановиться, оглянуться.
За лихорадочным весельем следует попытка оглянуться в пятом стихотворении «Где стена крепостная и где глашатая медь?» (единственном в цикле без особого заглавия) и трагические размышления о «черных днях» в истории человечества: «От всего Содома остался столп соляной - / То ли городу памятник, то ли Господней воле», «Человечеству
страшный пример подают небеса - / Так разрушена Троя и взорвана Хиросима». И приходит осознание, что нет границы между тем, что прошло, проходит и грядет: «Разве лучше содомских грядущие горожане?». И появляются сомнения в справедливости Божьего суда и наказания.
Получается, - взгляд назад может стать виной, А одна слеза может стелою стать из соли. <...> Неужели на семьдесят градусов поворот Головы неповинной - великое ослушанье?
Возможно, Лиснянская возражала А. Ахматовой, которая в своей «Лотовой жене» сочувствовала, но не оправдывала ослушницу, и упомянула, кстати, ахматовский глагол «окаменеть» («Надо, чтоб душа окаменела»): «Оглянувшись на прошлое, можно окаменеть».
Повелительные интонации и призывы из предыдущего текста сменяются недоуменными и безответными вопросами со словами «где» (четыре раза), «разве», «неужели». И лирическая героиня признается, что, хотя она в тысячу раз греховней Лотовой жены, но вопросы ее, как и следы, заметут «дьявол в черном смокинге и ангел в лиловом смоге», которые когда-то были рядом с виноградной лозой (второе стихотворение), а ныне поджидают нас «на обочинах автотрасс».
Кто знает, может, этот «лиловый смог» - последствие от дыма горящего Содома? Как сказано в Библии, «дым поднимался с земли, как дым из печи». А в «Дыме» (шестом стихотворении) полыхает земля и море «пожаром нефтяным» (не воспоминание ли это о Баку, откуда автор родом?). Перед нами служанка в доме Лота, о которой «умолчал историк». Действительно, в Ветхом Завете говорится только о зятьях, отказавшихся уходить из города, а о слугах - ни слова. Но, вероятно, добрый хозяин позаботился и о них. И все произошло, как описала поэтесса: служанка собрала «манатки» и через «сточный выход» покинула пылающий Содом, но в отличие от хозяйки ни разу не оглянулась назад: «Да, я уходила без оглядки на людские вопли» и «не сошла ни с тропки, ни с ума» (почти повтор с третьим стихотворением не знак ли осуждения?). А потом случилось невероятное: «дым, отброшенный пожаром, / Тенью стал и совестью моей» и довел героиню до нынешнего дня. И в своих мемуарах она произносит себе приговор: «Я на город свой не оглянулась, / Я содомских грешников грешней».
Так, признание в греховности, сделанное раньше, подтверждается и объясняется равнодушием к людским страданиям.
Центральное, седьмое, стихотворение повторяет заголовок цикла «В пригороде Содома» и продолжает тему памяти, начатую в зачине. Если прежде память была печальной и бедной, то теперь она уподоблена «горящей спичке в соломе» и вносит «ужасы» в сны: «павшие ангелы в новом Содоме», в котором обитают воры, убийцы и агнцы (овцы).
Вопросы, обращенные к небесам (в пятом стихотворении), переходят в прямой диалог со Всевышним в библейском стиле: «Боже, почто обратил Ты в уголь / Город, которым не правили воры / Или убийцы?».
Ответ доносится сначала из звездных просторов «голосом птицы»: «Чтобы твой ужас не шел на убыль!». А потом прилетает серафим «с обгорелой ключицей» и пишет по воздуху увечным пальцем вердикт Господа: «Бог увидал, что пожар - не в науку, / И заменил Он мгновенную муку / Трепетом вечным».
«Ужас» и «трепет вечный» конкретизируются в «Последнем сне» (восьмое стихотворение). Третьи сутки льет дождь, словно Илья-пророк «истолок» облака. И при свете лампы («хрусталь над столом» горит) героине снится «бредовый сон», «блестя
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.