ИЗВЕСТИЯ РАН. СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА, 2014, том 73, № 4, с. 74-77
= РЕЦЕНЗИИ ==
В.Ш. КРИВОНОС. "МЕРТВЫЕ ДУШИ" ГОГОЛЯ: ПРОСТРАНСТВО СМЫСЛА
САМАРА, 2012. 311 с.
Новая книга В.Ш. Кривоноса представляет собой часть фундаментального и весьма масштабного научного проекта - исследовать прозу Гоголя с точки зрения проблемы, формулируемой автором как "пространство смысла".
Подробно специфика этого подхода была описана еще в первой части исследования - монографии "Повести Гоголя: пространство смысла": «Будучи условным, понятие "пространство смысла" отнюдь не предполагает метафорического беспредела в его использовании, но позволяет установить и конкретизировать объем смысла, определяемый устройством произведения. Речь идет о смысле, который дан в произведении (заложен в самой его структуре) и потенциально присущ ему, но актуализируется (выявляется, раскрывается, обнаруживается) только в ходе прочтения и изучения произведения» [1, с. 4-5].
Очевидно, необщеупотребительность центрального понятия и возможность его компрометации при использовании "интуитивными интерпретаторами" заставили автора полемически отграничить свой метод от "чтения поверх поэтики" и "стремления к самовыражению за счет текста" [1, с. 8]. И действительно, книга В.Ш. Кривоноса безупречно научна - она встраивается в ту традицию литературоведческой интерпретации, которую М.М. Бахтин назвал "рационализацией смысла": раскрывая семантический потенциал "Мертвых душ" - "объем смысла, определяемый устройством произведения" (с. 4), - автор не столько рассказывает о том, как он лично прочел Гоголя, сколько выявляет диапазон адекватных прочтений, анализируя объективно присутствующие в тексте факторы художественного впечатления.
Научный сюжет монографии, таким образом, движется посредством воспроизводимого способа искать - и находить - заранее не известный смысл текста (даже настолько хорошо изученного, как "Мертвые души") через описание его структуры. Строение самой монографии отражает структуру произведения с принятым разграничением двух ее аспектов: текста и мира героев, или, иными словами, субъектной организации (кто и как говорит) и объектной (что говорится).
Так, первая глава посвящена повествованию в "Мертвых душах", вторая - образу мира и образу человека; наконец, третья глава, названная "Движение смыслов", исследует отдельные мотивы поэмы и ее сближения с древнейшими жанрами (протолитературными нарративами) вроде притчи и жития. Хотя монография, по собственному признанию автора, складывалась из ряда статей, она характеризуется высокой степенью внутренней цельности и логичностью развертывания (ее "генезис" выдают разве что повторы цитат -довольно многочисленные).
Интерес автора к трем указанным аспектам, по-видимому, неравномерен - насколько можно судить об этом по протяженности глав: первая многократно короче двух последующих. Тем не менее, именно первая глава представляется особенно важной: о "Мертвых душах" здесь принципиально ведется речь в терминах мета-повествования. Хотя отдельные суждения об этом произведении Гоголя как о саморефлексирующем уже высказывались (все предпосылки к этому можно найти в классической монографии Ю.В. Манна [2], где гоголевские повествовательные приемы сближаются с теми, что использовал Стерн в "Жизни и мнениях Тристрама Шенди, джентльмена"), и оно даже причислялось к жанру метаромана [3; 4], В.Ш. Кривонос, кажется, впервые детально и последовательно, оставив в стороне компаративистские штудии, проанализировал субъектную структуру "Мертвых душ" как структуру метаповествовательную.
Очень точным представляется анализ употребления в "Мертвых душах" терминов метатекста "повесть" и "поэма" и их связи с двумя авторскими ипостасями: если изображенный повествователь рассказывает нам повесть (и фокусируется на сюжетных событиях), то субъект творчества, "условный создатель пишущегося произведения" (с. 8), творит поэму, акцентируя событие рассказывания; «именование пишущегося произведения то "повестью", то "поэмой" каждый раз мотивируется сменой ракурса...» (с. 17).
Исследуя разные формы изображения в "Мертвых душах" автора и соответствующие им повествовательные возможности, В.Ш. Кривонос
В.Ш. КРИВОНОС. "МЕРТВЫЕ ДУШИ" ГОГОЛЯ
75
приходит к выводу о символизации авторской фигуры в связи с идеей "светской святости": «В "Мертвых душах" с именем "автор" ассоциируются представления об "авторитете" персонифицированного субъекта творчества, приобретающего такой "авторитет" в результате <...> творчества, осознанного как подвижничество» (с. 31).
В плане "романа романа" рядом с фигурой автора неизменно присутствует и фигура читателя; ему посвящен третий и последний параграф первой главы. Здесь тоже есть ряд чрезвычайно острых наблюдений, в первую очередь - о соответствии разным формам изображения автора различных форм изображения читателя: ...Авторский комментарий строится как ответ читателю, слово которого, будь то прямая речь, взятая в кавычки, или речь косвенная <. >, есть на самом деле слово автора о слове читателя, обращенное к другому читателю. Если вспомнить о функциональном различии таких форм изображенного автора, как повествователь и субъект творчества, то можно заключить, что в метаповествовании этот другой читатель выступает в роли адресата повествователя, тогда как носитель читательского слова оказывается объектом рефлексии субъекта творчества" (с. 40). Однако в целом, на наш взгляд, это наименее удачный фрагмент главы, поскольку здесь явно ощущается отсутствие контекста - в данном случае речь идет о контексте жанровой традиции: только на ее фоне можно осознать, что составляет особенность и уникальность данного произведения и что является характеристикой жанра, к которому оно принадлежит. Так, описание функций читателя как "воображаемого персонажа авторского мышления" (с. 35) в "Мертвых душах", хоть и совершенно справедливое, по большей части может быть отнесено к любому метароману, так что специфика их реализации у Гоголя теряется. С другой стороны, В.Ш. Кривонос постоянно называет "Мертвые души" поэмой - вслед за Гоголем - и никогда романом, делая акцент на их "жанровой уникальности" (хотя все объективно наблюдаемые свойства структуры "Мертвых душ", в том числе и наличие лирических отступлений, соответствуют современным представлениям о жанре романа, так или иначе основанным на идеях Бахтина).
Очень детально исследован в монографии хронотоп "Мертвых душ", причем автору удается даже на таком хорошо возделанном поле сделать новые наблюдения, а на их основе - и широкие обобщения, иногда довольно неожиданные. Первый параграф главы второй - "Аспекты образа мира" - фокусируется на соотношении в "Мерт-
вых душах" понятий Русь и Россия, причем первая ассоциируется с "поэтико-символическим и фольклорно-эпическим пространством" (с. 48), а вторая - с "географической территорией", "реально-историческим пространством" (наблюдение, значимое не только в контексте произведения Гоголя, но и пространственных представлений русской литературы в целом). При этом Русь занимает место мифологического центра, представляется "сакральным местом, ставшим местом запустения" (с. 57-58). Отсюда - чрезвычайно важный, как показывает автор, мотив утраченного русского богатырства (который подробно разбирается в третьей главе, в параграфе "Функции притчи", в связи с рассказом о Кифе Мокиевиче и Мокии Кифовиче): «И если "нынешнее время" безнадежно утрачивает качества богатырского века, почему нынешняя Россия, не знающая себя, своего прошлого и содержательной сути своего пространства, воспринимается автором как проблема <. >, то обозреваемое автором пространство Руси по-прежнему хранит в себе потенциал пространства богатырского» (с. 48-49). Особенно настаивает исследователь на "символических координатах сотворенного в поэме образа мира" (с. 61), как и вообще на огромной роли в "Мертвых душах" символики; даже дорожные виды с их "чушью и дичью" он связывает с "поиском экзистенциальных смыслов" (с. 70) и пророческим призванием автора, который именно в дороге обретает внутреннее зрение.
Блестящим образцом научной методологии В.Ш. Кривоноса является анализ времени в "Мертвых душах" (параграф "Парадоксы времени"). Анализируя многочисленные несообразности в датировках и временных сигналах, исследователь разворачивает концепцию остановки и уничтожения времени в "Мертвых душах": "Парадокс, который содержит в себе предложение Чичикова, основан на разрушении презумпции необратимости времени. Крестьяне умерли, но числятся живыми до следующей переписи; возможность приобрести их как живых отменяет сам факт смерти, так что и событие смерти, которое будто бы не произошло, утрачивает временные параметры..." (с. 81). Так как "время обладает этическим содержанием, а движение времени несет в себе моральный смысл" (для доказательства этой мысли достаточно вспомнить о линейном времени христианского универсума и циклическом времени языческого), его неподвижность в "Мертвых душах" оказывается знаком внутренней неподвижности, мертвенности персонажей. Поэтому исследователь придает такую важность моментам выпадения героя из этого "времени
76
ЗУСЕВА-ОЗКАН
приобретения": в частности, не раз на протяжении монографии он возвращается к моменту встречи Чичикова на балу с губернаторской дочкой (существенность этого эпизода, на наш взгляд, даже несколько преувеличивается - вряд ли он напрямую может сигнализировать о том, что душа героя не вполне мертва, поскольку и Афродита не всегда бывает небесной).
В рамках исследования времени в "Мертвых душах" совершенно законным и одновременно неожиданным - не так уж часто обращают внимание на этот аспект в произведениях Гоголя - выглядит параграф "Дети и образы детства". В.Ш. Кривонос полемизирует здесь с В. Розановым, согласно которому дети у Гоголя во всем подобны своим отцам и осмеяны автором в той же степени. Исследователю удается убедительно показать "важность для автора детской темы" ( с. 101) и "подлинную психологическую правду" (с. 106) их характеров и душевных движений. Подробно анализируются эпизоды с детьми Манилова - Фемистоклю
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.